Юрий Мушкетик - Семен Палий
— Не расходитесь! — крикнул Зеленский. — Сейчас с вами будет говорить пан Харленский. Давай, — кинул он пану.
Тот выступил вперед и быстро начал:
— Тышкевич без нашего и вашего на то согласия силой захватил село, именье и всю живность, теперь благодаря храброму полковнику и богу, — Харленский перекрестился, — село нам вернули. Мы, то-есть я и пан Дереза, даруем вам волю…
— И землю, что принадлежала Тышкевичу, а теперь нам… — приблизился к нему Зеленский.
— Но… — заморгал тот глазами.
— Какие еще «но»? — обжигая горячим дыханием щеку Харленского, сквозь зубы прошептал Зеленский.
— Как же так? — обернулся Харленский, но, увидев лицо сотника, сразу обратился к сходу: — И землю, что принадлежала Тышкевичу, а теперь нам…
Он с трудом закончил речь, вытер рукавом пот со лба и виновато посмотрел туда, где только что стоял Дереза. Но тот, еще раньше сбежав с крыльца, бочком пробирался вдоль забора к воротам. Харленский вопросительно посмотрел на Зеленского, тот понял и указал глазами на ворота. Однако когда Харленский начал спускаться с крыльца, Зеленский вспомнил, что паны не написали кондиции, и приказал вернуть их.
Пока паны писали дарственную грамоту, а казаки и крестьяне выбрасывали из окон панское добро, у ворот поднялся шум. Это вернулась откуда-то Тышкевичиха. Увидев, что крестьяне хозяйничают у нее во дворе, и не понимая, в чем дело, она подняла крик, выскочила из рыдвана и бросилась к какому-то парню, который как раз натягивал на ноги новые панские сапоги. Она ударила его по щеке; парень вскочил с сапогом на одной ноге, а другим, который держал в руке, швырнул в Тышкевичиху. Крестьяне накинулись на свою госпожу, и, когда Зеленский пробрался туда, они уже успели изорвать на Тышкевичихе одежду и насажать ей добрых синяков. Все расступились перед Зеленским.
— Где пан?
Тышкевичиха испуганно посмотрела на сотника и узнала в нем палиевского казака. С перепугу она даже не поднялась с земли.
— Куда пан делся? — повторил вопрос Зеленский. — Говори, не то доведется тебе за все рассчитываться.
— К Мазепе поехал, вчера еще.
— На Палия жаловаться? Все они туда ездят, дармоеды чортовы, только до чего доездятся? Отпустите эту ведьму, пусть идет к чортовой матери, — приказал Зеленский, пряча пернач за борт серого старомодного кунтуша и направляясь к лошади.
Выехав за ворота, Андрей Зеленский отпустил повод, конь привычно понес всадника легким галопом — сотник не мог ездить рысью: дергало плечо и что-то тонко и больно кололо под сердцем, как раз против того места, где было сломано ребро.
Семашко отдалился от строя, его конь подминал копытами полевые цветы. Пахло полынью и еще чем-то, напоминающим запах свежей сосновой стружки. Над степью парил кобчик, он распластал свои крылья на теплых струях воздуха и медленно плыл по течению. Семашко так задумался, что, спроси его сейчас: давно они едут? — вряд ли ответил бы; он встрепенулся, лишь когда выехали на холм и Зеленский громко крикнул: «Посматривай!» Потом одна сотня отделилась и пошла по яру в левую сторону, другая обошла село справа. Сверху было хорошо видно, как на улицах засуетились всадники.
— Давай! — рванул повод Зеленский.
Холм остался позади. Сверкнули сабли. Казаки стремительно приближались к селу, сотни уже замыкали подкову. Находившиеся в селе всадники — их было не больше сотни — выстроились клином на выгоне, собираясь обороняться. В это мгновение в рядах палиевцев прозвучал пистолетный выстрел, казаки с трудом сдержали коней.
Что случилось?
Зеленский пистолетом показал на бунчук, белевший среди стоявших на выгоне всадников.
— Так это же казаки Искры!
Съехались.
Это действительно была сотня Искры.
Зеленский отругал их сотника за то, что тот, окруженный со всех сторон, вознамерился отбивать атаку шляхтичей, за которых он принял сотню Зеленского, посреди выгона в конном строю. Полковник Захарий Искра был в Горошковке, Зеленский направился туда.
Семашко прискакал в Горошковку первый. Пока Зеленский толковал с искринцами, он с левой сотней обогнул село и поскакал дальше, к имению пана Федора. Но там он увидел лишь груду остывших головней. Хотел спросить про пана и не решился. От встречных казаков узнал, где остановился Искра, поехал к нему. Полковник радостно похлопал хлопца по плечу, спросил про отца и повел в какую-то хату, говоря, что лучшей калгановки нигде нет. К столу подавала старая бабуся.
— А где пан Федор? — словно между прочим спросил Семашко, нехотя жуя твердую колбасу.
— Удрал, проклятый… Бери, Семашко, квашеный кавун, хорошая закуска к калгановке. Не в Семена ты удался, тот такую чарку, не моргнув, выпьет и пьяным не будет… Пана Федора кто-то вспугнул, а я думал его вместе со сватами схватить.
Семашко перестал выковыривать арбузные семечки.
— С какими сватами?
— Пан Федор дочку выдавал за богатого пана из самого Кракова.
— Хорошая она была, — вмешалась в разговор бабуся, — уж такая красивая, куда тебе, господи! А не хотела итти за того пана, не по сердцу, знать, был ей. Плакала больно, силком заставил ее пан Федор, говорят, даже бил. А она, рассказывают, какого-то казака любила.
— Очень красивая, такая, как моя Зося, — засмеялся Искра. — Тебе батько не рассказывал? Как же так? Он и сейчас, как съедемся, не забывает напомнить. Когда мне было столько лет, сколько тебе сейчас, надумал я было жениться на шляхтянке. И цыдульки ей писал… Да что это с тобой, хлопче, почему не ешь?
— Куда они удрали?
— На Немиров. А тебе зачем? Теперь они уже чорт знает где. Стой, куда ты?
Искра только сейчас догадался, кто тот казак, которого любила дочка пана Федора, и выскочил во двор за Семашкой.
— Микита, Гнат! — крикнул он первым попавшимся на глаза казакам. — Скорей на коней, скачите за этим хлопцем, да следите в оба, головой за него отвечаете…
Семашко не вернулся до самого вечера, не вернулся он и ночью.
— Отпустил ты, пане Захарий, хлопца одного, наткнется где-нибудь на шляхту, что я батьке скажу? Он мне наказывал беречь Семашку и никуда одного не отпускать, — укорял Зеленский.
Искра только пожимал плечами:
— Вот беда на мою голову. Попробуй его удержать. Связать, что ли, по-твоему?
Искра как бы оправдывался перед Зеленским, а сам то и дело выходил из хаты посмотреть, не возвращается ли Семашко.
Сотни тем временем разъехались по Горошковской и Ушемирской волостям. Искра собирался расквартировать на зиму казаков в панских поместьях.
— Крестьянам будет безопасней, а паны пусть хоть немного потратятся на общее дело, казаков наших на прокорм возьмут, — подмигнул он Зеленскому.
Тот, как и раньше, лишь сдвинул тонкие изогнутые брови и не поддержал разговора.
Семашко возвратился только под утро. Усталый, свалился на скамью и поднялся не скоро. Болезнь надолго приковала его к постели.
Пана Федора ему найти не удалось. Загнал коня, думал в первом селе достать другого, но где-то в лозняке свалился в яму. Холодным вечером Семашко заблудился и долго бродил по полям и перелескам.
Зеленскому пришлось оставить Семашку у Искры, а самому возвращаться в Фастов: Палий приказал долго не задерживаться.
Опасаясь засады, Зеленский ехал обратно по другой дороге. Возле села Кухари казаки Цвиля поймали киевского судью Сурина, приехавшего исполнять какой-то приговор. Со словами: «Здесь наш казацкий суд!» — казаки выбросили из рыдвана шляхтичей, сожгли бумаги, а самого Сурина, отстегав плетьми и намазав синяки и ссадины «пластырем», от которого приходилось затыкать нос, усадили снова в рыдван, обрезали вожжи и под веселый хохот шестисот казаков погнали лошадей. Даже Зеленский, который все время терзался мыслью о болезни Семашки, не мог удержаться от смеха, когда перепуганный Сурин, пытаясь остановить лошадей, стал хватать их за хвосты, а те еще сильнее понесли рыдван по кочкам. В конце концов рыдван перевернулся, лошади поволокли его дальше, а судья вскочил на ноги и что было духу побежал следом за ним.
Зеленский сказал Палию, что Семашко остался на некоторое время у Искры. Палий был даже рад этому: надвигались серьезные события, и он не хотел, чтобы Семашко был их участником.
Глава 9
ВРАГИ
Косматые, уродливые тени покачивались на заплесневелых стенах подземелья. Два фонаря, подвешенные на крюках, светили прямо в глаза бунчуковому товарищу Даниле Забиле. Гетман же оставался в тени, за небольшим столом, поставленным в углу.
Мазепа лично чинил допрос.
Когда он, к общему удивлению, вернулся из Москвы, да еще богато одаренный царем, все притихли, даже чернь будто успокоилась. А сейчас опять начались доносы.
«Чего ему нужно было? — думал, глядя на Забилу, Мазепа. — Был при моем дворе вроде тихий, а вот на тебе — сошелся с крамольником Солониной, что уже давно наветы пишет. Ну, пусть тот — выродок, а этот зачем? К самому Шереметеву пробился, хорошо, что я раньше узнал, и пока они ехали к Шереметеву, мой посланец был уже у царя под Азовом», — недобро улыбнулся гетман, вспоминая свое письмо царю. Он написал, что Данила Забила уже раньше был осужден, а сейчас с беглыми водится, и что Солонина украл у него, у гетмана, деньги. И вот они все перед ним — в колодках.
