Юрий Тубольцев - Сципион. Социально-исторический роман. Том 2
Дабы не заниматься неблагодарным делом самооправдания и ответного обличения соперника консульский представитель Луций Фурий Пурпуреон вывел на сцену подготовленную заранее делегацию афинян. Те же с высочайшим артистизмом поведали этолийцам о том, как просвещенный, изысканно изъясняющийся по-эллински Филипп разорил Аттику, разрушив не только жилые дома, но также святыни и храмы славного края, а затем грозил то же самое сотворить с городом, но был отброшен от Афин подоспевшими на помощь римлянами. После такой эмоциональной подготовки собрания, этолянам предстал сам Фурий.
В противовес грекам, римлянин решил выступить кратко и хлестко.
«О «доблестях» Филиппа здесь уже достаточно рассказали ваши соотечественники, — уверенно заговорил Луций, между прочим, на чистом аттическом диалекте, — я же бегло брошу луч информации на ситуацию с Капуей и городами, ей подобными. Некогда мы вступились за Капую перед самнитами и выдержали ради нее семидесятилетнюю войну с храбрейшими на земле племенами. Потом мы дали капуанцам права нашего гражданства. А каков был ответ облагодетельствованного нами народа? Поставленные на один уровень с римлянами, капуанцы возымели мечту возвыситься над Римом и в труднейший для Италии период предались африканским завоевателям! Так чему же теперь стоит удивляться: тому ли, что уничтожены их государственные учреждения, или тому, что мы сохранили в неприкосновенности этот город и возвратили его кампанцам на условиях их сугубо мирной жизни в дальнейшем? Аналогичные истории можно рассказать и о других полисах. Да, действительно, многие города, воевавшие против нас на стороне взнузданных друзей из Африки, ныне платят нам налоги и подати. Я не скрываю этого, а, наоборот, подчеркиваю, — выразительно заявил Фурий, поразив греков такой откровенностью. — Тут все так и есть, как говорили македоняне: участь каждого народа зависит от его заслуг или вины перед Римом». Далее Луций Фурий призвал этолийцев аннулировать сепаратный сговор с македонянами и возобновить союз с римлянами. «Если только вы не предпочитаете погибнуть с Филиппом тому, чтобы победить с Римом», — добавил он напоследок.
Уверенная, логичная и жесткая речь консульского посланника заворожила этолян, произвела на них впечатление, подобное тому, какое может испытать женщина, встретившая мужчину при выходе из гарема, где она долгие годы томилась в обществе склочных старух и писклявых евнухов. Видя, что мнение народа склонилось в пользу римлян, союзный стратег, получивший, как здесь было заведено, взятку от Филиппа, поспешил закрыть собрание, не дав ему принять конкретное решение. Однако, несмотря на неопределенный исход дипломатической борьбы, римляне одержали здесь важную моральную победу, и потому в скором времени этолийцы все же открыли боевые действия против Македонии.
Второй значительной силой Эллады этого периода наряду с Этолией был ахейский союз. Он походил на этолийский тем, что на федеративных началах включал в себя многие мелкие государственные образования с общенародным собранием во главе всего сообщества, но отличался неоднородностью своего состава. Непосредственно ахеяне представляли собою остатки древнего, некогда покоренного дорийцами населения Пелопоннеса. Подобно этолийцам они в большой мере сохранили общественные установления и нравы родоплеменного строя, благодаря чему не утратили единства в эпоху разброда и междоусобиц и выделились из пестрой мозаики греческих полисов здоровым, формообразующим моральным потенциалом, привлекшим к ним в конце концов внимание соседних республик. Так этот скромный и будто бы невзрачный по культурным и материальным достижениям народ сделался центром кристаллизации пелопоннесских общин. Постепенно к нему примкнули знаменитые дорийские города Сикион, Коринф, Аргос, а также большая часть Аркадии. Причем столь притягательна была ценностная ориентация на внутренние, человеческие качества древнего народа, противостоявшая распространившейся тяге к внешним, осязаемым элементам престижа, что и аркадяне, и дорийцы после включения их в союз с гордостью именовали себя ахейцами. Дабы коренное население этого государства не затерялось в массе новых граждан, было принято, чтобы голосование в народном собрании проходило по городам без учета их многолюдства и значения. Поэтому и мелкие ахейские полисы, и крупные дорийские или аркадские имели равную власть в союзе, что позволило ахейцам называть свое государственное устройство самым справедливым в мире. Однако более образованные и изощренные в политике инородцы со временем все же выдвинулись на первые роли в федерации, внедрили в нее собственные ценности и тем самым исказили ее суть. С ростом ахейского союза народные собрания становились все менее народными, поскольку простым людям из отдаленных краев было сложно в материальном плане несколько раз в год покидать свои хозяйства для участия в политической жизни союза, и позволить себе такую роскошь могли лишь представители зажиточных слоев населения. Нерегулярность занятий государственными вопросами широких гражданских масс привела к их недостаточной политической осведомленности, чем и воспользовались доминирующие классы. Завладев монополией на информацию, богачи и аристократы с помощью пропаганды еще более отдалили народ от руководства общественными делами. Выборного же органа, который стабильно выражал бы интересы простого люда, в ахейском союзе не было. Поэтому, с отчуждением народа от власти, республика переродилась в аристократическое государство и, при видимости республиканского управления, тон там задавала незначительная часть населения, преуспевавшая далеко не в лучших человеческих начинаниях, которая осуществляла свою власть через угодных ей стратегов.
Внутренняя противоречивость ахейского союза выразилась в противоречивости его политики и исторической роли. Возникнув из патриотической потребности освобождения от иноземного владычества, он в конечном итоге подавил последнее серьезное патриотическое движение в Элладе и способствовал укреплению чужеземного господства.
Главные достижения ахейской федерации, как положительные, так и губительные для Пелопоннеса и всей Греции, оказались парадоксальным образом связаны с именем одного человека — сикионца Арата. Арат был прирожденным политиком, а трудности жизни изгнанника с малых лет развили в нем этот талант, и к двадцатилетнему возрасту он превратился в изощренного интригана, умеющего с филигранным мастерством использовать слабости людей и силу денег. Мысли, чувства, идеи, традиции, мораль, ложь, истина — все это сделалось его рабочими инструментами, которыми он вначале воссоздал ахейский союз из руин государственности, оставленных Македонией, а потом порушил его и сдал той же самой Македонии.
Еще будучи юношей, Арат организовал заговор в родном городе Сикионе и сверг власть тирана, посаженного на трон македонским царем. Следующий подвиг молодого человека затмил первый. Ему удалось устроить переворот в Коринфе и выбить из городской крепости македонский гарнизон. Таким образом, знаменитый Акрокоринф — «ключ к Пелопоннесу», запирающий коринфский перешеек, — возвратился к эллинам. Эти успехи пробудили всю Грецию. Эллины вспомнили, что они люди, а не пресмыкающиеся перед полудикими македонянами рабы. Соответственно они и повели себя как люди, встав широким фронтом на борьбу с иноземцами и их ставленниками в греческом обличье, но с негреческой душой. Волна патриотизма разбила македонские редуты в Пелопоннесе и смыла всю нечисть. Моральная обстановка была такова, что тираны добровольно отказывались от власти и шли в народ, отныне предпочитая восходить к вершине не по головам людей, а возносясь на их руках. Вождем освободительного движения по праву стал Арат, а его имя сделалось гимном и знаменем возрождающейся Греции.
Умри Арат в те счастливые дни, он считался бы самым светлым героем Отечества, но судьба, продлила его годы, чтобы обнажить перед миром суть характерной личности той эпохи. Дело в том, что Арат, увы, уже не был истинным эллином, он являлся продуктом эллинизма, периода разложения общинного образа жизни, когда деградация родных полисов заставляла людей искать счастья за их пределами и, после безуспешных попыток слить свои интересы с судьбами всей цивилизации, сделаться гражданами всей ойкумены, вставать на путь индивидуализма; когда, разочаровавшись во внешнем мире, они пытались открыть истинный мир в самих себе, который был, однако, всего только отражением внешнего со всеми его пороками, и лишь искаженным мечтами и адаптивным лицемерием. Так во времена эллинизма личность выделилась из общества, осознала свою относительную автономность, но вместо того, чтобы на новом уровне объединиться с себе подобными, такими же личностями, и создать общество более высокого, чем прежде, качества, она абсолютизировала собственную автономность и принялась рвать живые связи, тогда как следовало их совершенствовать. В результате, замахнувшись на слишком многое, человек приобрел слишком мало и, не став гражданином мира, превратился в скудного душою эгоиста.
