Сергей Богачев - Богдан Хмельницкий. Искушение
– Дай-ка мне еще раз свою руку, пан сотник. Похоже, нашел я дом с кладом, который мне привиделся, – приблизившись, попросил он Богдана.
Тот спешился и протянул правую руку послушнику. Добродумов приложил ее к груди с правой стороны, закрыл глаза и свободной рукой дотронулся до стены дома.
– Вижу, в этом доме спрятан клад. В дальней комнате, в подполе, под кладкой, лежит кувшин, набитый золотыми монетами, – произнес он, отпустил руку сотника, открыл глаза и отошел от стены.
Судя по всему, в доме теперь размещался постоялый двор. Это им было только на руку, и путники остановились здесь на ночлег. Хозяин рассказал, что занял дом в прошлом году, строение долгое время пустовало, а до того, по слухам, здесь жил зажиточный еврей, который сбежал во время погрома в одних портках.
Ночью Добродумов, Хмельницкий и Кричевский, вооружившись светильником и лопатами, пробрались в дальнюю комнату, где когда-то находился чулан, а нынче хранился всякий непотребный хлам. Комната была тесная, без окон, вся в пыли и паутине. Трем крепким мужикам в ней и не повернуться. Пол в чулане был выстлан гладкими каменными плитами. Илларион опустился на колени и, медленно продвигаясь вдоль стен, стал тихонько простукивать каждую плитку рукоятью лопатки.
Он внимательно прислушивался, но звук был одинаково глухим – никакой разницы. И все же под одной из плит он, наконец, изменился, стал более звонким, будто снизу находилась не земля, а какая-то пустота. Добродумов понял, что обнаружил то, что искал, и отошел в сторону, предоставив сотнику и полковнику самим откопать заветный клад. Кумовья немало попотели, чтобы поднять плиту. Пыль и паутина лезли в глаза, света не хватало, поэтому работать приходилось практически на ощупь.
Когда плита поддалась, Хмельницкий разгреб руками верхний слой земли и нащупал пузатый глечик, завернутый в тряпки. Он бережно раскопал клад и извлек его наружу. Несмотря на то что кувшин был небольшим, весил он довольно прилично. В тусклом свете масляной лампы блеснули монеты, доверху заполнившие глечик.
– Вот так находка! Да этих денег не только на подати, но и чтобы коня выкупить, хватит, – шепотом произнес Кричевский.
– Да, знатная схованка, – тоже шепотом ответил Хмельницкий и обратился к Добродумову, который сидел рядом на корточках со светильником в руках: – Теперь у меня нет никаких сомнений, что ты послан ко мне свыше. Наверное, ты действительно кудесник.
– На все воля Божия, пан сотник. Это Господь открывает мне глаза, показывая твой земной путь. Он определяет твое великое предназначение. Я же всего лишь его слуга, который помогает донести это до тебя, – тихим, проникновенным голосом ответил Илларион и специально придвинул светильник к себе, отчего лицо его в полумраке приняло таинственный вид. – Господь не случайно открывает передо мной такие тайны, показывает мне клады. Наш Отец ждет от тебя, Богдан Зиновий, что и ты выполнишь свое предназначение, которое начертано в Великой книге жизни. А предназначение твое – быть освободителем своего народа от чужеземного гнета. Ты должен стать отцом своим несчастным детям и сбросить ярмо с их шеи. Только тогда Господь будет милостив к тебе, Богдан.
– Ну что ж, поживем – увидим. А сейчас следует плиту на место положить да клад перепрятать. Светает уже скоро, надо в комнаты возвращаться, пока нас не хватились. Давай-ка, кум, вернем камень, как был, – ответил сотник.
Они быстро справились с плитой, выбрались из чулана и, хорошенько спрятав драгоценную находку, повалились спать.
Добродумов же, наоборот, долго не мог уснуть, сомнения и волнения терзали его. «Ох, и упертый же наш гетман. Судя по всему, он и не собирается поднимать казаков на восстание. Не совершил ли я ошибку, показав ему клад? Получив деньги, Хмельницкому уже и страдания народные не так важны оказались. Вон, спит себе мертвецким сном и в ус не дует. Выходит, чем ему хуже, тем для общего дела лучше. Хотя справедливости ради надо отметить, что к моим словам он не остался равнодушным. Нужно и дальше с ним “по душам” в том же духе разговаривать. Больше внимания уделять притеснению веры православной, лишениям, которые претерпевают казаки и крестьяне. Во что бы то ни стало надо разозлить Богдана, чтобы он наконец-то почувствовал в себе силу», – с этими тревожными мыслями гость из будущего и заснул. Только теперь он начал понимать, насколько сложная задача стояла перед ним. И главное здесь не физические испытания, не голод, холод или болезни. Главное – это суметь убедить Хмельницкого, что он и есть мессия, спаситель народа, который просто обязан поднять казачество на восстание.
Весь следующий день прошел в сборах и подготовке в дальнюю дорогу. Получив серьезный капитал, Кричевский и Хмельницкий решили пополнить свою поклажу свежим запасом провизии. Они обошли все лучшие киевские лавки, закупили хлеба, вяленого мяса, рыбы, лучшего вина. И сами принарядились: купили по богатому жупану, узорчатому кафтану, да еще шапки, отороченные мехом, и красные сафьяновые сапоги. Не забыли и о Добродумове – одели его как знатного пана. «Не стесняйся, Ларион, те деньги должны не только нам послужить. В том нет греха, что человек тепло и нарядно оденется», – объяснил Богдан, подбирая паломнику одежду.
Вечером Хмельницкий закатил знатную пирушку. В богатом шинке на Подоле он приказал подать лучшие закуски, горилку, наливку и пригласить музыкантов. На звуки скрипок наведались в шинок и другие казаки, как вольные, так и реестровые, квартировавшие в Киеве. Весь вечер бравые вояки пили, пели песни и вспоминали свои славные подвиги. Да только радости в их глазах видно не было.
– Так что, братья мои дорогие, не затупились ли еще сабли, есть ли еще порох в пороховницах? А то прослышал я недавно от одних торговых людей, что перевелись казаки на Украине. Не хотят, мол, они воевать, сидят в маетках да про спасение шкуры своей от ляхов думают, – начал разговор Хмельницкий.
– Это кто же такую дурню вам, пан сотник, сказал? – принял вызов Богдана казак Сомко. – Точно, какой-то басурманин, а не христианская душа, пусть усы у него на лбу вырастут. Пока звонит колокол на Михайловском соборе и стоит Запорожская Сечь, не переведутся казаки на Украине.
– А еще я слышал, что панство запрещает казакам в церкви ходить да службу православную служить. Говорят, обложили ляхи казаков таким налогом, что те скоро по миру пойдут. А кое у кого уже и хутора отобрали за долги перед Речью Посполитой. Так вот я и спрашиваю вас, а не стыдно ли вам, братья казаки, под ляхами ходить, службу им служить и хлеб от них есть? – продолжал задирать казаков Хмельницкий.
– Правильно говорит сотник, – подхватил разговор другой казак, Тур. – Сидим мы тут, горилку пьем и знать не знаем, что делается на Украине. Замордовали ляхи народ совсем. Превратили в быдло, уже и казаков за лыцарей не считают. Польские паны готовы на нас ярмо надеть и пахать, как на волах. А мы про честь казацкую забываем, раз такое с собой творить позволяем. Может, пора уже нам, паны-молодцы, скинуть то ярмо польское и самим на своей земле вольным как ветер пожить?
– Ишь ты какой прыткий выискался! – ответил Туру Сомко. – Нешто забыли вы, чем закончилось восстание Гуни? Давно ли казацкие головы на пиках у ляхов висели? И поляков не прогнали, и ярмо еще большее себе на шею надели. От добра добра не ищут. Сильна Речь Посполитая, как ни крути. Лучше уж под польским королем ходить, чем на дыбе висеть.
– Как по мне, так уж лучше сложить голову в честном бою, чем польскому гетману кланяться. Надо своего гетмана выбрать, который бы не побоялся, если надо, и королю ультиматум поставить. Вот за таким атаманом мы бы пошли и в огонь, и в воду! Да где же взять такого лыцаря на Украйне? Может, не родился еще такой герой? – продолжил разговор казак Кривонос.
Слава о нем как о бесстрашном рубаке давно ходила по Украине, уважали его казаки, потому и притихли они, и прислушались к словам его.
– А может, и родился, да в гетманы пока не сгодился? – подал голос с другого края стола Добродумов. – Чтобы народ на восстание поднять, нужно не только храбрым и хитрым быть, нужно про себя забыть, не жалеть живота своего ради православного люда. А еще настоящий атаман не должен бабу в сердце носить, это – стыдоба для казака и погибель.
И опять слова Иллариона острой стрелой в самое сердце Хмельницкого угодили. Как будто насквозь видит он Богдана и мысли его читает. И взгляд у него такой же пронзительный, не спрячешься от этих глаз никуда.
Увидев, что сотник замешкался, полковник Кричевский решил выручить друга и повернуть застолье в другую сторону:
– А что это наши музыки молчат? Для чего вам деньги заплачены, чтобы вы тут зазря сидели? Сыграйте-ка нам лихую казацкую песню, а мы все подхватим. А перед этим наполним, братья, свои кубки да выпьем за лихость и удаль казацкую!
Полковник наполнил свою чарку и поднялся из-за стола. За ним, поддерживая тост, поднялись и остальные казаки. Заскучавшие было музыканты заиграли «Песню про Сагайдачного». Услышав знакомую мелодию, казаки тут же подхватили ее:
