Шапи Казиев - Ахульго
Ефимка оглянулся и увидел Михея, своего фельдфебеля, который возвращался в роту с ведром водки, выданной по случаю взятия Ахульго.
– Ты чего тут? – вопрошал Михей, разглядывая пленных мальчишек.
– С волчатами снюхался?
– Я… Я… – не знал, что ответить Ефимка, окруженный мальчишками, которые теперь готовы были защищать и его.
– Живо в роту! – приказал Михей.
– Обыскались уже. Думали, прости господи, подстрелили тебя или камнем зашибло.
– Я что-то не возьму в толк, господин фельдфебель – тряс тетрадкой писарь.
– Сей мальчонка записан Алием, сыном Умара.
– Чего еще? – отмахнулся фельдфебель.
– Ефим он, Пушкарев, ротный воспитанник.
– А чего же тогда лезет в пленную ведомость? – негодовал писарь.
– Вымарывай теперь дурака.
– Не без этого, – гладил по плечу Ефимку фельдфебель.
– Малец, гляжу, в уме повредился. Война…
И Михей увел Ефимку с собой, приговаривая:
– Ну, вот и вся недолга. Ахульга, она, конечно, твердыня, одначе пушки посильнее будут. Поедем, брат домой, на вольную жизнь. А что? Сами их превосходительство генерал-лейтенант Граббе обещались!
В штаб Граббе начали поступать сведения от лазутчиков. Все они подтверждали, что Шамилю удалось уйти, но как это ему удалось и где он теперь находится, никто точно не знал. Одни полагали, что Шамиль направился в Чиркей, куда ушли многие отпущенные при обмене горцы. Другие считали, что Шамиль двинется в Гимры, чтобы укрыться у родственников. Третьи всерьез уверяли, что Шамиль умеет летать по воздуху и может объявиться где угодно, а касательно его спутников не сообщали и таких нелепиц.
Биякай плел что-то насчет подзорной трубы и Хаджи-Мурада, но Ахмед-хан не решился требовать у него отчета, удовлетворившись показаниями милиционеров, которые ничего не нашли, кроме следов крови у обрыва над Койсу.
То, что Шамиль сумел уйти, повергло командиров в уныние, но командующий старался не терять присутствия духа и велел объявить войскам свой приказ:
«Господа генералы, штаб и обер-офицеры и вы все, нижние чины отряда! Вы совершили подвиг необыкновенный, достойно увенчавший ряд успехов этой экспедиции!
Я считаю дело конченным, хотя, сверх всякого вероятия, возмутитель и сумел спастись. Но нет более ему веры в горах, нет более для него пристанища ни на утесах, ни в ущельях. Нигде не сможет он найти места, недоступнее бывшего гнезда его Ахульго, и храбрейших приверженцев, которые ныне пожертвовали собой за него. Партия его истреблена вконец. Мюриды его, оставленные своим предводителем, погибли один за другим и один возле другого.
Несомненно, что настоящая экспедиция не только поведет к успокоению края, но отразится далеко в горах Кавказа и что впечатление от штурма и взятия Ахульго надолго не изгладится из умов горцев и будет передаваемо одним поколением другому Я верил в вас, храбрые воины, я всего от вас требовал, и вы все оправдали. Благодарю вас!»
Солдаты кричали «Ура!», оркестр играл «Боже, царя храни», а генералы благодарили судьбу, что успели получить свои новые звания за битву при Аргвани. Все понимали, что после сомнительной победы при Ахульго государь уже не будет так щедр.
Скрашивало невеселую картину лишь одно – прибытие депутаций от горских обществ. Весть о падении Ахульго и поражении Шамиля потрясла даже тех, кто заранее смирился с неизбежным и надеялся лишь на чудо. Но чудесным оказалось лишь спасение Шамиля, а дело его представлялось погибшим. И многие поспешили заявить о покорности царю, чтобы обезопасить себя от разорения и наказания за помощь имаму. Граббе мало верил в их искренность, но в политическом смысле это было ему на руку. Когда придется держать ответ перед государем императором, который непременно спросит, ради чего были принесены такие жертвы, это помогло бы его умилостивить. Пользуясь представившимся случаем, Граббе обласкал депутатов, а затем поручил Ахмед-хану двинуться в их общества с милицией, привести покорившихся к присяге, водворить там приставов, а в залог взять аманатов из уважаемых семейств.
Топограф Алексеев в компании с Милютиным и Васильчиковым обошли оба Ахульго, изучая систему обороны Шамиля. Они снимали планы, делали зарисовки и не переставали удивляться тому, как горцы держались на этих раскаленных утесах почти три месяца. Цифры потерь тоже казались невероятными, особенно те, что касались горцев. Выходило вопиющее нарушение всех правил: убитых было в несколько раз больше, чем раненых.
Милютин делал для себя все новые открытия, не укладывавшиеся в принятую теорию войны, и не знал, следует ли включать свои выводы в составляемое им «Наставление». Ему казалось, что такой битвы не было раньше и не будет потом, а потому большую часть своих наблюдений он решил приберечь для мемуаров. И не преминул записать в дневник:
«Таким образом, действия 1839 года в Северном Дагестане замечательны уже потому, что представляют целый ряд таких подвигов воинских, который грешно было бы оставить в забвении. Мнения могут быть различны в том, какое значение экспедиция эта будет иметь вообще в истории Кавказского края; но без сомнения, все, принимавшие в ней участие, единогласно признают, что собственно в истории Русского войска она составит одну из блистательных страниц.
Кроме того, действия в продолжении девятинедельной осады Ахульго представляют и в отношении техническом нечто совершенно особенное в военном искусстве».
30 августа 1839 года, в день тезоименитства наследника престола Александра Николаевича, отслужив благодарственное молебствие, отряд Граббе выступил из-под Ахульго.
Артиллерия и прочие тяжести были отправлены в Темир-Хан-Шуру по аробной дороге через Цатаних и Зирани. Остальные войска двинулись в Шуру короткой дорогой через Унцукуль и Гимры. Между колонной и обозом вели пленных, которых охраняли конные казаки.
Покидая Ахульго, Граббе вспомнил опрометчивое обещание, данное им государю: «Разбить и разогнать все скопища, а Шамиля пленить». И с горечью признавался себе, что вовсе не уверен в первом, а о втором теперь не приходилось и говорить. На покорность горцев Граббе тоже не надеялся. Он слишком хорошо их узнал, чтобы ожидать, что они забудут все, что принесла им экспедиция Граббе. К тому же он понимал, что ханы вновь примутся за старое, и тогда горцы снова возьмутся за оружие, если их еще раньше не поднимет сам Шамиль. Оставалось надеяться на устрашение, произведенное взятием неприступного Ахульго. Но даже устрашение Граббе не считал теперь надежным и долговечным средством. Пока у горцев будет оружие, полагал Граббе, они не оставят мысли о независимости. Теперь он мечтал их разоружить.
Потеряв убитыми и ранеными около пяти тысяч человек, почти половину своего отряда, Граббе уходил ни с чем. Он увез бы с собой Ахульго как свидетельство своих стараний, но это было невозможно.
Развалины Ашильты и Ахульго уже скрывались из глаз, когда Граббе приказал свите остановиться. Что-то тянуло его назад, ему казалось, что он не сделал еще чего-то очень важного. Граббе отъехал в сторону и поднялся на гребень, с которого было хорошо видно еще дымящееся Ахульго. Оно было почти таким же, каким предстало ему впервые во сне. Генерал с минуту смотрел на гору, а затем отдал ей честь как побежденному, но достойному противнику.
Глава 124
Благополучно миновав Унцукуль, отряд Граббе подошел к Гимрам. Убедившись, что Шамиля в его родном ауле нет, Граббе назначил для надзора над гимринцами особого пристава и оставил ему в помощь роту апшеронцев.
Ночью случилось досадное происшествие. Кто-то проделал дыру в хлеву на окраине аула, где содержались пленные дети, и те бросились врассыпную. Поймать удалось не всех. А артиллерийский фельдфебель Михей заявил потом, что пропал и его ротный воспитанник Ефим Пушкарев.
Тогда же Граббе был извещен о том, что конный дозор гимринской знати наткнулся на Шамиля и его людей, вступил с ними в схватку, но Шамилю опять удалось пробиться. Не поверив этому, Граббе велел Пулло допросить свидетелей. Те подтвердили, что видели Шамиля, но дело обросло любопытными подробностями. Выяснилось, что никакой схватки не было, что Шамиль вышел вперед, назвал гимринцев по именам и поклялся, что его шашка не теперь, так потом настигнет каждого, кто посмеет встать на его пути. Слова Шамиля и блеск его шашки, хорошо известной своей необычайной величиной и беспощадностью, смутили преследователей, которые не посмели напасть на Шамиля и позволили пройти его небольшому отряду.
– Каков отряд? – требовал точности Пулло.
– Человек тридцать, – отвечали ему.
– Половина – больные и раненые.
– Далеко не уйдут.
– А куда ушли? – допытывался Пулло.
– В Чиркей! – убеждал Биякай.
– Богатый аул! Там у Шамиля полно друзей, особенно Джамала родственников, и мюриды его многие там теперь раны залечивают. Куда им еще идти?
