Ефим Курганов - Бриллиантовый скандал. Случай графини де ла Мотт
И как раз благодаря этой документальной точности, в рассказе о злоключениях графини проступают очень древние черты. Говорю это на основании моего личного знакомства с древнеегипетскими обрядами, свидетелем и даже участником которых мне довелось быть. Схема всегда остается одной и той же: неофит, прибывающий в Страну смерти, проходит испытание и получает посвящение. Высшим пунктом, на котором выясняется годность испытываемого, является его пребывание в утробе чудовища. Так что эта deliziosa деталь, что Кривой Жан съел семьдесят малюток, указывает на него как на чудовище, которое испытывает новоприбывших неофиток. Обман чудовища также входит в один из существенных элементов этого древнего ритуала.
Однако на этом мифология в этой истории не оканчивается. Более того, благодаря своей мифичности эта история оказала такое огромное впечатление на современников и ее даже причисляли к одной из причин Великой Революции, что совершенно нелепо. Говорю это в качестве свидетеля всех ее ужасов и непотребств.
Всë, абсолютно всë в этой истории было против логики и здравого смысла. Кому, как не мне это знать! И именно документы, а не рассказ о событиях, как у ловкого, но не очень умного выдумщика Дюма, выделяют необыкновенно отчетливо абсолютный абсурд случившегося. Можно даже сказать, что в силу своей абсурдности affaire удался. Вопрос о том, принадлежала ли идея графине де ла Мотт или графу Калиостро, в этом пункте почти теряет смысл. Но граф сходит со сцены, (его изгоняют), а графиню отправляют в адский приют для воровок и проституток, в котором она проходит испытание и получает посвящение. Абсурд — метафизический, идеальный — с этого момента становится для нее forme d’être. Более того, она становится воплощением этого всемирного Абсурда.
Здесь я позволю себе предположение, что прототипом графини в знаменитом романе Александра Пушкина была графиня де ла Мотт, а образцом для сюжета — похищение бриллиантов. Бедный Германн похищает три карты, которые, как королевское ожерелье, должны были доставить ему фантастическое богатство. Не случайно «внук» графини, рассказывающий ее историю (полностью вымышленную), таинственно замечает, что за тайну этих трех карт «всякий из нас дорого бы дал». Германн, похитивший тайну трех карт, как и графиня де ла Мотт, оказывается в приюте. За тайну он расплачивается рассудком. Ожерелье также есть тайна. И в самом деле, все вокруг говорят о тайне ожерелья и пытаются выведать тайну, которую графиня уносит с собой в могилу, хотя время от времени возвращается (без сомнения, по специальному разрешению сатаны) на землю, чтобы поглядеть на свои камушки. Гениальный Пушкин не мог, конечно, остаться равнодушным к этой истории, мифологической уже в готовом виде, и, быть может, он был одним из немногих, кто понял, что никакой тайны не было, а только шутка, которая, однако, произвела катастрофу.
Отвечая на вопрос императора Александра, графиня говорит совершеннейшую правду, хотя и представляет ее как ложь, что также очень характерно для настоящих демонов: «Ваше Величество, к моему огромному огорчению, ожерелье осталось у Калиостро». Но еще раньше об этом можно было догадаться из сценки с перекрестным допросом в Бастилии: графиня в ярости кидает канделябр в графа, свеча попадает ей самой в глаз, впрочем, без всяких «последствий для здоровья обвиняемой», но зато «в результате этой невозможной выходки свидание было прервано», т. е. эта сценка с самого начала была согласована. Больше их уже не пытались свести на допросе, что могло бы иметь нежелательные последствия. Графа освободили, хотя и выслали, а графиню хотя и посадили в приют, но зато «чудо-ожерелье, состоящее из 629-ти бриллиантов, осталось на свободе».
На этом история отношений между графом Калиостро и графиней де ла Мотт не оканчивается, более того, она является основной историей, которой скрепляется вся эта документальная мозаика. Ироническая помета Каролины Собаньской на письме графини свидетельствует, что она высчитала истинную природу этих отношений. На основании документов, хотя и вымышленных — с поверхностной материальной точки зрения, но подлинных с глубинной идеальной, — они реконструируются с логической ясностью.
И в самом деле, событие должно иметь какую-то логику или его вовсе нет. В помете граф называется «учителем», а графиня — «ученицей». Следовало бы уточнить, в каком смысле, но это вполне проясняется через свидетельство кардинала де Рогана. Он очень удивляется, что они стали врагами, и рассказывает, как графиня участвовала в сеансах, устраиваемых графом Калиостро, по вызыванию духов умерших, исполняя роль медиума («голубки»). Как следует из мемуара кардинала де Рогана, у Калиостро, кроме графини, были и другие «голубки», но эта была, без сомнения, самая одаренная, умевшая очень естественным образом извиваться в конвульсиях, что она очень хорошо продемонстрировала, кусая стражников в Бастилии. Само собой понятно, чтобы имитировать эти припадки нужно иметь особую психическую структуру, которую я определил бы как «демоническую». Здесь мы имеем более чем достаточно примеров. Важно отметить, что эти природные качества должны культивироваться, как и все другие ремесленные навыки. Говорю это по собственному опыту.
Портрет графа Калиостро («довольно приземист и имеет явную склонность к полноте», «короткие и жирные пальцы») не представляет его особенно привлекательным с эротической стороны, даже напротив. Для привлечения голубок-учениц он явно пользовался более изощренными методами, и если имел с ними сношения (что совсем не исключено, и кое-какие факты из его биографии указывают в этом направлении), то главным образом в профессиональных целях формирования голубки-медиума. Более значительной является другая «медицинская» деталь: «одержим припадками падучей болезни». Самой по себе болезни этого рода, разумеется, недостаточно, чтобы создать вокруг себя магнетическое поле, как это удается сделать графу. Без сомнения, речь идет о персонаже совершенно уникальном, с повышенной чувствительностью и интеллектуальными способностями, выходящими за пределы обычного. В каком-нибудь другом месте он сделался бы шаманом, но в Европе de l'Ancien Régime он мог явиться только в качестве великого иллюзиониста.
Графиня вовсе не лжет, утверждая, что это «он придумал безумную аферу с умыканием королевского ожерелья». Более того, она совершенно точно определяет эту аферу как безумную. Она и в самом деле была безумной, невероятной, абсурдной, идея которой могла прийти только гениальному шаману-эпилептику, вроде графа Калиостро. Кроме всех других способностей, он имел чисто шаманский дар проницательности, которым очень ловко пользовался на своих сеансах. В этом вовсе нет ничего необычного, что в головах людей рождаются самые абсурдные идеи, которые, однако, оканчиваются ничем. Но в возбужденной общением с духами голове графа возникает идея, которая становится мифом, распространяющим вокруг себя флюиды, завораживающие и ослепляющие всех, кто входит в его магнетическое поле.
Начальный пункт есть Абсурд, а посему похищение священного ожерелья следует законам абсурда. В этом также нет ничего удивительного. Абсурд, как и всякая другая вещь, имеет законы, которые есть результат соприкосновения бессмысленного с насыщенным смыслом, в результате чего это последнее реализует свои скрытые потенции, но в чисто отрицательном смысле, т. е. как Абсурд. Но в тот момент, когда ожерелье перемещается из потайного места в лавке Боемера в тонкие пальчики графини, а затем переходит в жирные ручки графа Калиостро, на место мифа вступает железная криминальная логика, хотя миф всегда остается в глубине сцены, которая легко восстанавливается, если отвлечься от мифа.
Граф Калиостро вполне сознает символическое значение этого похищения. Вместе с ожерельем в его руках оказался миф, который стоил много больше, чем ожерелье. Это ожерелье было изготовлено для Людовика XV, но осталось невыкупленным у «саксонского еврейчика» Боемера, и когда этот последний предлагает его Марии Антуанетте, то она отказывается его выкупить. Это голые факты, здесь нет ничего символического. В миф, в символ это невыкупленное ожерелье превращается только после похищения, и притом сразу, без всяких намерений непосредственных участников. Ожерелье становится сакральным символом королевской власти, и поэтому, оставляя его невыкупленным у еврея, персонажа также насыщенного символизмом, носители королевского достоинства теряют право на ожерелье, а вместе с ним на королевскую власть, которую ожерелье символизирует, и поэтому оно похищается демоническими существами. Срабатывает механизм, в результате чего рождается миф.
