Вилен Хацкевич - Как говорил старик Ольшанский...
— Это уже не годится, чтоб кушать, но пусть это будет последним взрывом у нашей жизни. И раз мы уже все тут собрались, давайте будем делать уборку…
* * *
Кто-то для кого-то оставил Мише Мирсакову трофейную швейную машинку «Зингер» для дальнейшей передачи. Месяца через три к нему в квартиру заявился неизвестный мужчина и на словах передал Мирсакову поручение от Арона Шульмана: отдать этого «Зингера» из рук на руки через него в Белую Церковь для Шульмана. Что-то Мирсакову не понравилось в этом посланце Арона. Он долго раздумывал, потом пошел в другую комнату посоветоваться с Юрой-Левой. Они пошушукались, затем Юра-Лева вышел к приезжему и спросил его:
— Уважаемый, вы случаем не одессит?
— Да, а что?
— Тогда до свидания!
— А товар?
— Товара не будет.
Когда гость ушел, Миша с интересом посмотрел на своего старшего сына.
— Левик, объясни, что это значит?
— Ой, папа, аналогичная история была с писателем Бабелем.
— Ну… Ну-ну, Лева?..
— Горький послал Бабеля с письмом к Шаляпину. Бабель должен был привезти Горькому в Москву какую-то очень дорогую вазу, которая была у Шаляпина в Париже. Шаляпин принял Бабеля, как и ты этого мужчину, с большим недоверием. Он долго разглядывал это письмо, сличал почерк, которым было написано письмо, с другими письмами Горького, подозревая, что письмо поддельное. Наконец Шаляпин пошел с Бабелем в другую комнату, где стояла эта ваза. Шаляпин подержал ее в руках, не скрывая своего неудовольствия по поводу разлуки с ней, и вдруг ему в голову пришла спасительная мысль. Он спросил у Бабеля:
— Послушайте, вы случайно не одессит?
— Одессит, — признался Бабель.
— Ну вот! — радостно закричал Шаляпин. — И вы имеете надежду, что я вам доверю эту вазу?
Он поставил вазу на место в шкаф и проводил Бабеля к выходу…
— От, молодец! Так мы же так точно поступили. Правильно? Ну и умница же ты, Левик! Дай я тебя поцелую. Нас не проведешь!..
— Маня! Маня!.. Лева, где мама?
— Она пошла в очередь за керосином.
— Ну-ну… Хорошенькое дело… Отдать машинку первому встречному… Может быть, того Шульмана и в живых уже давно нет… Лева, ты ничего не слыхал за Белую Церковь? Там спокойно? Погромов нету?
* * *
Старый Сруль, уходя в метизную лавку, закрывал ставни на окнах и вешал огромный амбарный замок на дверь своего жилища.
— Теперь будет самое смешное, понаблюдайте, — тихо прошептал старик Ольшанский Мише Мирсакову.
Они, притаившись за сараем бабы Миенчихи, наблюдали за действиями Сруля. Проверив все запоры и задвижки, Сруль остановился у двери, обхватил двумя руками замок, поджал ноги и повис на нем. Через секунду-другую он, кряхтя, приземлился и, оторвав руки от замка, трижды плюнул через левое плечо.
Из-за сарая бабы Миенчихи послышался сдавленный смех.
— Ну? — спросил старик Ольшанский.
— Ну! — трясясь от смеха, ответил Миша Мирсаков. — Пойду расскажу Мане и детям.
Э, если бы была возможность наблюдать за старым Срулем постоянно… Вот он идет по Большой Васильковской, останавливается у магазина «Продтовары». Пацаны окружили Верку, берут мороженое. Жарко. Металлический футляр-бидон, покачиваясь, плавает в бочке со льдом. Верка, получив деньги, закладывает в «пушку» круглую вафельку, ложкой накладывает в патрон мороженое из бидона, ловким движением выдавливает порцию и накрывает ее сверху еще одной вафелькой, к которой приклеился кусочек-огрызок другой вафельки.
— О, вам еще и с добавкой получилось.
— Кто это теперь дает с добавкой? Они дают добавку… Откуда добавка?
Держит двумя пальцами пирамидку, с которой в рукава пиджака стекают молочные струйки.
— Ой, оно же все вылазит. Я же с этим и шагу не пройду… Они дают добавку… — Слизывает с руки струйки. — Мне не надо добавки, я хочу обыкновенное мороженое за свои копейки. Зачем мне добавка? Ну, хорошо, — проговорил старый Сруль, увидев гневные глаза Верки, — мы не будем вступать в полемику, а то вы, я уже это предвижу, назовете меня жидовской мордой… Э, если это мороженое, то я китайский император… Мадам, ваш директор не соскучился?
— По ком? — удивленно спросила Верка.
— По кладбищу, — ответил старый Сруль, брезгливо отбросив бывшее мороженое в сторону пробегавшей мимо «Продмага» дворняги Читы. Сруль вытащил из кармана платок-простыню и, вытирая им руки, глотая набежавшую слюну, наблюдал за собакой, жадно пожиравшей его мороженое. Чита, облизывая морду, с благодарностью посмотрела на старого Сруля.
— И на том спасибо, — пробурчал Сруль и продолжил свой путь.
* * *
Вилька рассказывает Яше «сказку»: «Жила-была себе чувиха. Звали ее Жанка. Любила Жанка прихорашиваться. То губки перламутром напомажет, то бровки карандашом «Искусство» подведет, то глазки-реснички черной тушью закрасит. Но больше всего она любила прически разные из своих волос делать. Накрутит, бывало, на голове бигуди, обтянет башку резинками, и всю ночь не спит, мается…
Надоело ей страдать-мучиться, и купила она себе у Халемского новую голову, съемную. Возьмет она ее в руки, накрутит волосы, затянет резинками, поставит в сухое место, а сама спать укладывается. Утром встанет свежая, выспавшаяся, берет голову новую, съемную, с прической выделанной, прикрутит-пришпилит к башке постоянной, — и несет себя по улицам, как та королева заморская… Вот какие чудеса в нашем королевстве чувихи придумывают…»
— Опять за Жанкой подглядывали? Родинка у нее на какой груди?
— На левой, — неосторожно ответил Вилька.
* * *
Мотик рассказывал, что у них в «Индпошиве» висит Доска почета, на которой под надписью «Наша гордость» размещены фотопортреты маяков их коллектива. Как-то приехала к ним какая-то там комиссия и увидела среди этих фотографий портрет Ленина.
— Вы что, с ума сошли? — спросила какая-то райкомовская дама. — Зачем вы сюда всунули Ленина?
— Почему вы считаете, что это Ленин? Это совсем не Ленин, а наш уважаемый закройщик Абрам Левин.
— Ой, не валяйте дурака! Вы что, хотите иметь неприятности? — грозно сказала дама.
— Какие неприятности? — пожимая плечами, спросил заведующий Ройтман.
И в это время зашел Абрам Левин.
И, как у Гоголя в «Ревизоре», наступила немая сцена. Перед комиссией стоял живой вождь.
— Вы кто? — краснея, спросила дама.
— Я — Левин, я здесь работаю закройщиком. Вот мой портрет, — смущаясь проговорил Левин.
— В портрете и загвоздка, товарищ Левин. Его необходимо снять, чтобы не было политических несуразностей… И вообще, почему бы вам не изменить свою внешность?
— То есть, как изменить?
— Ну, скажем, сбрить бородку…
— Ну, хорошо, сбрею, как вы предлагаете, бородку… А мысли?.. — гордо заявил Абрам Левин.
Может быть, именно из этой истории родился анекдот, который потом пошел гулять по свету? Помните, Пушкин тоже рассказал Гоголю анекдот. А что из этого вышло? Получился «Ревизор».
* * *
Сундуковскому иногда присылали письма из Америки. Там у него были какие-то родственники. Сундуковский отвечал им: «У нас все хорошо, но мы не готовы к зиме». Там, в Америке, понимали, что нужно прислать Сундуковскому посылку с теплыми вещами.
— А вы им тоже посылаете посылки? — как-то спросила Сундуковского Маня Мирсакова.
— А что я им пошлю? Цурес? Макуху или хвост от селедки, а? Там же у них все есть… Ну, конечно, чем-то нужно ответить. Неудобно все-таки… Я подумаю…
И вот после долгих раздумий он все же собрал посылку. Сундуковский посылал в Америку
1. Часы-ходики с кукушкой (это для них редкость!).
2. Белые семечки (у них этого точно нет, а Абраша их очень любил в детстве).
3. Диафильмы-сказки (для детей).
4. Пару полотенец-рушников.
5. Несколько пачек папирос «Труд» и «Казбек».
6. Настоящие лапти.
7. Одеколон «Шипр».
8. Фотографии могил (спасибо Бродскому) с кладбища, где лежат папа с мамой, Рахиль, Роза, Эстер…
— Дети, станьте к стенке. Все стали? О, как вас много! Так… Вы все стойте, а Изя подойдет ко мне. И пусть будет тихо, я сказал!..
Изя становился на напольные весы. Сундуковский нагибался и замечал, где становилась стрелка. Изя продолжал стоять на весах, а Сундуковский записывал на бумажке вес Изи. Затем в руки Изе папа давал обшитую белым сукном посылку. Папа наклонялся и следил за стрелкой весов. Потом он, шепча губами цифры, записывал на бумажке вес Изи с посылкой. Затем от веса Изи с посылкой он отнимал вес Изи и получал вес посылки.
— Здесь девять кило восемьсот граммов. Можно добавить еще двести граммов семачек.
Добавлял таким же образом. Зашив окончательно посылку, Сундуковский слюнявил чернильный карандаш и надписывал на ящике чикагский адрес…
