Явдат Ильясов - Стрела и солнце
Тряслись руки приказчиков, торопливо запиравших ворота обширных хранилищ.
Резко щелкали удары бичей. То надсмотрщики загоняли внутрь сырого подвала рабов иксаматов, аорсов и сираков, плененных на реке Танаис и предназначенных для продажи в Элладу. Чего доброго, варвары пристанут к разбойничьей шайке.
— Пираты!
— Пираты!
Десятки сутулых гончаров, широкоплечих кузнецов, жилистых каменотесов, плоскогрудых ткачей — десятки усталых людей в дешевых сандалиях и рваных хитонах, испачканных сажей, пылью, глиной или краской, поспешно закрыли двери чадных мастерских и, схватив дубины — иметь другое оружие им запрещалось, — бросились по кривым улочкам пригорода к морю.
Из чрева серой казармы, расположенной подле городских ворот, повалил к пристани отряд возбужденных копейщиков. На стенах замка меж прямоугольных зубцов, беспокойно галдела стража.
— Пираты!
— Пираты!
— Пираты!
В Рыбной бухте лениво колебались широкие черные паруса.
Их цвет вызывал у дрожащих от страха торговцев столько же отчаяния, сколько горя внушили афинскому царю Эгею траурные ветрила корабля, на котором его сын Тезей возвращался с острова Крита домой, победив чудовищного быка Минотавра.
Но если Эгей скорбел о мнимой гибели сына, забывшего сменить паруса, то сердца местных и приезжих толстосумов ныли совсем по другой причине. О, почему их — эти мрачные полотнища — не поглотит бездна Понта Эвксинского? Немало врагов у эллина морехода, но самые ненавистные — разбойники голубых дорог.
— Где Скрибоний? — кричали возмущенные пантикапейцы. — Почему не выводит солдат?
Узнав о набеге кавказских горцев и мятеже части маитских племен, Асандр не медля призвал эвпатридов. На коротком, но бурном совете решили дать азиатам такой отпор, чтоб они надолго утратили охоту грабить боспорские поселения. Скрибоний получил распоряжение — погрузить войска на галеры, переправиться через пролив.
Скрибонию, потерявшему в сумятице способность соображать, не пришла в голову мысль о каком-нибудь подвохе. Хилиарх вывел из акрополя обе спиры, отбыл в Фанагорию. Спустя три дня он уже преследовал горцев, отступавших вверх по Гипанису с большой добычей. Асандр, между тем, отдал приказ наемным отрядам Протогена, стоявшим в Киммерике, Мирмекии и Тиритаке, двинуться к Пантикапею, занять освободившиеся казармы.
— Разве можно оставить город без защиты, пока мой любезный друг Скрибоний доблестно сражается против горцев? — заявил царь несколько удивленным эвпатридам.
Войска Протогена — грека родом из Диоскуриады, соперничавшего с хилиархом, но не такого умного, хитрого, изворотливого, как он, — вошли в акрополь плотно сомкнутой колонной. Асандр, присев на подоконник, смотрел из дворца на ряды здоровых, бодрых солдат, приобретших боевой опыт в бесчисленных войнах с Колхидой, слушал мерный топот их ног и с удовлетворением отмечал ту четкость, ту грозную сдержанность, с которой диоскуриадцы возникали, плечо к плечу, в темном проеме главных ворот, ровно, в железном строю, громыхали мимо дворца и затем исчезали ряд за рядом под каменным сводом широкого хода, ведущего на площадь.
— Служи верно, и я тебя не обойду, — сказал Асандр, вручив Протогену две тысячи драхм. — Это — тебе. Одному тебе, слышишь? Солдатам объяви: завтра получат жалование за три месяца вперед.
— Ради тебя, царь, не пощадим жизней — ни своих, ни чужих, — заверил старика Протоген.
Светловолосый, статный, как Ахилл, молодой военачальник очень любил женщин и не думал о троне Боспора.
Было б побольше денег, чтоб тратить на многочисленных подруг.
И так как ом жить не мог без женщин, а женщины жить не могли без денег, то Протоген, доходы которого с переводом в Пантикапей значительно возрастали, действительно был готов перерезать по одному знаку столь щедрого хозяина не только весь Боспор, но и соседние племена в придачу.
— Ну, сердечный друг мой Скрибоний, — прошептал царь, когда Протоген удалился, — хотел бы я увидеть сейчас твою вытянутую от изумления рожу! Согласись — с дьявольской ловкостью загнал тебя в ловушку дряхлый Асандр. Попробуй теперь сунуться в Пантикапей, собачья кровь!
Старик скрипуче засмеялся.
Он был очень доволен собой. С какой расчетливостью, через посредство Драконта, сам оставаясь в тени, он подбил горцев, приманив их легкой добычей, напасть на Фанагорию! И, воспользовавшись суматохой, выставил ненавистного хилиарха из столицы…
Пусть азиаты немного пощипали греков, живущих по ту сторону пролива. Беда не велика. Чтоб варвары и впрямь не вообразили, будто Боспор можно грабить безнаказанно, он раздавит их рукой того же Скрибония. Чудесно!
У хилиарха и вправду вытянулось лицо, когда он, уничтожив два или три мелких неприятельских отряда, отбив часть добычи и загнав яростно сопротивлявшихся горцев в их сырые от дождя ущелья, получил из Пантикапея строгое предписание — оставить одну спиру в Гермонассе под командой спирарха, а с другой переправиться в Киммерик и занять место Протогена,
«В противном случае, — предупреждал царь, — я освобожу тебя от службы. Покинь Боспор. Уходи, куда хочешь. Я не нуждаюсь в слугах, не желающих исполнить волю господина».
Скрибоний сломал о колено дорогое копье из крушины.
Он вознамерился тотчас же взбунтовать солдат и двинуться на Пантикапей.
Но у него осталась, собственно, только одна боеспособная спира. В открытых сражениях и кровопролитных стычках у засад, искусно устраивавшихся горцами, Скрибоний потерял четыреста пятьдесят семь человек убитыми, не считая ста двадцати четырех раненых, со стоном валявшихся в палатках. С одной спирой Пантикапей не осилить.
Сверх того, среди войска распространился слух — Асандр не выплатит жалования за весь прошлый месяц, если царский приказ не будет выполнен в течение декады.
— Чего вы ждете? — торопили озлобленные солдаты командиров, собираясь на сходку у костра. — Хотите лишиться денег? Пора в путь! Нас ждут Киммерик и Гермонасса.
«Возмутить греческие поселения, маитов и тех же горцев? Кинуть против Асандра всю азиатскую часть Боспора? Нет. Восстание не созрело. Задушат в самом зародыше».
Хилиарх взял себя в руки.
Не делай опрометчивых шагов, если хочешь чего-нибудь добиться. Обидно? Терпи. Чтоб за все рассчитаться после. Когда удача повернется к тебе лицом.
Прикинемся овечками. Разместимся в Киммерике с горсткой солдат. Ясно, с какой целью Асандр приказал оставить часть войска в Гермонассе. Он стремится разрознить силы хилиарха. Он нарочно переводит Скрибония в Киммерик, поближе к Пантикапею. Не отсылает, скажем, в Танаис. Вдалеке от столицы Скрибоний может без особых помех взбунтоваться и удрать в случае поражения. А тут, под боком, с ним быстро разделаются.
— Пусть будет так! — решил Скрибоний. — Буду овечкой, раз ты этого хочешь, царь. Пока что я буду овечкой. Но только пока. Берегись, Асандр! Берегись.
Поликрат лежал на палубной надстройке под полотняным навесом, лениво грыз поджаренные фисташки и, набрав горсть шелухи, швырял за борт.
Ветер, налетавший с Таврских гор легкими порывами, подхватывал шелуху и забрасывал в открытую боковую галерею нижней палубы.
Оттуда доносилась приглушенная ругань гребцов, прикованных цепью к длинным веслам. Мусор попадал им в глаза. Возмущение рабов забавляло Поликрата. Давясь от смеха, он старательно, горсть за горстью, угощал невольников жесткой шелухой.
Дорога!
Ощущение пути необыкновенно. Прошлое отошло на неопределенное время. Может — навсегда. Будущее — неизвестно. Человек живет тем, что видит сейчас, в данное мгновение.
Мысли, конечно, и теперь связаны с прошлым и настоящим, но неясны. Мозг работает будто сквозь сон. Тревога, пробудившись, тут же утихает: «Э! Там разберемся. Зачем печалиться раньше времени?» Человек ни о чем не беспокоится, не заботится. Он — в дороге.
Еще удивительней, когда прибудешь на место.
Резкая перемена вещей. Другой мир. Иные люди. Расстояние. Все отдаляет от былого. Не верится, что это или то событие произошло всего пять, шесть, десять дней назад! Кажется, пролетели годы — воспоминания расплывчаты, потеряли остроту.
И если человек поскорей не вернется назад, он может за декаду отвыкнуть от людей, среди которых недавно радовался и грустил, — отвыкнуть и быстро забыть, будто никогда их не знал. Таково свойство дороги. Расстояние заменяет время и, как оно, излечивает сердечные раны.
— Ты бывал когда-нибудь в Херсонесе? — спросил у Ореста глашатай, когда ему надоело дразнить гребцов.
Орест сидел по-скифски, подогнув правую ногу, а левую выдвинув вперед, и молча глядел на проплывающий справа берег.
Над волнами тепло струился пряный запах прогретых солнцем лавровых листов, кипарисовой хвои и горьковатый аромат неведомых цветов, напоминающий вкус померанца.
