Сардана Ордахова - Неучтенный фактор
Сияющие черные глаза, вобравшие в себя неведомое знание и мудрую печаль, удивительным образом напоминали глаза его давней возлюбленной. Это заметила даже его супруга. Казалось бы, что тут такого – глаза как глаза, ведь даже не лицо. Там у всех такие глаза. Но выражение… Если бы Гавриил Гаврильевич мог, он издал бы указ, под страхом сурового наказания запрещающий мужьям рассказывать женам о своих прежних увлечениях, а женам – допытываться о таковых у мужей. Для обоюдного блага. Памятливы женщины на такие вещи. Лучше бы помнила, как чудесно они месяц назад отдохнули в Крыму, в санатории… Хотя нет, не надо – вдруг вспомнит ту очаровательную татарку, с которой он, на свою беду, любезно раскланялся в дверях гостиницы, и которая одарила его улыбкой. Они даже не были знакомы, а жена, случайно подсмотрев, подумала Бог весть что. Во всех ее претензиях и подозрениях истинным являлось только одно – ее супруг имел неизлечимую слабость к прелестным черным глазкам. Болезнь с годами прогрессировала. Жена Гавриила Гаврильевича, первые годы супружества отличавшаяся живым, покладистым характером, в последнее время становилась все более вялой, раздражительной и капризной. А он гадал – чего ей не хватает? Дом – полная чаша. Почти непьющий муж, работающий на очень высокой должности с перспективой роста. Хорошенькие умненькие девочки. В конце концов, у нее самой интересная работа.
…После пятого курса он повез невесту знакомить со своей родней. Кажется, они с Матреной даже вместе пили чай у тети Зои… Потом у молодых супругов родились дети, Гавриила стали назначать на ответственные должности в разных районах Якутии. Они вроде бы начисто забыли о ней, никогда не вспоминали. Но спустя некоторое время жена все чаще стала как-то… намекать, что ли. Это раздражало Гавриила. Ведь с тех пор он ни разу не видел Матрену, ничего о ней не знал – тем же летом, в год окончания Гавриилом ВУЗа, она переехала к родственникам куда-то на север. Да и сколько ей сейчас лет…
Честно говоря, и женился-то он по наущению Матрены. Или с благословения – это кому как угодно.
…После того памятного визита Ганя почти открыто переехал к Матрене, во всяком случае, целые дни и ночи проводил у нее. Привел в порядок ее нехитрое хозяйство, подправил забор, даже готовил к ее приходу ужин, хвастаясь, что в общаге он научился всему. Эти две недели так и остались самыми счастливыми в его жизни. Ни до, ни после Ганю не охватывало такое пьянящее чувство полной свободы, единения с миром и понимания всех людей. Они оба были окутаны любовью. Ночами они часто лежали в постели без сна и разговаривали. Рассматривали фотографии Васеньки, которых оказалось очень немного, пили холодный чай, ели печенье, вспоминали прошлое. «Ты ведь сделал меня счастливой, Ганька, – сказала она. – Люди-то меня называли бесплодной. Муж постоянно укорял. Столько лет! И что теперь получается – я не была виновата?!» – простодушно изумлялась она.
«Правильные» кумушки судачили на всех углах: «Матрена-то… опять молодого себе завела. Бесстыдница!» Знали бы они, сколько лет было этому парню, когда он умудрился сделать ей ребенка! Впрочем, положение Матрены и так было незавидным. Еще немного, и ее закидали бы камнями. Вероятно, от зависти – слишком счастливой она выглядела. Хотя, возможно, отчасти из-за искреннего стремления сохранить моральные устои общества. Тем не менее, факт остается фактом – когда она казалась односельчанам несчастной, ей все прощали.
Однажды Ганя принес Матрене, по ее просьбе, фотографию своей девушки. Они стояли на катке, держась за руки. Она улыбалась, кокетливо поправляя модную белую шапочку; Ганя, как всегда, выглядел несколько мрачно. Матрена долго рассматривала фотографию и вздохнула, возвращая: «Красивая…» С тех пор она начала ему внушать мысль о женитьбе, уверяя, что теперь у него все есть для совершения этого ответственного шага. Уже в следующем году он закончит учебу, станет молодым специалистом, получит назначение. Хорошая зарплата. Дети. Все-таки своя семья, родные люди.
– Она любит тебя, а это главное, – сказала она в заключение. – И будет с тобой до конца.
Что именно это означало, Ганя не стал расспрашивать. Но через год привез невесту на смотрины.
…Собственно говоря, сколько Матрене сейчас лет, если она жива? Наверное, примерно столько же, сколько было Агафье, которая тоже очень любила маленького голодного мальчика. Которая до того привыкла его спасать, что и доныне приходит ему на помощь.
Так или иначе, этот человек напротив почти перестал его беспокоить. В свою очередь, доктор Вербицкий, а это, конечно же, был он, начал тревожиться все больше и больше, вспоминая утренние события…
* * *
Прикладывая лед к больному месту, Даниил заметил, что рана совсем свежая, как будто ее только что нанесли. Он подошел к кровати и обследовал ее. Ничего твердого, способного нанести повреждение такого рода. Интересно. Он поднял голову и медленно втянул в себя запахи. В воздухе отчетливо висел аромат тонких женских духов. Обе подушки были смяты. В голове у Даниила начало что-то стучать, а когда на столике перед зеркалом его воспаленные бессонной ночью глаза наткнулись на помаду, он все вспомнил, и у него дрогнуло сердце.
Даниил с размаху бросился обратно на кровать и дал волю своим чувствам. Это никогда не выражалось у него в восклицаниях или движениях. Он просто лежал на спине, раскинув руки и свесив ноги на край кровати. Пристально глядя в потолок, он время от времени очень глубоко вздыхал, дрожа всем телом. Лихорадочный блеск его темных сейчас глаз можно было бы назвать счастливым. Сердце бешено колотилось, пальцы непроизвольно схватились за простыни, сминая их. Его душа бурно переживала случившееся.
Что за чертовщина вчера с ним приключилась?! Норма… Боже мой, Норма! Он был готов повторять это странное для своего языка и слуха имя бесконечное число раз. Норма. О Норма. Даниил вновь и вновь проживал все головокружительные перипетии вчерашнего вечера – начиная со своего прибытия в этот город, шикарного банкета, знакомства с «объектом», яркая энергетика которого посеяла в нем сомнения в собственной профессиональной пригодности, сквозь свои позорные рвоту, понос, парализующий страх, внезапные ненависть и нежность, через всех женщин, встретившихся вчера на его пути, бармена-«вампира» и глупейший пьяный треп с нетрезвой женщиной, к самому невероятному, самому удивительному и прекрасному приключению в своей жизни – Норма в его постели! Что это было? Ведь не игра воображения! Да разве он способен вообразить такое, даже будучи совершенно трезвым?! Пытаясь разложить события в хронологическом порядке, Даниил обнаружил, что не в состоянии этого сделать. Кроме того, он не был уверен в подлинности некоторых воспоминаний. Лучше всего он запомнил, как Норма ударила его – кажется, за то, что он сравнил ее с продажной женщиной. Так ведь они вроде в шутку разговаривали на эту тему, еще до бара… Или в баре… Тогда она подыграла ему. Наверное, к утру забыла. О Господи, разве это возможно?! Норма, образец холодного расчета, недосягаемая сверкающая вершина, вечный пример для подражания, ходячая глыба льда, о которой нельзя подумать без внутреннего содрогания! И вдруг эта Норма – женщина?! Его женщина! Нет уж, увольте. Это слишком.
Даниил застонал и перевернулся на бок. А как она хороша в постели! Кто бы догадался, сколько всполохов обжигающего чистого пламени, вобравшего в себя все оттенки небесной радуги, может скрывать умелая огранка этого редчайшего северного бриллианта! Кто бы догадался, только не он, Даниил Вербицкий, безнадежный тупица с детских лет! Хотя… вовсе не имеет значения, насколько она одарена в этой области. А что же имеет значение?
Неужели она неравнодушна к нему? Может ли такое вообще быть, не перепутала ли чего вчера его хваленая интуиция? И опять – а какое это имеет значение? Какое это имеет значение, если отныне любая секунда его жизни, прожитая без нее, будет причинять неимоверные страдания, и каждый вздох, произведенный в ее отсутствие – отзываться острой болью в беспомощно трепыхающихся легких, в бесконечно, вечно, навсегда разрывающемся сердце? В сердце, пойманном в прочные силки. «Вот так люди умирают, – с каким-то фатальным спокойствием подумалось ему. – Я люблю ее, и это действительно имеет большое значение».
С этого момента жизнь Даниила потекла по другим правилам. Время непонятным образом растянулось, и если бы ему сообщили, что он прожил на этой планете 37 лет, он бы удивился и сказал, что с момента, когда Норма ушла из его номера, и до той секунды, когда он резко сел на кровати и взглянул на дверь, прошло не менее ста лет. На самом деле прошло всего минуты две. Даниил встал, зачем-то выглянул в пустой коридор, закрыл, открыл и снова закрыл дверь, постоял, держась за дверную ручку так, как держалась она. Он был готов раствориться в каждом миллиметре сияющего пространства этого гостиничного номера, еще хранящего ее тепло. Но он просто стоял и растерянно улыбался. Затем отправился в ванную и начал умываться.
