Фердинанд Оссендовский - Ленин
— Мама! Мамочка! Папа, спасай нас, не дай… Они хотят нас убить!
Федоренко спокойно заметил, глядя на арестованного:
— Нам уже известно, что ты муж этой женщины и отец — мальчика. Справились без ваших показаний! Теперь мы узнаем остальное… Власов, стреляйте!
Толстый, краснолицый охранник открыл огонь. Пуля ударила в стену прямо над головой женщины, засыпав ее осколками штукатурки; вторая застряла в стене возле уха, третья — возле самой шеи…
— Теперь займитесь мальчишкой, — прошипел Федоренко. — Две пули пробные, третья должна оказаться во лбу!
Пуля глухо ударила над головой мальчика. Его лицо исказилось, он сжался и потерял сознание.
Володимиров рванулся из рук державших его солдат и простонал:
— Пощадите их, я все расскажу….
— Слушаем! — безразлично сказал Федоренко и, обращаясь к охраннику, добавил: — Зарядите револьвер новыми патронами!..
Володимиров еще боролся с собой. Ужасные страдания отражались в его бессознательных, измученных глазах.
— Мы слушаем, черт тебя побери! — не выдержал Дзержинский, затопав ногами.
— Покушение было придумано правыми социалистами-революционерами и евреями… — прошептал Володимиров.
— Фамилии исполнителей? — спросил судья.
— Я не знаю все… их было 10… я случайно расслышал фамилии Ленотьева, Схура и Фрумкин… — говорил ни на кого не глядя арестованный.
— Фрумкин — женщина? Красивая, молодая еврейка? Ее имя Дора? — спросил Федоренко.
— Да… — шепнул Володимиров.
— Не понимаю, зачем нужна была такая длинная, героическая сцена отказа от дачи показаний? — поднимая плечи с издевкой заметил Федоренко. — Но, еще одна формальность!.. Я должен провести очную ставку между обвиняемым и очень интересной особой. Власов, распорядитесь, чтобы сюда доставили № 15! Ну, бегом, бегом… товарищ!
Дзержинский и Федоренко совещались, куря сигареты…
— Умоляю, чтобы солдаты не мучили больше мою семью! — отчаянно воскликнул Володимиров.
— Еще минутку! — вежливо и спокойно ответил судья. — Только от вас зависит полное освобождение симпатичной дамы и милого Петеньки…
В кабинет кого-то ввели. Ленин осторожно поднял голову. На пороге стояла женщина. Казалось, что она сошла с какой-то картины.
— Где я видел такую фигуру? — думал Ленин, потирая лоб. — Кажется, на какой-то картине времен французской революции? А может и нет…
Высокая, гибкая, с гордо посаженной красивой головой стояла молодая еврейка. Ее белое, как молоко, лицо, горящие глаза, черные дуги бровей, чувственные губы и огромный узел вороных волос, мелкими завитушками падающих на шею и вдохновенный лоб, — все было совершенно в линии рисунка и красках.
— Юдита… — прошептал Ленин.
Она стояла спокойно, вызывающе опустив вдоль выразительных бедер руки. Ее высокая грудь вздымалась едва заметно.
Федоренко долго осматривал ее, похотливо щуря глаза. Наконец спросил изменившимся голосом:
— Имя и фамилия прекрасной… дамы?
Она даже не пошевелилась и не посмотрела на судей.
— Какая вы нехорошая! — тихо засмеялся Федоренко. — Мы ведь знаем, что в данный момент восхищаемся красотой и обаянием мадемуазель… Доры Фрумкин…
Она не изменила позы; даже веки ее не дрогнули. Казалось, что она ничего не видит и не слышит.
— Обвиняемый, подтверждаете, что это Фрумкин, о которой вы нам только что рассказывали? — спросил судья Володимирова.
— Да… — шепнул офицер, боясь взглянуть на стоявшую в дверях женщину.
При этом страшном для нее слове ее вид не выражал ни малейшего волнения или беспокойства.
— Власов! — прокричал срывающимся голосом судья. — Отведите Дору Фрумкин в мою канцелярию и скажите, чтобы Мария Александровна занялась ею. Я скоро приду…
Солдаты увели арестованную.
— Владимир Ильич! — позвал Дзержинский. — Выходите и объявите, что за ценные показания даруете жизнь гражданину Володимирову, хотя он заслуживает смерти.
Ленин встал и, глядя на своего бывшего шофера и судей, не мог произнести ни слова.
Федоренко приблизился к нему и принялся хвастаться своим опытом и рассказывать о давних временах, когда он, как жандармский ротмистр, тайно способствовал настоящим революционерам. Ленин слушал его холодно, с выражением отвращения на лице.
Дзержинский тем временем отдавал какие-то приказы.
Солдаты, освободив женщину и мальчика, вышли. Володимиров прижимал к себе дрожащего, шатающегося сына и измученным, болезненным взглядом смотрел в суровые глаза жены.
— Вы свободны, — прошипел Дзержинский, оглядываясь за спину, где стоял охранник Власов. — Прошу выходить. Сначала капитан Володимиров, потом женщина, ребенок — в конце.
Володимиров пошел вперед, однако, едва он дошел до дверей и потянулся ладонью к ручке, прогремел выстрел. Смертельно раненый в голову, он упал на пол. Жена бросилась к нему, но в тот же момент Власов выпустил пулю. Она безжизненно упала на тело мужа. Тут же открылись двери; вбежал солдат-китаец. Схватив мальчика, он сдавил ему горло и вынес из комнаты. Китайцы, подгоняемые охранником, за ноги вытягивали убитых в коридор и вытирали следы крови.
Ленин содрогнулся.
— Государство держится на насилии, силе и произволе! — припомнились так часто повторяемые им его собственные слова.
— Можно ли на таком насилии, которое я здесь увидел, строить государство? Это ли путь к новой жизни человечества? — кружились в его голове вопросы.
Он снова содрогнулся и с отвращением слушал рассказы Федоренко о необычайной меткости глаза толстого охранника.
— Я приклеивал смертникам серебряные 5 копеек — маленькую монетку, на грудь, а этот мужик пулей вбивал ее в сердце! — говорил он с восхищением и смеясь.
— Каналья… отвратительный палач… — подумал Ленин, но ничего не сказал при этом.
Он помнил слова Дзержинского, что «чека» — это знамя диктатуры пролетариата, а он — Ленин был его диктатором и хотел им оставаться как можно дольше, потому что среди тысяч товарищей не видел никого другого. Перед ним снова замаячило далекое, маленькое, светлое, лучистое будущее мира, высвобожденного из оков прошлого. Ему надо было прийти к нему любой ценой. Поэтому — стиснул зубы и молчал. Даже улыбнулся, когда Дзержинский сказал ему:
— Володимировы умерли с благодарностью в сердце к вам, товарищ! Легкая, приятная смерть, а для вас — добрый знак!
Ленин рассмеялся, но ничего не сказал. У него не хватало ни сил, ни смелости. Он быстро вышел, кивнув головой в сторону Дзержинского и Федоренко. В сенях ожидал агент «чека». Согласно приказу Дзержинского он должен был сопроводить вождя в Кремль.
— Как вас зовут, товарищ, — спросил Ленин, когда они вышли на улицу.
Ему хотелось услышать голос человека, который никого минуту назад не убил и не видел страданий и смерти.
— Апанасевич, помощник коменданта «чека», — ответил тот, отдавая по-военному честь.
Ленин расспрашивал его об ужасном доме смерти. Агент на все вопросы отвечал одинаково:
— Спросите об этом нашего председателя. Я ничего не знаю!
Однако доведя диктатора до ворот Кремля, остановил его и прошептал:
— Если вам будет нужен человек дерзкий, готовый на все, вспомните мою фамилию: Апанасевич!
— Апанасевич… — повторил Ленин и оглянулся.
Агент уже исчезал в клубах и вихре вьюги, приближаясь быстрым шагом к собору Василия Блаженного. Он напевал какую-то народную песню…
ГЛАВА ХХVII
Грустное настроение, словно холодные клещи или скользкие кольца отвратительного гада, сжимали сердце и мозг Ленина. Он чувствовал себя так, будто это он сам мгновение назад вышел из тюрьмы. Ему хотелось улыбнуться, вспомнить почти пьяную, буйную радость, которую он ощущал после того, как покинул камеру и за ним захлопнулась калитка тюрьмы на улице Шпалерной в Петербурге. Однако он не смог улыбнуться. Он потер лоб и принялся ходить по комнате, засунув влажные руки в карманы тужурки. Вскоре он осознал свои ощущения. Ошибки быть не могло. У него было впечатление, что в ужасном здании, в котором господствовал Дзержинский, он оставил кого-то, кто нуждался в защите и помощи. Он ощущал потребность вернуться, чтобы заслонить кого-то своей грудью… Кого? Почему? Он пожал плечами и буркнул:
— Дьявольски трудно убивать людей! Убивать с никогда не сходящими с уст словами о любви ко всем угнетенным, несчастным, замученным!
Он заскрежетал зубами и сжал засунутые в карманы кулаки. В застенках «чека» стонут и страдают только угнетенные, безмерно несчастные, страдающие невысказанной мукой. Вернуться туда и приказать всех освободить, запретить издевательства и бешенные убийства! Он подошел к окну и остановился. По внутренней площади прохаживались солдаты, несущие охрану. Их заметала пурга, морозные порывы ветра студили кровь в жилах. У них не было теплой одежды, поэтому они топали ногами, хлопали руками, бегали, чтобы согреться.
