Росс Лэйдлоу - Аттила, Бич Божий
– Мы не можем позволить себе дорогую посуду, – прошамкал священник, выплевывая из окровавленного рта выбитые зубы. – Мы – всего лишь бедные рыбаки и крестьяне. Это все, что есть ценного в нашей церкви, – он указал на оловянные чаши.
– Что ж, тогда мы будем великодушными и оставим их вам. Скажи мне, священник, веришь ли ты в то, что Христос Сын равен Богу Отцу?
– Он и есть истинный Бог, из той же материи, что и Отец, и ни в чем ему не уступает.
– Заблуждающийся еретик, – прорычал Гейзерих. – Как может быть сын равным своему отцу? Он моложе, а потому и стоит ниже в небесной иерархии. – Будучи фанатичным арианцем, Гейзерих относился к никейскому католицизму с не меньшим презрением, чем к самим римлянам. – Что ж, пей кровь своего Спасителя, да не вино, а саму чашу.
Принесли котел, разожгли огонь – и уже через несколько минут миссорий и потир превратились в кипящую жидкость. Двое вандалов держали священника за руки, третий же вогнал в его разбитый рот воронку и влил в нее расплавленный металл. Пару мгновений бедняга бился в молчаливой агонии в руках истязателей, затем, высвободившись, еще какое-то время катался по земле, корчась от боли, и наконец затих.
– Король, король плывет! – вскричал вдруг один из вандалов, указывая на море. В гавань входила огромная галера, на парусе которой был вышит личный символ Гундериха – ощетинившийся вепрь; блокировавшие вход суда поспешно разлетались по сторонам, освобождая проход.
Совершенно игнорируя прибытие брата, Гейзерих приказал зажечь факелы и бросить их в церковь. Люди его уже готовы были выполнить приказание, когда на площади, в сопровождении многочисленной свиты, появился Гундерих; длинные его белокурые волосы волнами спускались на широкие плечи.
– Остановитесь! – проревел он. – Разве я не говорил тебе, брат, что с римлянами мы должны жить в мире, что мы не должны давать им повода воспылать к нам ненавистью? Если мы хотим и впредь оставаться на этих землях, нам придется помнить об этом.
– Пусть уж лучше они нас боятся, брат , – нарочито дерзко отвечал ему Гейзерих. Взяв из рук стоявшего рядом вандала горящий факел, он с силой швырнул его в не прикрытое ставнями окно. Не прошло и нескольких секунд, как из заколоченной церкви клубнями повалил дым, раздались крики и громкий треск дерева.
Лицо Гундериха побелило от гнева.
– Я пришел сказать тебе, брат, – для того чтобы оказаться услышанным в шуме пожара и посреди криков заживо сжигаемых крестьян, ему пришлось повысить голос, – что эти самые римляне обратились к нам с просьбой о помощи. Комит Африки прислал посланника. Он хочет, чтобы мы вместе с ним выступили против императора.
Вихрь мыслей пронесся в изощренном мозгу Гейзериха. Африка. Заполучив ее, он сможет удовлетворить все свои прихоти, да и люди его в накладе не останутся.
Ночью, когда лагерь вандалов погрузился в сон, он разыскал древнюю старуху, искусную в приготовлении целебных мазей. И ядов.
Глава 8
Существует ли какое-либо другое имя, подходящее им [вандалам] столь же хорошо, как варвар, что означает дикость, жестокость и страх?
Виктор из Виты. История гонений в африканской провинции. После 484 г.
– Темнеет, мой друг, а ведь нет еще и восьми. – Августин, епископ Гиппона, гроза еретиков, умнейший человек и самый влиятельный священник Запада, попытавшись оторвать голову от подушки, одарил комита Африки озадаченной улыбкой.
Выглянув из окна верхней комнаты, Бонифаций сделал вид, что изучает небо: на нем не было ни облачка. По ту сторону крепостной стены Гиппон-Регия (названного так потому, что некогда этот город был столицей нумидийских царьков), изнемогавшие от августовского зноя вандалы пытались соорудить очередную версию осадной башни. Как и ее предшественницы, конструкция эта выглядела абсолютно безнадежной – несколько точных выстрелов одной из поднятых на крепостной вал ballistae , и от нее останутся одни лишь щепки.
– Это песчаный ветер, Аврелий, – ответил Бонифаций; время от времени солнце скрывалось за кружащей завесой песка, приносимого горячим южным ветром. Сердце полководца трепетало от страха. Вот и все, конец уж близок. Смерть все настойчивее и настойчивее стучалась в двери, горя желанием отнять у него ближайшего друга, единственный источник тепла и успокоения в эту чудовищную пору. «Вот к чему привело мое обращение за помощью к Гундериху, королю вандалов», – с ужасом и виной подумал Бонифаций.
В самый разгар приготовлений к отплытию в Африку Гундерих внезапно умер от загадочной болезни. Во главе вандалов встал его единокровный брат, Гейзерих, который погрузил все свое племя на захваченные римские суда и корабли, любезно предоставленные испанскими «хозяевами», и по узкому проливу перевез его по ту сторону Геркулесовых Столпов. Однако, оказавшись в Африке, вандалы не пришли на помощь Бонифацию, а под предводительством своего кровожадного вожака устремились на восток, оставляя за собой разрушение и разорение. Ряды их то и дело пополнялись за счет мятежников-мавров, рабов и донатистов – членов многочисленной и беспощадно преследуемой секты, во главе которой стояли ненавидевшие Рим головорезы.
Парализованный раскаянием, утративший то решительное великолепие, что позволило ему некогда разбить мавров, комит Африки попытался оказать сопротивление захватчикам, но руководил своей армией как-то вяло и нерешительно, что и привело к ужасающим последствиям – войско его не устояло под напором вошедшего в раж противника и бросилось врассыпную. Бонифаций тяжело вздохнул; из-за его исключительного безрассудства Запад потерял самый богатый свой диоцез, дававший империи половину всех ее зерновых культур.
С какой бы радостью положил он сейчас конец своей жизни! При схожих обстоятельствах его предок – тот, кто первым облачился в латы, которые он и сам теперь носил, – ни секунды не раздумывая, вонзил бы в себя свой меч – тот, что висел теперь на боку Бонифация. Но сам комит этого достойного уважения выбора был лишен. Христианство считало самоубийство смертным грехом, как не переставал напоминать ему, возможно, догадываясь о терзаниях друга, Августин: жизнь его теперь мог забрать только Бог.
То, что его конфликт с имперским правительством удалось урегулировать, являлось для Бонифация слабым утешением. Произошло это во многом благодаря посредничеству Августина, друг которого, некто Дарий, человек, пользовавшийся определенным влиянием при дворе, инициировал тщательное расследование причин, побудивших Плацидию отозвать Бонифация и подтолкнувших комита Африки к открытому неповиновению императрице-матери. В силу того, что Аэций какое-то время отсутствовал в Галлии, следственной комиссии удалось убедить Плацидию выдать те его письма к ней, в которых полководец оговаривал Бонифация, и сравнить их с письмами Аэция самому Бонифацию. После того как было выявлено вероломство Аэция, Плацидия и Бонифаций уладили свою ссору.
Предательство Аэция глубоко потрясло и расстроило Бонифация. Он верил полководцу как другу, надеялся на то, что вместе им удастся восстановить былое могущество Рима на Западе. Объединив усилия мощных военных группировок, расквартированных в Италии и Африке, они, безусловно, смогли бы обуздать либо же – в случае необходимости – сокрушить варваров в Галлии и Испании, а затем и вернуть Римской империи прежние, пролегавшие у берегов Рейна и Данубия, границы. Такое римская история уже знавала: полтора века тому назад Аврелиан смог добиться подобного в обстоятельствах более чем безнадежных. Что ж, обреченно вздохнул Бонифаций, видно, этой прекрасной во всех отношениях мечте сбыться уже не суждено. Но что будет с Римом?
Августин слабо пошевелился на своем ложе, вырвав Бонифация из печальных раздумий.
– Свет тускнеет – становится темнее, гораздо темнее. Я едва тебя вижу.
Устремившись к постели, Бонифаций упал на колени и схватил Августина за руку.
– Не скрывай от меня правду, друг мой, – прошептал епископ. – Скажи мне, это – конец?
– Не конец, Аврелий, – проговорил комит, с трудом сдерживая рыдания, – блистательное начало. Скоро ты будешь с Христом и его ангелами.
Так они и оставались, держа друг друга за руки – непокорный солдат и праведный ученый, – до тех пор, пока, немногим позднее, епископ не испустил дух.
«Жаль, что моему дорогому другу суждено было уйти из жизни именно сейчас», – подумал Бонифаций, смахивая слезу. Осада города, длящаяся уже почти три месяца, вскоре будет снята; из Италии вот-вот выйдет подкрепление, должен подойти сюда и Аспар с его Восточной армией – тот самый Аспар, который помешал Аэцию усадить на западный престол Иоанна. Гейзериху и его дикарям придется отсюда убраться. Возможно, будущее Запада будет не таким уж и мрачным.
* * *Римская армия выстроилась на небольшой возвышенности, протянувшейся к востоку от Гиппона. Войско, составленное из крепких контингентов обеих империй и дополненное остатками африканской армии Бонифация, выглядело мощным и отважным. В центре стояла пехота (некоторые из старых легионов все так же гордо демонстрировали свои орлы и знамена), ряды ее были расширены за счет германских наемников; основная же часть войска состояла из новых малочисленных подразделений, auxilia и cunei , причем последние представляли собой атакующие колонны, в задачу которых входило прорвать фронт противника. Справа и слева (то есть к северу и югу) от центра расположилась конница: Аспар с его испытанными в боях восточными солдатами – справа, итальянцы – слева. (Для полного счастья не хватало лишь галльской конницы Аэция.)
