Генрик Сенкевич - Огнем и мечом (пер. Владимир Высоцкий)
Скшетуский глубоко вздохнул, потом бросился на шею Жендзяну.
— Ты будешь мне другом, братом, а не слугой! — сказал он. — А теперь едем. Когда пани Витовская предполагает здесь быть?
— Через неделю после моего отъезда, — а прошло уж десять дней; вы были без памяти восемь дней.
— Едем, едем! — повторил Скшетуский. — Я не могу усидеть от радости.
Но лишь только он сказал это, как послышался лошадиный топот, и двор наполнился всадниками. В окно Скшетуский заметил прежде всего старого ксендза Цецишовского, а возле него исхудалые лица Заглобы, Володыевского, Кушеля и других знакомых в сопровождении княжеских драгун. Раздались веселые восклицания, и через минуту толпа офицеров с ксендзом во главе вошла в комнату.
— Мир заключен под Зборовом! Осада снята! — воскликнул священник.
Об этом Скшетуский догадался при виде збаражских товарищей. Его по очереди обнимали то Заглоба, то Володыевский.
— Нам сказали, что ты жив, — кричал Заглоба, — но тем большая для нас радость, что мы видим тебя здоровым! Мы нарочно приехали сюда за тобой… Ян, ты даже подумать не можешь, какую стяжал славу и какая тебя ждет награда…
— Король наградил, — промолвил ксендз, — но король королей дал большую награду.
— Я уж знаю, — ответил Скшетуский. — Да наградит вас Бог! Жендзян мне все рассказал.
— И ты не задохнулся от радости? Тем лучше. Vivat Скшетуский, vivat княжна! — кричал Заглоба. — Ян, мы не проронили о ней ни слова, так как не знали, жива ли она. Жендзян ловко удрал. У, хитрая лиса! Слушай, Ян, князь ждет вас обоих. Ого! Мы ездили за ней под самый Ягорлык. Я убил это адское чудище, которое стерегло ее. От вас чуть не убежало ваших двенадцать сыновей, но теперь они не уйдут… Мосци-панове, теперь у меня будут внуки! Жендзян, говори, много ли тебе встретилось препятствий? Представь себе, мы вдвоем с паном Володыевским всю орду остановили! Я первый бросился на весь чамбул. Они прятались от нас в овраги, но ничто не помогло! Пан Михал тоже хорошо сражался… Где же моя дочурка? Дайте мне мою дочурку!
— Да пошлет Бог тебе счастье, Ян! — проговорил Володыевский, опять обнимая Скшетуского.
— Да наградит вас Бог за все, что вы для меня сделали! — У меня слов не хватает! Жизни, крови за это мало! — ответил Скшетуский.
— Дело не в этом! — воскликнул Заглоба. — Мир заключен! Плохой мир, мосци-панове, но делать нечего! Хорошо, что мы ушли из этого проклятого Збаража. Теперь будет спокойствие, мосци-панове. Это ваша работа и моя, если бы Бурлай жил до сих пор, то переговоры не привели бы ни к чему. Поедем на свадьбу! Ян, вперед! Будь молодцом! Ты даже не догадываешься, какой подарок приготовил для тебя князь. Я тебе потом скажу, а теперь где моя дочка, черт возьми! Давайте мне мою дочку! Богун уж не увезет ее, сначала ему придется веревки разорвать! Где моя дочурка?
— Я на коня садился, чтоб ехать ей навстречу, — сказал Скшетуский, — едем, едем, не то голову потеряю!
— Гайда, мосци-панове! Едем вместе с ним. Времени не терять!
— Пани Витовская, должно быть, недалеко, — заметил ксендз.
— Гайда! — воскликнул Володыевский.
Но Скшетуский был уже на дворе и так легко вскочил на коня, точно он давно выздоровел. Жендзян ехал возле него, так как предпочитал не оставаться наедине с ксендзом. Пан Михал и Заглоба присоединились к ним и понеслись во весь опор во главе толпы шляхтичей и драгун в красных колетах, подобно красным лепесткам мака, которые ветер несет по полю.
— Гайда! — кричал Заглоба, пришпоривая коня.
И так мчались они несколько верст и наконец на повороте дороги увидели перед собой ряд возов и колясок, окруженных отрядом в несколько десятков человек. Некоторые из них, увидев вооруженных людей, тотчас подъехали к рыцарям и спросили, кто они такие.
— Свои! Из королевского войска! — крикнул Заглоба. — А кто едет?
— Каштелянша сандомирская! — послышалось в ответ.
Скшетуского охватило такое волнение, что он, сам не зная, что делает, слез с лошади и, шатаясь, стал на краю дороги. Он снял шапку и от счастья дрожал всем телом. Володыевский тотчас соскочил с коня и поддержал ослабевшего друга.
За ними все стали на краю дороги с обнаженными головами, а тем временем приблизились коляски, возы и начали проходить мимо. С каштеляншей сандомирской ехало много разных дам, которые с удивлением смотрели на рыцарей, не понимая, что значит появление их на дороге. Наконец в середине кортежа показалась карета, более нарядная, чем другие; глаза рыцарей сквозь открытые оконца увидели величественное лицо седой дамы, а рядом с ним нежное и прекрасное лицо княжны Курцевич.
— Дочурка! — заорал Заглоба, бросившись к карете. — Дочурка! Скшетуский с нами!.. Дочурка!..
В кортеже раздались крики: "Стой! Стой!" — произошло какое-то замешательство. Кушель и Володыевский между тем вели Скшетуского под руки к карете: он ослабел совершенно и повис у них на руках… Голова упала на грудь, идти он не мог и у самой кареты упал на колени…
Но тотчас нежные и сильные руки княжны Курцевич поддержали ослабевшую голову истощенного рыцаря. А Заглоба, видя изумление пани Ви-товской, воскликнул:
— Это Скшетуский! Збаражский герой! Он прорвался сквозь лагерь неприятеля, он спас войско, князя и всю Речь Посполитую. Да благословит их Бог! Да здравствуют!
— Да здравствуют! Vivant! Vivant! — кричала шляхта.
— Да здравствуют! — повторили княжеские драгуны хором, и эхо раскатилось по топоровским полям…
— В Тарнополь! К князю! На свадьбу! — кричал Заглоба. — Ну, дочурка, кончились твои бедствия!.. А Богуну — казнь!
Ксендз Цецишовский поднял глаза к небу, а губы его повторяли чудесные слова вдохновенного проповедника:
— "Посев был в слезах, жатва — в веселии".
Скшетуского посадили в карету рядом с княжной, и кортеж тронулся дальше. День был дивный, погожий, дубравы и поля купались в солнечном свете. Низом на полях и выше, над полями, и еще выше, в воздухе, носились серебряные нити паутины, которые в этих местах позднею осенью сплошь покрывают поля, точно снегом. И великий покой был вокруг — лишь лошади фыркали весело.
— Пан Михал, — говорил Заглоба, дотронувшись стременем до стремени Володыевского, — что-то опять схватило меня за горло и держит, как тогда, когда пан Подбипента — царствие ему небесное! — выходил из Збаража. Но когда я подумаю, что эти двое наконец нашли друг друга, у меня так легко на сердце, точно я залпом выпил кварту крепкого вина. Если тебе не выйдет случай жениться, то мы на старости лет будем за их детьми ходить. Каждому в жизни — свое, пан Михал, а мы двое созданы для войны, а не для женитьбы.
Маленький рыцарь ничего не ответил и только быстрее зашевелил усиками.
Они ехали в Топоров, а оттуда в Тарнополь, где должны были встретиться с князем Еремией и вместе с его полками ехать в Львов, на свадьбу. По дороге пан Заглоба рассказывал пани Витовской, что произошло за последнее время. И она узнала, что король после небывало кровопролитной битвы под Зборовом, оставшейся неразыгранной, заключил договор с ханом, не вполне благоприятный, но обеспечивающий хоть на некоторое время спокойствие Речи Посполитой. Хмельницкий в силу этого договора оставался и впредь гетманом и имел право набрать себе сорок тысяч регулярного войска, — а за эту уступку он присягнул в верности королю и сословиям.
— Уж это вернее верного, — говорил Заглоба, — что мы снова будем воевать с Хмельницким, но если так, то нашего князя булава не минует, иначе…
— Да скажите же, ваць-пане, Скшетускому — самое главное, — сказал, подъехав, маленький рыцарь.
— Правда! — сказал Заглоба. — Я с этого хотел начать, да только не привелось. Знаешь, Ян, что случилось после того, как ты ушел из Збаража: Богун в плену у князя.
Скшетуский и княжна так изумились, услышав это известие, что не могли сказать ни слова. Она лишь всплеснула руками… Настала минута молчания. Наконец Скшетуский спросил:
— Как же это случилось?
— В этом перст Божий, — ответил Заглоба, — перст Божий, и кончено! Договор уже был подписан, мы выходили уже из нашего зачумленного Збаража, князь с конницей шел на левом фланге, чтобы не допустить нападения орды на войско, — они ведь часто нарушают договоры… Вдруг какая-то шайка человек в триста всадников бросились на конницу князя.
— Один Богун мог затеять такое дело! — воскликнул Скшетуский.
— Это он и был! Да только не казакам нападать на збаражских солдат. Пан Михал мигом окружил их и вырубил до одного человека, а Богун, которого он дважды ранил, попал в плен. Не везет ему с паном Михалом, он сам уже мог в этом убедиться, так как трижды пробовал с ним биться! Но он ничего другого, кроме смерти, не искал…
— Потом выяснилось, — прибавил пан Володыевский, — что Богун во что бы то ни стало хотел поспеть из-под Валадынки в Збараж, но так как это путь немалый, то он не успел, а когда узнал, что мир заключен, — он обезумел от бешенства и уже ни на что не обращал внимания.
