Хаджи-Мурат Мугуев - Буйный Терек. Книга 1
Крепостца была расположена на огромной равнине, на стыке военных дорог, которые шли из Кизляра, Грозной и крепостей Дербента, Бурной и Низовой, и представляла собой важный стратегический пункт.
Укрепление было возведено на возвышенности, господствовавшей над плато, и имело вид неправильного четырехугольника, окопанного со всех сторон канавой глубиной до пяти аршин с высоким бруствером. На углах укрепления высились двойные боевые башенки с выдвинутыми вперед барбетами и аппарелями. Башни были построены с таким расчетом, чтобы вся лежавшая впереди равнина, дорога и слобода были под обстрелом грозно глядевших из угловых гнезд орудий. Самая слободка, где расположились семейные солдаты, переселенцы, торговцы и казаки, была также окопана неглубоким рвом и окружена широким боевым валом.
Единственная, прямая и широкая, Спасская улица перерезала небольшую площадь поселения, и ряд маленьких одноэтажных домиков и хатенок густо расходился от нее по сторонам. Высокая деревянная церковь, белые мазаные стены и черепично-саманные крыши хат придавали слободе вид украинского местечка, а зеленые аллеи недавно посаженного казенного сада делали его еще более схожим с каким-нибудь Гадячем, Пирятином или Черкассами. Здесь была расположена так называемая «женатая» рота, солдаты которой составляли одновременно и постоянный гарнизон и население, оставляемое здесь для обрусения края.
Во всех вновь построенных крепостях или занятых и отвоеванных городах помимо обычных войск были расквартированы подобного рода «женатые», то есть семейные роты.
Над крепостью поднималось широкое двухэтажное казарменное здание с рядом пристроек и служб, возле которого у серых полосатых будок стояли парные часовые, сновали конные казаки, и на гладкоубитой и утрамбованной площадке блестели шесть орудий с кожаными надульниками на концах. Здесь же стояли зарядные ящики, знамя Кабардинского полка и отрядная казна.
За площадкой были разбросаны коновязи линейных казаков и строгие, разбитые по плану, белые квадраты палаток. Тут находился резерв отряда, состоявший из батальона навагинцев, четырех сотен моздокских и донских казаков, трех рот егерей и батальона Куринского полка. В стороне от штаба стоял обоз, музыкантская команда и маркитанты, шумно и безалаберно разбросавшиеся на зеленом берегу бежавшей возле слободки речушки.
Богослужение и благодарственный молебен по поводу благополучного восшествия па престол нового царя и воинский парад только что закончились, и усталые солдаты, в поту и пыли, держа ружья «вольно», шли смятыми, нестройными колоннами назад. Хотя генерал фон Краббе уже отбыл в крепость и находился сейчас в офицерском собрании, предусмотрительное начальство, желая подчеркнуть неутомимый и великолепный дух кавказского солдата, распорядилось батальонам пройти через крепость и слободу с песнями, свистом и припляской.
Впереди шли егеря. Их желтые погоны, короткие штуцера и длинные тяжелые штыки были покрыты слоем насевшей белой пыли. Усталые от маршировки и шагистики тела ныли и казались налитыми свинцом. По шеям и щекам солдат катился пот. Молебствие, а затем парад, как и полагалось, начались в десять часов, но полковое начальство, верное старой традиции не считаться с людьми, вывело батальон в семь. Поднявшиеся до зари, сонные, полуголодные люди больше трех часов простояли до начала парада. И теперь, когда солнце почти в зените стояло над Внезапной, утомленные бесцельной маршировкой, обремененные ружьями, зарядами и ранцами, они шли обратно, еле волоча ноги.
Проходя мимо открытых окон офицерского собрания, по знаку фельдфебелей несколько человек выскочили из рядов и под звон бубнов и хриплое пение плясовой, под озорные, бесстыжие слова «Машеньки» стали выделывать фортели, припрыгивая впереди вяло идущий рот.
Лица и движения пляшущих были мертвы и безжизненны. Казалось, это на ходу подпрыгивают и приседают большие заводные куклы, лишь тяжелые хрипы и вздохи да грязные струйки пота на лицах говорили о том, что это люди, выполняющие тяжелый и мучительный труд.
Но звон оркестровых тарелок, лихой свист, грохот бубнов и озорные, вливавшиеся в окна слова:
налажу…
ночевать к себе
распомажу…
…а я Машу…
казались такими веселыми, радостными и буйными, что генерал фон Краббе, разрезавший в эту минуту крылышко отлично зажаренного гуся, расчувствовался… В его растроганном русско-немецком сердце заговорила пылкая любовь к «русскому воину», и он, отставив нож, взял в руки бокал с цинандальским вином и, поднимая его над головой, сказал внушительно, прочувствованно и задушевно (во всяком случае, ему так казалось):
— За него… за серую солдатскую скотинку… — И, поправляя мешавшую ему пить бакенбарду, закончил: — За кавказского воина!
День уже клонился к вечеру. Багровые облака, пронизанные лучами уходящего солнца, беспорядочно ползли над кумыкским хребтом. Ровные, колеблющиеся тени мягко сходили с гор, заполняя долину прохладой и мглой.
По Спасской в облаках пыли, мычании и гомоне, позванивая бубенцами, прошло стадо.
С высоких минаретов расположенного невдалеке от крепости кумыкского аула поплыл над крепостью и домами обычный вечерний азан[48] к молитве. На желтых крышах саклей замелькали черные фигуры творящих намаз мусульман.
Со стороны крепости набегали звуки духового оркестра, высыпавшие на улицу солдатки слушали их, судача и пересмеиваясь.
Из переулка вышли два офицера и, подойдя к низенькому деревянному домику, крикнули в раскрытое окно:
— Родзевич!
Бабы оглянулись. Одна из них, не переставая лущить подсолнухи, равнодушно кинула заглядывавшим в окно офицерам:
— Они, ваши благородья, в караул ушедши.
— Как в караул? — удивился первый офицер. — Ведь очередь не его. А? — вопросительно взглянул он на второго.
— Не могу знать. Нет и нету! — решительно сказала баба и вдруг закричала на всю улицу: — Титаренко! Э-эй, Титарее-е-нко!
— Чого? — спокойно и совсем близко раздался сонный голос, и из калитки высунулось конопатое лицо полуодетого солдата. При виде офицеров он вытянулся «во фрунт».
— Где поручик твой? — спросил первый офицер.
— Не в очередь в заставу пошли. Слышно, татарва зашалила, ну и караулы удвоили, — выпячивай грудь, гаркнул солдат.
— Та-а-к! Жаль! Скажешь барину, что мы заходили, — поворачиваясь на носках и уже уходя, закончил офицер.
— Слушаюсь! — снова деревянным голосом прокричал Титаренко под веселый смех бездельничавших баб.
«Сево, 2-го мая 1826 года, в укреплении Внезапной по случаю восшествия на престол Его Императорского Величества императора Николая I Павловича
опосля семя часов
крепостными людьми гвардии полковника князя Голицына, совместно с солдатами-ахтерами 2-го батальона, приготовленными к оному маёром Козицыным и при участьи духовного хора военной церкви на тиатре
ПРЕДСТАВЛЕНО БУДЕТ: «РАЗБОЙНИКИ СРЕДИЗЕМНОГО МОРЯ, или БЛАГОДЕТЕЛЬНОЙ АЛЖИРЕЦ»большой, пантомимный балет в 3-х действиях, соч. Глушковского, с сражениями, маршами и великолепным спектаклем.
Сия пиэса имеет роли, наполненные отменной приятностью и полным удовольствием, почему санкт-петербургской и московской публикой завсегда благосклонно принимаема была. Особливо хороши декорации и музыка г. Шольца (капельмейстера Кабардинского полка), в коей крепосной человек князя Голицына играть будет на скрипке соло, а танцевать и вершить прышки, именуемые антраша, будут рядовые 3 роты Антонов Васька, Хрюмин Захарка да маркитантова дочь Зюрина Донька pas de trois). Опосля сиих танцев случится с ими же да крепостной девкой князя Нюшенькой pas de quatre сиречь вчетвером и снова Хрюмин Захарка с Донькой вдвоем (pas de deux).
За сим дано будет:
«ЯРМАНКА В БЕРДИЧЕВЕ, или ЗАВЕРБОВАННЫЙ ЖИД»препотешной, разнохарактерной, комической, пантомимной, дивертисман, с принадлежащему к оному разными ариями, русскими, казацкими, литовскими и прочими танцами.
За сим приказный Моздоцкого казачьяго полка Адриян Чегин на глазах у всех проделает следующие удивительные штуки:
В дутку уткой закричит, в ту же дутку забрешет по-собачьи, пустым ртом соловьем засвищет, заиграет бытто на свирели, кошкой замяучит, медведем заревет, петухом заквохчет, как подшибленная собака завизжит, голодным волком завоет и совою кричать примеца.
Тарелку на палку уставя, а сею последнюю на нос, крутить будет, палкой артикулы делать бытто мажор и многое протчее проделает, а в заключение горящую паклю голым ртом есть примеца, и при сем ужасном фокусе не только рта не испортит, в чем все убедица могут, но даже и грустнаго вида не покажет.
