Хамза Есенжанов - Яик – светлая река
Хаким уже забыл о том, что только вчера еле вырвался из когтей смерти. Лицо его сияло, в глазах играла радость. То и дело он шевелил губами: в душе складывались красивые, светлые слова. Он улыбался мягкой, нежной как шелк улыбкой.
«Гречко, друг Гречко. Он спас не только Мендигерея, он и мне помог избавиться от верной смерти. Не будь его – кто знает, как бы все обернулось! Кстати, он говорил, что видел разгром бородинского полка, даже был участником этого сражения, на своем горьком опыте узнал стремительный натиск Красной гвардии. Надо его поскорее привести к Айтиеву, пусть расскажет о Красной Армии. Это всколыхнет добровольцев! Надо спешить, спешить!» Хаким пришпорил серого скакуна, подаренного ему Аманкулом из чужого табуна.
Хаким опередил Аманкула с Гречко и крупной рысью вырвался вперед. Словоохотливый Аманкул все выжидал удобного случая, чтобы заговорить с Гречко. Его очень забавляла казахская речь тихого с виду русского мужика. Он тщательно выговаривал слова и украшал свою речь казахскими поговорками.
– Почтенный урус, вы очень вкусно говорите. У нас есть Акмадия, когда он говорит, всегда причмокивает губами, не сразу его поймешь. А вы, ей-богу, не вру, похожи на муэдзина Айкожу. У него такая же острая бороденка, как у вас, но только не рыжая, а черная. И посадка такая же, словно не в седле сидит, а на иголках. И даже поводья держите одинаково: руки вперед вытягиваете. Неужели руки не устают?! У меня давно бы отвалились. Айкожа тоже худой. Но по летам он, наверное, чуточку старше вас. Ему уже пятьдесят. А вам сколько? – неожиданно спросил Аманкул.
Выяснилось, что Гречко хорошо знает казахское летоисчисление.
– Нынешний год, – год змеи. Я родился в год змеи и еще встречал его дважды, – значит, мне тридцать девять, – степенно начал объяснять Гречко. – Ты говоришь: на Айкожу я похож. Ты тоже похож на других табунщиков, но поехал с нами, цель у тебя другая.
Аманкул не знал, что сказать. Он заглядывал в лицо Гречко, как бы стараясь показать, что ему не все понятно.
– Ты любишь свободу, а свободу дадут только красные. Я вот тоже еду к красным. Значит, желания наши с тобой одинаковы – мы с тобой похожи.
Аманкул восхищенно цокнул.
– Почтенный урус, ты умный человек, умнее нашего хазрета Хамидуллы. Даже самого Шугула умнее. По уму, пожалуй, ты сравняешься с Хален-агой. Дети у тебя есть?
– Есть. Чтобы они были свободны, я удрал от разбойников-казаков. Я русский кедей[123], ты казахский кедей.
– Ты тоже пастух?
– Нет, я не пастух, бедный крестьянин. У меня есть конь, корова, клочок земли. Хорошую землю казаки не дают, хорошую траву косить не позволяют. Если им конь нужен – твоего берут; арба у них сломается – твою запрягают. А если человек нужен – атаман тебя погонит, куда захочет, да еще и оскорбит. «Хохол не ровня казаку. Что хохол, что киргиз – одинаково скоты», – говорит. А на войну насильно отправляют. Я их должен поить, кормить, пасти и седлать их коней, обед варить, дрова носить, ну прямо малай, да и только!
Аманкул покачал головой. Жизнь тихого русского показалась ему чересчур жалкой.
– Кокол – это карашекпен? – поинтересовался он.
– Хохол называют украинцев, а карашекпен – это оседлый шаруа, который землю пашет и сеет. Богатый казак считает себя выше и тех и других – выше всех.
Ехали они подальше от аулов, по степи, по пастбищам, по ковыльной холмистой степи, по долинам, где косяками паслись табуны. Здесь было интереснее, чем на однообразной, унылой дороге. Останавливались у табунщиков, приютившихся в затишье кургана, делились скудным содержимым торсуков и хурджунов, а ночевали в одиноком зимовье. Случайно встретившись с волостным, они назвались нарочными, едущими с донесением валаята в Актюбинск. Волостной принял их с большим радушием. А беднякам они рассказывали, что служат в отряде Айтиева, скоро сюда вернутся и принесут свободу. Времена баев и тюре прошли.
На третий день до них дошел слух, что возле Шынгырлау стоит большой отряд дружинников. Путники заспешили туда. Хаким и Гречко еще издали увидели необычное оживление возле родника.
– Между крайним большим домом со скирдой и двумя зимовьями в долине без конца носятся верховые. Это неспроста, – сказал Хаким.
Гречко посмотрел, сощурясь, и решил:
– Там, должно быть, штаб. А те двое, что поскакали в степь, видать разведчики.
Хаким направил коня прямо к большому дому.
Навстречу вышел солдат в шинели, в старой, изношенной шапке, в тяжелых казахских сапогах с войлочными чулками внутри и потребовал документы.
– Веди нас в штаб. У меня есть секретное донесение, – сказал ему Хаким.
Ни о чем не спрашивая, солдат в огромных сапогах повел их к дому.
– Наверное, важная птица этот русский? – полюбопытствовал солдат, кивая на Гречко.
– Это я его поймал, – объяснил Аманкул. – Налетел на них с горы, а они давай драпать. У кого были хорошие кони – убежали, а этот на кляче отстал и попался. Но он не казак, а кокол. Тихий, смирный.
Солдат оглядел щупленькую фигуру Аманкула и усмехнулся:
– Что ж, нам и пустобрехи пригодятся…
– Э, джигит, ты еще не встречал настоящего пустобреха. Вот Рахимгали наш – тот пустобрех. «Закроет глаза и врет вовсю», – говорят казахи о брехунах. А наш Рахимгали врет и даже глазом не моргнет. Недавно в Теке Рахимгали попал в дом атамана Мартынова и рассказывал потом, что у атамана дочь-красавица. Танцевал с ней, вино пил, и атаман сказал Рахимгали: «Ты, Рахмашка, молодец. Дочь моя как раз жениха подыскивает. Ты ей понравился. Почаще приезжай». Потом Рахимгали мне и говорит: «В следующий раз, Аманкул, поедешь со мной. Будешь моим сватом. Возможно, тебе удастся окрутить дочку самого жанарала Акутина. Она тоже хочет выйти за казаха, за такого красавца джигита, как мы с тобой!» Вот это пустобрех так пустобрех! А ты не веришь, что я одного русского мужичка словил.
Солдат покачал головой и подумал: «Этого, видать, словом не смутишь».
Оставив Гречко и Аманкула среди джигитов, Хаким вошел в штаб и обомлел от радости. Молодой Андреев, которого он видел летом, стоял над картой и что-то чертил на ней. На самодельных скамейках вокруг стола сидели бойцы, а перед ними стоял Абдрахман и крутил цигарку из клочка желтой бумаги.
– Ау, Жунусов, вернулся, наконец-то! – радостно сказал Абдрахман, протягивая руку смущенному Хакиму.
Хаким поочередно пожал руки всем и начал не торопясь рассказывать.
Сахипгерей и Абдрахман, Галиаскар и чернолицый крупный незнакомец внимательно слушали юношу.
– Хорошо, по-геройски поступил. Теперь отдохни, поешь и выспись хорошенько, – сказал ему Сахипгерей.
Абдрахман подошел к Хакиму и опустил руку на его плечо:
– Ты, Жунусов, оказал нашему отряду неоценимую услугу: объехал три волости, распространил воззвание Совдепа, узнал и сообщил о джамбейтинских событиях, призвал надежных джигитов в отряд. Все что говорит о том, что ты – достойный солдат революции. И место твое – в наших рядах. Четвертая армия Красной гвардии уже освободила Оренбург и с трех сторон окружила Уральск. На этой неделе Уральск будет освобожден от белых. В освобождении мы тоже примем участие. С севера и запада на город наступают двадцать вторая и двадцать пятая дивизии. Им будет помогать и наш отряд. Вот этот чернолицый человек… – Абдрахман показал на Мамбета, – привел сюда джамбейтинских дружинников. Они сейчас в сорока верстах отсюда дожидаются офицеров из Уила. Чтобы они не ждали понапрасну, мы решили послать за ними твоего товарища Ораза. Он хорошо знает дружинников. А ты, как сказал сейчас Сахипгерей-ага, отдохни и выспись. Вечером двинемся все в сторону Уральска, – закончил Абдрахман.
Хаким порывисто обнял его.
– Абдрахман-ага, я не устал. Вчера мы ночевали в теплой землянке и хорошо выспались. Я вас очень прошу: разрешите вместе с Оразом поехать к дружинникам.
Хаким с мольбой смотрел на Абдрахмана, с нетерпением ожидая ответа этого мужественного человека, о котором в степи рассказывали легенды… Абдрахман взглянул на Мамбета.
– Коль ты так просишь – быть по-твоему, – сказал Абдрахман, снова положив руку на плечо Хакима. – На твоем месте я бы на заре вместе с полком пошел в наступление на Уральск. Ты помнишь, Жунусов, как весной озверевшие банды казаков разгромили Совдеп и бросили в тюрьму его руководителей? Какое счастье теперь увидеть освобождение славных сынов народа!
В эту минуту Абдрахман показался Хакиму необыкновенным: литые смолистые усы и брови, большие, черные, как смородина, глаза на чистом лице, точеный нос, широкие прямые плечи, статная собранная фигура – такая внешность, казалось ему, может быть только у всенародных вожаков. Айтиев говорил о большой важности предстоящего похода, о великой ответственности, говорил для того, чтобы подготовить Хакима. Юноша радовался, как мальчишка.
– Абдрахман-ага, среди дружинников есть мои друзья, которых я не видел целое лето, – сказал он. – А полк я непременно догоню вместе с ними.
