Сергей Богачев - Богдан Хмельницкий. Искушение
На этот раз ему снилась Лугань XXI века. Вместе с Иваном Черепановым и покойным братом Дмитрием они гуляли по Центральному парку. Кругом было много нарядных людей, играла музыка, слышался детский смех, работали все аттракционы. Друзья подошли к колесу обозрения. «А что, Володька, слабо тебе прокатиться на таком колесе?» – стал подначивать его Иван. Сергеев посмотрел на аттракцион – колесо почему-то было высоко-высоко, доставало почти до облаков. «Да запросто!» – ответил он, купил у бабушки-контролера билетик и легко запрыгнул в кабинку. «А как же вы?» – Сергеев с недоумением взглянул на брата и друга. «А нам туда нельзя, билет был только один, для тебя. Мы с Митей здесь подождем», – ответил ему Иван и помахал рукой. Старший брат тоже помахал ему, и они с Черепановым, оставаясь на земле, стали медленно отдаляться.
Володя посмотрел вверх – колесо медленно поднимало его. Вот уже верхушки деревьев остались позади, впереди виднелось небольшое облако, за которым пряталось солнце. Казалось, еще чуть-чуть – и небесное светило предстанет перед ним. Внезапно кабинка пошатнулась, стала раскачиваться все сильнее и сильнее, Володя не удержался и с криком полетел вниз. Перед глазами, как в калейдоскопе, пронеслись какие-то картинки из жизни. Вот сейчас он сейчас ударится о землю и разобьется… «Нет!!!» – закричал Сергеев и мгновенно проснулся.
* * *На следующее утро Добродумов понемногу начал подниматься с постели. Ему вдруг ужасно захотелось есть. «Вот это хорошо, значит, идешь на поправку», – одобрительно сказал лекарь и приказал Христе сварить больному кулиша, но не слишком густого, чтобы живот не скрутило. Подкрепившись, Илларион вернулся в постель и стал ожидать визита Хмельницкого и Кричевского. Полковник и сотник появились ближе к полудню. Илларион еще раз, но теперь уже лично Богдану рассказал о своем путешествии в Иерусалим, где он встретился с патриархом Паисием.
– Владыка позволил мне прислуживать ему при службе, а затем поведал великую тайну. Он сказал, что на твоем челе, Богдан Зиновий, лежит печать вершителя судеб земных, поэтому тебе предстоит совершить подвиг ради народа своего и будущего Украйны, которая должна стать свободной и независимой. Я же являюсь посланником Божиим, твоим помощником и проводником, ибо был передан мне дар предвидеть судьбу твою. Только рядом с тобою, глядя в твои очи, держа твою руку, я могу увидеть твое прошлое, предвидеть будущее. Более того, мне открываются тайны древних кладов, которые должны помочь в твоей борьбе. А чтобы не сомневался ты, Богдан Зиновий, Его Святейшество передал для тебя грамоты, скрепленные печаткою. Я берег эти грамоты пуще зеницы ока. Возьми их, пан Хмельницкий, – завершил рассказ Илларион, достал из своей котомки драгоценный сверток и передал сотнику.
Тот принял грамоту, придирчиво изучил печатку и аккуратно надломил ее. Затем развернул свиток и внимательно прочитал содержимое.
– Ну что ж, действительно, грамота писана рукою великого патриарха. Мне ведь доводилось читать подобные письмена. Вот тебе моя рука, божий человек. Отныне мы с тобой братии и товарищи. Один раз ты уже спас мою жизнь, а как дальше будет, посмотрим, – сказал Хмельницкий и протянул Добродумову руку.
Рукопожатие будущего гетмана Украины было такое крепкое, будто он сжимал рукоять сабли или пищали.
Добродумов же не спешил отпускать руку Богдана, приложил ее к своему сердцу и, закрыв глаза, произнес почти шепотом:
– Вижу хутор твой, и хату, и сыновей твоих – Тимоша, Остапа и Юрия, а также молодую красивую женщину, которой принадлежит твое сердце. Черные вороны кружат над домом твоим, Богдан, закрывая солнце своими крыльями. Надо возвращаться тебе на родной хутор, ибо беда ждет и тебя, и семью твою. А еще, вижу я, старая хата в Киеве, на Подоле, стоит. Там когда-то жила зажиточная еврейская семья. Но сбежали люди эти от жестокого погрома, а кувшин с золотом припрятали. Это золото тебе предназначено. И откроется сей клад в ближайшую неделю, накануне Великого поста. А потом до самой Пасхи клады православным не открываются. Если же не найдешь ты клад сей, то жидовский Бог сохранит кувшин для прежнего хозяина, который вернется в Киев аккурат к Песаху.
С тяжелым вздохом паломник отпустил руку Хмельницкого и открыл глаза. Пока Илларион рассказывал свое видение, капельки пота покрыли его лоб, зрачки под прикрытыми веками интенсивно двигались.
– Я говорю только то, что вижу. Решать, как дальше быть, тебе, Богдан, – закончил он.
Богдан Хмельницкий поднялся с края постели Добродумова и стал прохаживаться по комнате. Видно было, что, прежде чем принять решение, он тщательно обдумывает свои возможные действия. Возвращаться в Суботов с пустыми руками ему сейчас было нельзя. Воевода Александр Конецпольский, не сумев судом забрать его имение, обложил Хмельницкого таким налогом, что и разориться недолго. Да и коня своего боевого из плена Дольгерда выручать надо. Потому если не добыть сейчас клад, то не расквитаться ему с долгами ни за что. Но тревога за родных, которые остались в Суботове, заставляла его как можно скорее возвращаться домой.
– Сложную задачку, кум, загадал тебе божий человек, – произнес сидевший в сторонке, возле печи, и молчавший все это время Кричевский. – Говори, как поступишь? Как скажешь, так и сделаем.
– Ну что ж, даю тебе, Илларион, еще один день на поправку, лекарь говорил, что тебе уже ничто не грозит, жить будешь. А потом возвращаемся в Чигирин. Только сперва по дороге заедем за кладом. С пустыми карманами домой нам с паном полковником возвращаться никак нельзя. Хорошо? На том и порешим, – сказал Хмельницкий, и вместе с полковником они вышли из комнаты.
Добродумов поднялся со своей постели и, едва держась на ногах, побрел в дальний угол комнаты к иконам, опустился перед ними на колени и стал неистово молиться, прося у Господа силы и мудрости. С некоторых пор он действительно стал очень набожным, уверовав в существование высшей силы, которая каким-то чудесным образом хранит его.
За этим занятием его и застал лекарь, тихонько вошедший в комнату. Очень странным показался ему этот паломник Илларион. Особенно его шрам на правом боку, чуть выше паховой впадины. На боевое ранение – а их лекарь повидал немало – этот шрам никак не был похож. Да и обработана рана, судя по всему, была весьма умело – у Иллариона не осталось грубого рубца, который обычно бывает у казаков. То ли этого паломника таким странным образом хотели убить, то ли надрез был сделан столь искусным врачевателем, каких в своей жизни лекарь еще не встречал.
– Брат Илларион, извините, что прерываю вашу молитву, но вам пока лучше в теплой постели полежать, нежели на холодном полу поклоны бить. Пан сотник сказал мне, что через день вы с ним в дорогу выступаете, так что себя стоит поберечь. Я принес отвар лечебный испить, он прибавит вам сил, – говоря это, лекарь поставил у кровати чашку с горячим питьем и, заставив паломника вернуться в постель, протянул ему отвар. – Все хотел спросить, брат, откуда у вас такой странный шрам на животе? Я за всю свою жизнь такого не встречал.
Услышав вопрос, Добродумов аж поперхнулся. Не хватало еще, чтобы из-за этого дурацкого шрама от аппендицита дело оказалось под угрозой срыва.
– Это я в детстве на ржавый гвоздь напоролся, чуть все кишки не выпустил, – как можно увереннее, с улыбкой произнес он.
Однако по удивленному взгляду лекаря понял, что историей про гвоздь не убедил старого врачевателя. «Надо быть с ним осторожнее и держаться от него подальше. А то, глядишь, этот доктор во мне еще что-нибудь интересное найдет», – подумал Илларион.
* * *Следующий день прошел довольно спокойно, без особых происшествий. Хмельницкий с Кричевским проверили обоз, сделали последние распоряжения о поклаже. Подводу, на которой должен был ехать еще не окрепший паломник, утеплили овечьими шкурами и одеялами, соорудив что-то наподобие цыганской кибитки. Было решено, что вместе с Добродумовым в «кибитке» поедет и лекарь – мало ли что в дороге может приключиться. Богдан на эту поездку возлагал большие надежды и не мог допустить, чтобы Илларион опять занемог.
В путь отправились рано утром, еще затемно. Впереди обоза ехали верхом полковник и сотник, за ними подвода с паломником и лекарем, рядом несколько казаков. Погода была по-весеннему капризной. То выглянет из-за облаков солнышко, пригреет землю, растопит снег на дороге, превращая его в грязную кашу. То опять налетит холодный ветер, сорвет с набежавших туч колючий мокрый снег. Из-за этих капризов природы двигались намного медленнее, подвода то и дело увязала на размытой дороге, хлопцам часто приходилось вытаскивать ее из грязи и луж. Добродумов уже и сам просил у Богдана разрешения пересесть на коня, но Хмельницкий даже слышать об этом не хотел. «Лежи, пан паломник, успеешь еще показать, какой ты герой. А хворать тебе никак нельзя», – отказал Хмельницкий.
