Олдос Хаксли - Луденские бесы
Следующая стадия войны началась раньше, чем кто-либо мог предполагать. Через пару дней после триумфального возвращения Грандье из Сен-Жуэна в город прибыл важный гость, поселившийся в гостинице «Лебедь и крест». Этого господина звали Жан де Мартен барон де Лобардемон, председательствующий апелляционного суда провинции Гиень, член Государственного совета, а ныне — специальный посланец его величества, уполномоченный надзирать за разрушением луденской крепости. Неплохая карьера для человека, которому едва перевалило за сорок. Весь жизненный путь господина де Лобардемона явственнейшим образом подтверждал, что ползание — куда более эффективный способ продвижения, чем ходьба в полный рост; кроме того, именно ползающие умеют ядовитее всего кусаться. Лобардемон так и поступал: пресмыкался перед сильными и кусал слабых. И вот настала пора пожинать плоды своей мудрости — барон стал одним из доверенных лиц его высокопреосвященства.
Лет через двести сказали бы, что этот господин как две капли воды похож на Урию Гипа из «Дэвида Копперфильда»: длинное, вихляющееся тело, беспрестанное потирание влажных от пота ладоней, многословные заверения в смирении и благих намерениях — все совпадало с описанием диккенсовского героя. Прибавьте к этому тщательно скрываемую злобность, безжалостность и безошибочное чутье на счастливый случай.
Лобардемон приехал в Луден уже во второй раз. В прошлом году он представлял короля на обряде крещения одного из детей губернатора. Поэтому Д'Арманьяк наивно полагал, что барон — его верный друг. На самом же деле у Лобардемона друзей не было, а верность он хранил лишь тем, кто обладал властью. Д'Арманьяк же, с его точки зрения, к таковым не принадлежал. Подумаешь — фаворит короля, всецело находившегося под пятой у своего первого министра. Да, его величество пообещал Д'Арманьяку, что замок не будет разрушен, но его высокопреосвященство рассудил иначе, а стало быть, замок обречен. Можно не сомневаться, что рано или поздно (а скорее всего рано) король откажется от своего обещания. И тогда подтвердится, что его любимчик — пустое место, ничтожество с громким титулом.
Перед отъездом Лобардемон нанес губернатору визит, поклялся в вечной дружбе и искреннем расположении. Живя в Лудене, он оказывал почтительнейшие знаки внимания мадам Д'Арманьяк, учтивейшим образом вел себя с приходским священником, однако тайно встречался с Тренканом, Эрве, Месменом де Силли и прочими кардиналистами. У Грандье служба разведки была налажена неплохо — не хуже, чем у аптекаря, поэтому кюре очень скоро узнал об этих тайных встречах и написал губернатору письмо, призывая соблюдать осторожность при общении с Лобардемоном, а в особенности с его господином — кардиналом Ришелье. Д'Арманьяк торжествующе ответил, что им получено личное послание короля, где недвусмысленно сказано: замок останется в целости и сохранности. Значит, вопрос решен раз и навсегда.
Письмо пришло в середине декабря 1631 года. Лобардемон почтительно положил его в карман, от комментариев воздержался. Тем временем полным ходом шло разрушение внешних стен и башен. Когда в январе барон на время оставил город, рабочие уже подбирались к замку. Грандье спросил инженера, каковы полученные тем инструкции. Снести все до последнего камня — таков был ответ. Тогда кюре, действуя по собственной инициативе, приказал гарнизону выставить караулы вокруг замка.
В феврале вернулся Лобардемон и, узнав, что его тайная игра раскрыта, стал рассыпаться в извинениях перед мадам Д'Арманьяк — мол, забыл оставить инженеру соответствующие инструкции, по чистейшей случайности увез королевское письмо с собой. Замок на время был спасен, но надолго ли и какой ценой?
Личный секретарь его величества Мишель Люкас, одновременно являвшийся тайным агентом кардинала, получил указание подорвать репутацию Д'Арманьяка в глазах короля. Что же до дерзкого священника — расквитаться с ним никогда не поздно.
В начале лета 1632 года Д'Арманьяк и Грандье одержали последнюю свою победу — увы, самоубийственную. Они подкупили курьера, доставлявшего письма от местных кардиналистов Мишелю Люкасу, и получили в свое распоряжение секретную переписку. Помимо злобной клеветы в адрес губернатора, в письмах содержались ясные доказательства того, что кардиналистская партия замыслила погубить родной город. Д'Арманьяк приехал из своего загородного поместья и, повелев бить в набат, собрал горожан. Похищенные письма были прочитаны на городской площади, и луденцы впали в такую ярость, что Эрве, Тренкан и все прочие заговорщики попрятались.
Но триумф губернатора был недолгим. Несколько дней спустя, уже находясь при дворе, он узнал, что кардинал не на шутку разозлен его демаршем. Верный друг Д'Арманьяка, государственный секретарь Ла Врильер, отвел луденского губернатора в сторону и дал ему добрый совет: выбрать одно из двух — или замок, или королевскую службу. Его высокопреосвященство не потерпит подобного афронта. Каковы бы ни были намерения его величества в настоящий момент, замок все равно обречен. И Д'Арманьяк смирился, перестал противиться неизбежному. Год спустя королевский уполномоченный получил письмо от его величества: «Господин де Лобардемон, нам стало известно о Вашем прилежании… Отправляем Вам сие письмо, дабы выразить удовлетворение Вашими трудами и напомнить о том, что замок также должен быть снесен полностью и до самого основания». Как и следовало ожидать, кардинал своего добился.
Тем временем отцу Грандье приходилось вести войну на два фронта — не только за губернаторские интересы, но и за свои собственные. Через несколько дней после того, как он был восстановлен во всех правах священства, враги обратились к епископу Пуатевенскому с просьбой позволить желающим принимать причастие не только из «запятнанных» рук приходского кюре, но и у других священнослужителей. Господин де ла Рошпозе с удовольствием удовлетворил эту просьбу. Тем самым он поставит на место наглеца, посмевшего оспаривать его вердикт, а заодно утрет нос архиепископу, слишком много о себе вообразившему. Из-за этого вердикта произошли новые скандалы. Летом 1632 года Луи Муссо и его жена Филиппа явились в церковь Святого Петра крестить своего перворожденного младенца. Вместо того чтобы поручить это дело одному из викариев, Грандье как ни в чем не бывало пожелал провести обряд сам. Муссо сослался на решение епископа, кюре ответил, что вердикт незаконен, и, после яростной стычки с мужем своей бывшей любовницы, подал на обидчика в суд.
Не успел начаться новый процесс, как возродился старый. Грандье и думать забыл про христианские чувства, проснувшиеся в его душе во время тюремного заточения. Все красивые фразы про ненависть, обратившуюся любовью, про месть, увядшую перед благожелательностью по отношению к врагам, — остались пустым звуком. Тибо нанес священнослужителю оскорбление действием, и за это он должен заплатить. Д'Арманьяк не раз советовал своему другу уладить дело вне суда, но кюре отказался от всех компенсаций, предложенных обидчиком, и теперь, с полным восстановлением своего статуса, возобновил иск. У Тибо тоже имелись в судах свои друзья, поэтому, когда Грандье довел дело до судебного финала, трофеи оказались невелики. Из-за несчастных двадцати четырех ливров (а именно во столько был оценен моральный ущерб) Урбен лишился последней надежды на примирение или хотя бы на прекращение прямой вражды со своими недоброжелателями.
Глава третья
I
Пока Урбен Грандье вел нескончаемую войну, где триумфы сменялись поражениями, а поражения недолговечными триумфами, более молодой его современник тоже вел собственную войну, но за награду, несравненно более высокую. Обучаясь в Бордоском коллеже, Жан-Жозеф Сурен, должно быть, не раз видел среди студентов теологии или послушников-иезуитов видного собой молодого человека по имени Грандье; наверняка учителя не раз ставили Сурену в пример усердие и выдающиеся способности этого юноши, подававшего большие надежды. Однако в 1617 году Грандье уехал из Бордо, и с тех пор Сурен его больше не видел. Когда, поздней осенью 1634 года, Жан-Жозеф приехал в Луден, Урбена Грандье в живых уже не было, палач развеял его прах на все четыре стороны.
Грандье и Сурен были почти ровесниками. Они учились в одной и той же школе, у одних и тех же преподавателей, внимали тем же самым гуманистическим и религиозным наукам. Оба стали священниками, но один — мирским, а второй — членом Ордена иезуитов. И все же можно подумать, что они существовали в совершенно разных вселенных. Грандье был вполне обычным чувственным человеком, разве что с некоторым перебором по части чувственности. Его вселенная — об этом свидетельствует вся жизнь Урбена — была заключена в рамки «бренного мира», в том смысле, какой вкладывается в эти слова в Евангелии и Послании апостолов. «Горе миру от соблазнов!» «Ныне суд миру сему». «Не любите мира, ни того, что в мире: кто любит мир, в том нет любви Отчей. Ибо все, что в мире: похоть плоти, похоть очей и гордость житейская, не есть от Отца, но от мира сего. И мир проходит, и похоть его, а исполняющий волю Божию пребывает вовек».
