Михаил Каратеев - Русь и Орда Книга 1
Внутри огороженного пространства, недалеко от обрывистого берега реки Жиздры, стояли княжеские хоромы, построенные еще Пантелеймоном Мстиславичем. Это было приземистое, скромное по виду строение, состоящее из нескольких соединенных между собой деревянных срубов, с высоким крыльцом и традиционным теремом посредине. Внастоящее время здесь жил со своим многочисленным семейством князь Тит Мстиславич, перешедший в Козельск из Звенигорода, после того как старший брат его вступил на большое княжение.
Князь Тит был рачительным хозяином и по натуре прижимистым человеком. Будучи не самостоятельным, а зависимым князем, то есть по существу лишь крупным помещиком с княжеским титулом, он на показную сторону жизни особого внимания не обращал, роскошью пренебрегал и дружину держал очень небольшую, хорошо понимая, что воевать с кем-нибудь все равно не сможет. Зато он обладал изрядным количеством пахотных крестьян, отлично наладил все отрасли своего обширного, охватывающего целый уезд хозяйства, и денежки у него водились.
Он был честолюбив, но это было честолюбие помещика, а не князя: Тит Мстиславич жаждал не столько власти, как богатства, и во власти видел прежде всего способ быстрого и легкого обогащения. Как следствие подобного образа мыслей, мечты его не останавливались на достижении независимости в Козельском уделе. Он прекрасно понимал, что такая овчина не стоит выделки: для того, чтобы добиться независимости, нужно будет идти на большие жертвы, а чей они окупятся, даже в случае успеха? – Останется та же земельная площадь, то же количество рабочих рук и те же хозяйственные возможности, а расходов прибавится, и притом немало: надобно будет держать большую дружину, да жить придется пошире, как подобает самостоятельному государю.
Нет, ему бы не пустяками заниматься в маленьком Козельске, а сесть на большое княжение в Карачеве! Шесть или семь городов с богатыми и обширными уездами прибавились бы тогда к его вотчине, десятки тысяч смердов обогащали его казну. Вот ото хозяйство! И всем сыновьям хватило Уделов. А так – куда их пристроишь? По деревням сажать, как детей боярских, что ли?
Вестимо, покуда в Карачеве княжит старшой брат, Пантелемон, об этом и помышлять грешно. Но Пантелеймон и здоровьем слаб. Коли он умрет, неужто на большом княжении сидеть мальчишке Василею? А ведь сядет, и ничего пожалуй, не сделаешь: на его стороне н сила, и право, такова была воля отца и государя Мстислава Михайловича, чтобы братанич держал под своей рукою родных дядьев. И угораздило же родителя так распорядиться наследием и такую обиду учинить младшим своим сынам!
Так думал князь Тит, и мысли эти особенно настойчиво стали одолевать его после того, как боярин Шестак прслв в Козельск гонца с извещением, что Пантелеймон Мстиславич тяжко захворал и дни его сочтены.
Через две недели после событий, описанных в предыдущей главе, в трапезной козельского князя, за широким дубовым столом, крытым вышитой полотняной скатертью сидели, потягивая мед, четверо собеседников: сам хозяин, Тит Мстиславич, – невысокий и худощавый мужчина угрюмого вида, с изрядно уже поседевшей рыжей бородой и его старший сын Святослав, человек лет тридцати, тоже невысокий и рыжий, чем-то напоминающий лису; знакомый уже нам боярин Щестак и, наконец, князь Андрей Мстиславич Звенигородский. Это был высокий, крепкий мужчина, весь облик которого дышал внешним благообразием. Волнистая русая борода его веером стелилась по груди, лицо было чисто и бело, а ласковые голубые глаза глядели на собеседника почти с детской доверчивостью. Словом, у Андрея Мстиславича была выгодная внешность: она сразу располагала к нему людей. И разве что очень тонкий наблюдатель заметил бы в его словах и манерах нечто наигранное и рассчитанное. Князь Андрей так хотел и так привык нравиться окружающем, что совершенно непроизвольно уже применял для этого целый ряд мелких, выработанных практикой в перешедших в привычку приемов.
Вот и сейчас, картинно откинувшись на спинку резного кресла и поглаживая унизанной перстнями рукой своювеликолепную бороду, он подчеркнуто внимательно слушал державшего речь боярина Шестака.
Так вот, – говорил боярин, – как сведал я о том, что князь Пантелей Мстиславич вызвал к себе Василея и с глазу на глаз наставлял его ажио за полночь, – я в тот же час послал гонца в Звенигород, чтобы упредить тебя, Андрей Мстиславич, а сам через седмицу, сказавши всем, что еду в свою дальнюю вотчину, пустился в путь и прибыл в Козельск. Ныне же надобно нам, всем вместях, крепкоподумать о грядущем и о том, что ждет нас по смерти Пантелея Мстиславича.
– А почто мыслишь ты, боярин, что смерть его столь близка? – угрюмо спросил князь Тит.
– Тому предвестий есть немало. Допрежь всего, так Ипат баит, а он в этих делах гораздо сведущ. Да и без Ипата видать, что великий князь день ото дня слабнет. Знать, и сам он свою близкую кончину чует, кола ночью призывал сына и наставляя его на княжение.
– Отколь тебе ведомо, что наставлял? Мало ли о чем отец сыном могут гутарить?
– Нет, Тит Мстиславич, тут ничего иного быть не могло: старый князь, допрежь чем призвать Василея, велел принести к себе из крестовой палаты ларец с духовной грамотой покойного государя Мстислава Михайловича. И тот ларец я у него в опочивальне, на столе, своими глазами видел.
Стало быть, ясно, что разговор у них был о наследии.
– Да, пожалуй, что так, – не меняя позы, вставил Андрей Мстиславнч. – А по той духовной грамоте родителя вашего, царствие ему небесное, на большое княжение надлежит теперь вступить Василсю Пантелеичу, коему мы крест целовать должны и чтить его отца вместо.
– Ужель так и сказано в духовной деда? – подавшись вперед, спросил кияжич Святослав.
– Так и сказано. И еще добавлено, что ежели кто из князей земли Карачевскон с тем не согласится и схочет уйти из-под руки Василея, – так он того князя казнить волен.
– Стало быть, нет у нас иного пути, кроме как под Васькину руку, – с тоской и яростью сказал князь Тит.
Последовало длительное молчание. Шестак натужно дышал, у Святослава Титовича на крепко сжатых скулах перекатывались тугие желваки, князь Тит нервно барабанил по столу концами пальцев. Только Андрей Мстиславич охранял полное спокойствие и даже как будто улыбался слегка в свою холеную бороду.
Ужели же вы, князья Мстиславнчи, потерпите такую поруху чести вашей и старшинству? – промолвил наконец Шестак.
– Такова отцова воля, – отозвался Тит Мстиславич.
– Не могло быть на такое его воли! – крикнул Шестак.
– Ведь когда преставился он, Василея еще и на свете было! Откуда мог знать князь Мстислав Михайлович, что так дело-то обернется? Ужели мыслите вы, что схотел бы он Юдных сынов своих отдать на глумление какому-то мальчишке? Не мог он того желать!
Что пользы о том гадать, коли имеется написанная, духовная грамота, в коей точно указан порядок наследования? И ежели всем ведомо, что после брата Пантелеймона княжить в Карачеве надлежит сыну его Василею?
– Не знаю, кому оно ведомо, – не унимался Шестак, – а только мыслю я, что воля покойного князя Мстислава Михайловича со смертью его окончилась. Не мог он ведать грядущего, а потому и волю свою на него простирать не вправе. Дела нынешние живым надлежит решать, а не мертвым!
– Тебе хорошо языком трепать, боярин, – сказал князь Тит, – а родитель наш вечному проклятию предает того из потомков своих, кто волю его порушит.
– То пустое, Тит Мстиславич! Не ведал ведь он, как жизнь-то сложится, когда такое писал. А ныне не проклянет, а благословит он с небес того, кто землю нашу родную спасет от Васькиной лихости!
Снова последовало продолжительное молчание.
– Ну, пускай бы даже мы почали оспаривать у Василея большое княжение, – вымолвил наконец Тит Мстиславич, – так ведь он с этой духовной отправится в Орду, и великий хан, без сумнения, укрепит его право. А нам эта тяжба головы может стоить. Сами ведаете, каков есть хан Узбек: коли сочтет нас виновными, – выдаст Василею головой либо сам казнит.
– То истина, ежели Василей сможет показать ему духовную нашего родителя, – небрежно заметил князь Андрей.
– А почто не показать, коли она в его руках?
– Ну, а вдруг она затеряется? Без нее-то дело о наследии зело спорное. И кто еще знает, на чью сторону станет царь Узбек.
– Вестимо, не на Василеву! – оживился Шестак. – Ведь ты, Тит Мстиславич, с ханом хорош. И коли заявишь свои права на карачевский стол, он тебе, а не кому иному ярлык даст! О Василей же он ежели чего и слышал, то лишь недоброе, от брянского князя. Да той худой его славе мы еще и от себя пособить сумеем.
– Хан ко мне милостив, – медленно сказал князь Тит, перед которым вдруг развернулись новые, его самого поразившие возможности. – Да вот телько…
– Ну, чего ты еще нашел, Тит Мстиславич? – с жаром перебил Шестак. – Даст он тебе ярлык на большое княжение, как свят Господь, даст! А на Руси ханское слово все споры решает.
