Василий Балябин - Забайкальцы. Книга 4.
— Не горюй, Семен Руфович! Была бы голова цела, а работа и с одной рукой найдется. Начальником тебя поставим в каком-нибудь учреждении нашем, советском.
— С моей-то грамотой? — грустно усмехнувшись, покачал головой старый партизан. — Только меня и не хватало в начальниках! Шуткуешь, Павел Миколаич!
— Не-ет, это я серьезно, Семен Руфович. Пошлем тебя на курсы, подучим, и будешь руководить в Совете сельском или агрономом в коммуне нашей! Или машиной руководить! Все это у нас будет, ведь за это мы с тобой и воюем, чтобы зажить по-настоящему при власти советской!
— Ох, твои-то речи да богу бы встречи! А главное-то, Павел Миколаич, доживем ли до этого? — И вновь помрачнел, загорюнился старый охотник, тревожные нотки зазвучали в голосе, когда спросил он, пристально глядя на командующего фронтом: — Разговоры идут промеж нас, что отступать налаживаетесь, а нас японцам передать под красный крест ихний! Верно это?
— Нет, Семен Руфович, не верно! Не отступать, а наступать будем, на прорыв пойдем! А вас, если бы и отступать пришлось, не бросили бы, умирать — так всем вместе.
— Вот и я так же думаю. Да, по правде-то сказать, я и не верил всякой брехне, даже поспорил с одним тут. Значит, моя правда?
— Правильно.
Все палатки обошел Журавлев, повидал раненых, со многими поговорил. В штаб прибыл в первом часу ночи. Штабные работники, писаря спали в палатках, у небольшого костра сидел часовой с винтовкой меж колен и адъютант Фадеев. Заслышав конский топот, оба поднялись, пошли навстречу конникам.
— Наши это, Павел Николаевич, наверно, — сказал Фадеев, давно поджидавший командующего.
— Не спишь, Иван Ефимович? — осаживая коня, спросил Журавлев.
— Тебя жду. Давай коня-то да иди отдыхай. Во-он палатка меж двух берез, тебе приготовили. Там я и стол соорудил из досок, фонарь на нем, чашка с медом, чаю принесу горячего.
— Спасибо. Насчет совещания распорядился?
— Оповестил всех, на три часа назначил.
— Как это на три? — построжал голосом Журавлев, — Я же приказал на два. Забыл?
— Не забыл, но водь им не успеть к двум-то. Да и какая же беда — разница на один час, еще и лучше, лишний час поспишь, отдохнешь лучше.
— Хитришь, Иван. Сам знаешь, не люблю, когда приказы мои исполняются неточно.
— Слушаюсь, Павел Николаич, больше такое не повторится.
— То-то.
Расседлав Перелета, Фадеев привязал его к березе, приказал ординарцу:
— Пусть постоят немного, а как охолонут, напои их и овса им по снопу.
Когда Фадеев с котелком чая зашел в палатку, Журавлев уже спал. К еде он так и не притронулся, а, постелив возле стола шинель и укрывшись полушубком, улегся головой на чье-то седло, карманные часы положил на стол.
«Давно бы так», — подумал Фадеев, присаживаясь к столу, чтобы и самому попить чаю с медом. Но не успел он выпить и одной кружки, как вновь услышал конский топот, окрик часового:
— Стой! Пропуск!
Выйдя из палатки, Фадеев увидел, что вновь прибывший уже спешился и что-то говорит часовому, энергично взмахивая правой рукой, — левая у него забинтована, подвязана к шее. Подойдя ближе, Фадеев узнал в прибывшем командира 2-го кавполка Федорова. Поздоровавшись, спросил:
— Из госпиталя, что ли?
— Какой тебе госпиталь. Журавлева мне надо по срочному делу.
— Спит он.
— Буди, дело такое, што видеть мне его надо немедленно.
— Ну и говори, все передам ему в точности, а будить ого нельзя ни в коем разе. Сам понимать должен, он во вчерашнюю ночь глаз с глазом не сомкнул. Да и прошедшие ночи не до сна ему было, а ведь он тоже человек. Выкладывай, что у тебя там стряслось?
А Федорову не терпелось самому переговорить с командующим, ради этого он и примчался в ночь, оставив за себя в полку помощника, латыша Буравеля. Досадуя на упрямого адъютанта, Федоров принялся упрашивать его, то смиренно прижимая к груди правую руку, то энергично взмахивая ею, и, уже не в силах сдержать злости, с руганью приступил к неумолимому стражу:
— Ты человек или жандарма бывшая? Толком говорю што самому Журавлеву доложить нужно, лично. А к утру я у себя в полку должен быть, понятно тебе? Полк-то наш один остался на Усть-Мотогоре, теперь на нас жиманут беляки с двух сторон — и концы нам из-за Макаркиной подлости!
— Какой подлости? Чего ты плетешь?
— Измена произошла! Макарка Якимов позицию бросил и к белым подался вместе с полком своим, понятно?
— Макар изменил? — изумился Фадеев, все так же загораживая собою подступ к палатке командующего. — Быть этого не может, мелешь ерунду какую-то! Да не ори ты, пожалуйста, и не лезь, все равно не пущу. Отойди вон к огнищу, там и расскажешь.
Как ни матерился, ни горячился Федоров, а пришлось подчиниться. Отошли, сели у костра.
— Ну, что там произошло? Выкладывай, — сказал Фадеев.
Федоров, все еще во власти обуявшей его ярости, зло буркнул в ответ:
— Чего выкладывать-то? Переметнулся Макарка к белым, вот и все! Русским языком сказано.
— Но почему к белым? С чего ты взял?
— Куда же он исчез? До самого вечера держал полицию, левее Усть-Мотогора, а в ночь как ветром его сдуло! А ведь мы в кольце у белых-то, кроме их, ему и податься некуда! Ежели бы он на прорыв пойти вздумал, так без бою не обошлось бы. А бою никакого не было ночью! Ясно тебе?
— Ничего мне не ясно. Чтобы Макарка, в доску свой человек, большевик, и к белым подался! Сроду не поверю!
Как же, ждут его там шибко! Да они его живьем сожгли бы, попадись он им в лапы.
— А ты про полковника Резухина слыхал? У генерала Шемелина полком казачьим командует!
— Ну и что?
— То, что Макарка у этого Резухина всю войну германскую трубачом был, блюдолизом! И был такой разговор среди партизан наших, что Резухин лазутчиков своих подсылал к Макарке, к себе его переманивал. Я-то по первости не верил таким разговорам, а оно, выходит, правда. Как туго пришлось нам, Макарка и вспомнил про отца-командира своего, махнул к нему прощенье себе заслуживать. Да еще в чины офицерские.
— Ерунда, не верю. А если Макар и двинулся с полком куда-то, значить приказ ему такой был. Тут хитрость военная, не иначе, знаешь какой он, Журавлев?
— Я знаю одно, что мне сегодня вместе с полком моим крышка будет. Подожди, дай сказать, ведь двум-то полкам нашим невмоготу было вчера, а один-то они теперь с землей смешают! Буди Журавлева.
— Подожди, не горячись. К утру подкрепленье получишь и приказ атаковать японцев и бароновцев на участке Кропачев мыс — Хомяки.
— Пушку залиёшь, Иван Ефимыч! Подкрепленье, откуда оно возьмется? Я же знаю, что резервов у нас нету никаких.
— Нашлись резервы: рота пехоты уже на марше к тебе, да еще третий кавполк, пятый дивизион Шестого и батарея Матафонова. К утру все там будут, понятно? Сам Журавлев руководить будет прорывом.
Если бы в это время сверкнула молния и грянул гром, Абрам, наверное, удивился бы менее, чем словам Фадеева. С минуту сидел он молча, уставившись на Ивана ничего не понимающим взглядом.
— Ты… в своем уме? — прохрипел он враз осипшим голосом. — Все полки на прорыв… фронт оголить? А в Богдати, в Култуме вон их какая силища. Японцы, пехота семеновская… с этой стороны Шемелин с тремя полками, все теперь на нас… ведь это погибель! Боже ты мой! С ума сошел Журавлев, что ли?
— Успокойся, Абрам, Журавлев в своем уме, знает, что делает. Да слушай ты, холера тебя забери, дай сказать. Наши штабные, даже Киргизов, так же вот, как ты, всполошились. Бородин за голову схватился вчера, когда Павел Николаевич сказал им об этом. А потом, как он объяснил им, успокоились и согласились, при мне дело было. Я же тебе говорю, что тут хитрость военная, это великое дело! Журавлев всю ихнюю тактику изучил и планы их разгадал. Он так сказал вчера: у них нет оперативности действий, ни один генерал не рискнет на какое-то новое дело без плана. Завтра и японцы и белые будут укреплятся в Богдати, то же самое Шемелин, они уже сегодня окопы роют, узнав, как разгромили мы японцев на центральном участке. Этим мы и воспользуемся: пусть они укрепляются, а мы выставим кое-где по эскадрону, чтобы постреливали по ним для видимости, а сами главными силами ударим на прорыв, выйдем на Уров из окружения. И вольные птицы! Понял что к чему?
Федоров только головой покачал:
— Нe знаю, ты тут такое наговорил, что голова кругом идет.
— Поймешь, вот совещание начнется, и Журавлев сам объяснит лучше, чем я. Пойду гляну на часы.
…Первыми на совещание прибыли Михаил Швецов и Петр Ведерников. Из палатки вышел Журавлев. В белой нательной рубашке, поеживаясь от ночного холодка, он поздоровался с командирами, приказал разбудить Киргизова и Плясова.
— У меня к тебе, Павел Николаевич, срочное дело, — начал Федоров, поднимаясь с чурки, на которой сидел, — Макарка Якимов натворил делов.
