ГАРРИ ТАБАЧНИК - ПОСЛЕДНИЕ ХОЗЯЕВА КРЕМЛЯ
В книге Горбачева о перестройке в подтверждение того, что его слово находит Отклик в массах, приводится письмо одного его почитателя, рассказывавшего, что даже его семилетний сын, увидав генсека на экране телевизора, зовет отца:„Папа, иди скорее, Михаил Сергеевич говорит!” „Будущее за нами!” — заключает после этого Михаил Сергеевич, видимо, решив, что устами младенца глаголет истина. Публикация ноябрьского манифеста не оставляла сомнений в том, какое будущее он намечает для своей страны. Это „социализм, к которому мы движемся...” Но, может, он считает, что движение — все, цель — ничто, что лучше двигаться хоть куда-то, чем стоять на месте?
Если Буш думал иначе, то он, по всей вероятности, пришел к заключению, что самое важное — это мирные заверения Горбачева и что если он падет, то сменить его может только сторонник жесткой линии, который, если того потребуют обстоятельства, не остановится перед применением ядерного арсенала, несмотря на экономическую отсталость СССР достаточного для того, чтобы взорвать мир. С этим следовало считаться. Наверное это и было главной причиной, почему Белый Дом выказывал поддержку новоявленному кремлевскому миротворцу. Верили в то, что он искренне хочет мира.
Возможно также, что при личных беседах президент сделал вывод, что публичные выступления советского руководителя — одно, а на самом деле он имеет в виду другое. Это позволяло Соединенным Штатам надеяться, что активное проведение политики, как позднее объявит начальник канцелярии Белого Дома Сануну, „способствующей демократическим реформам в Советском Союзе” не будет встречено враждебно. Понял ли Буш, беседуя с Горбачевым, что тот, наконец, осознал, что необходимы фундаментальные изменения советской системы, что демократизации невозможно достичь половинчатыми мерами, что, как писал Милован Джилас, демократическим общество может стать только тогда, когда осуществлено „правление народа, ведущее к неограниченному плюрализму, иначе никакой демократии нет”? Как бы то ни было, а столь необходимая для советской экономики помощь была обещана, и советский руководитель мог с удовлетворением сказать американскому президенту: „Я слышал, что вы желаете перестройке успеха. Но у меня не было подтверждений. Теперь они у меня есть”.
Буш согласился на отмену поправки Ваника—Джексона, ограничивающей американо-советскую торговлю, как только Верховный Совет примет закон, разрешающий свободную эмиграцию. Помимо экономического пакета багаж, с которым Горбачев возвращался с острова, в 1550 году подаренного императором Карлом У родосским рыцарям, с тех пор получивших имя мальтийских, включал и договоренность о завершении к предстоящей вашингтонской встрече в верхах переговоров о сокращении стратегических вооружений и достижении к концу 1990 года соглашения о сокращении обычных вооружений в Европе. Любители проводить исторические параллели могли бы вспомнить, что последним гроссмейстером мальтийцев был император Павел 1, погибший, как известно, в результате дворцового переворота, одной из причин которого было недовольство военных. Вряд ли мог рассчитывать на особую благожелательность военных и нынешний российский правитель, согласившийся на сокращение армии, хотя решился он на него только из-за экономических трудностей, в которых пребывала его страна. В связи с этим командующий американскими силами в Европе генерал Галвин заметил, что советский генералитет сознает, что экономическая мощь — часть военной мощи и потому для модернизации армии необходима модернизация экономики.
Однако, по меньшей мере, наивно думать, что советский генералитет только сейчас осознал это. На важность экономики для развития вооруженных сил обращено внимание в приписываемом Сталину положении о „постоянно действующих в войне факторах”, один из которых „вооружение армии”, что, как известно, не может быть обеспечено без соответствующей экономической базы. Другое дело, что советская экономика оказалась неспособной поспеть за развитием мировой техники. Выправление экономики неизбежно вело к повышению качества оснащения армии. Вот почему экономический пакет в мальтийском багаже Горбачев мог рассматривать, как свое главное достижение на встрече с американским президентом.
Багаж сопровождавшей его, как всегда, супруги пополнился не в такой степени, как ей того хотелось. Многочисленные письма выражающих недовольство граждан в ЦК заставили руководство принять особые меры. Жене главы государства посоветовали отменить просмотр мод в студии итальянского дизайнера Валентино, покупки на фешенебельной римской Виа Кондотти и коктейль в знаменитом кафе Греко. Вместо этого ей пришлось открывать выставку „Искусство и наука в период перестройки”. По-видимому, некоторым утешением могла служить преподнесенная ей Папой в подарок драгоценная ваза, что не привлекло большого внимания, т. к. оно было сосредоточено на разгадывании восточноевропейского ребуса. Сообщение о подарке было погребено под массой предположений о том, почему все-таки произошел демонтаж коммунистической системы в странах Восточной Европы.
Теперь, когда Восточная Европа после многолетней работы на „старшего брата” превратилась в „выжатый лимон”, гораздо больший интерес для Кремля стала представлять Европа Западная. Используя концепцию „общеевропейского дома”, Советский Союз стремится проникнуть в этот дом с 1975 года, ничего не отдавая взамен. Принцип Брежнева, нашедший свое выражение в его доктрине, сводившейся к тому, что „наше-то наше, а о том, что ваше — мы еще поговорим”, был слишком прямолинеен.
Горбачев понял, что нужно уметь рисковать, отступить, т. е., следуя ленинской тактике, „в случае необходимости идти на всяческие уловки, хитрости, нелегальные приемы, умолчания, сокрытие правды”, чем-то пожертвовать, чтобы затем добиться выигрыша. Меняются только средства, стратегическая же цель — слияние обеих Европ — остается неизменной. Надежды на то, что западные страны воспримут советскую систему и объединение их с востоком произойдет на тоталитарной почве, рассеялись, как мираж в пустыне. Объединение со всеми вытекающими отсюда последствиями могло произойти только на демократической почве, и потому демократизацию надо было осуществить как можно скорее.
Но это должна была быть демократизация по-горбачевски. Коммунизм следовало реформировать и обновить, а главное, сохранить. Режим будет работать лучше и гражданам будет предоставлена некоторая степень свободы, однако не настолько, чтобы они могли сами решать, кто должен ими править. Неподходящих для новых времен коммунистических боссов надо было заменить новыми, для чего были подготовлены более современные реформаторы горбачевского типа, такие, как Карой Гросс в Венгрии и Эгон Кренц в Восточной Германии. Все это предполагалось осуществить, согласно ленинской схеме, полагаясь на отборную преданную элиту, не допуская к такому серьезному делу, как вопрос власти, массы, ибо, как учил Ортега-и-Гассет, массы инертны и „неспособны постигать то, что находится вне их узкого круга — как людей, так и события”. Элита и должна была провести спокойную, организованную революцию сверху. Но восточноевропейские массы, выход которых на историческую сцену совсем не предусматривался, опровергли и испанского философа, и кремлевского организатора „революций сверху”. Гроссы и кренцы были сметены с исторической сцены. Реформаторы коммунизма не устраивали восточноевропейцев. Им вообще не нужен был коммунизм.
Разумеется, глубокое недовольство населения державшимися только силою подпиравших их советских штыков диктаторами секретом ни для кого, кроме всячески доказывавших, что это не так, их западных поклонников, не было, как и то, что сравнительно молодого нынешнего кремлевского хозяина не могли устраивать сохранившиеся с брежневских времен партийные динозавры, имевшие крепкие связи с советской партократией. Избавиться от них он должен был так или иначе. При первом же удобном случае он и поспешил это сделать, что помимо прочего еще и освобождало советский бюджет от ноши в 50 миллиардов долларов, по западным подсчетам, ежегодно тратившимися на поддержку советских марионеток.
Отказ Горбачева от применения силы в восточноевропейских странах производил переворот в умах людей. Сбрасывалось со счета, что применение силы могло и не привести к желаемым результатам. В преддверии столь важной для него мальтийской встречи советский лидер, создавал впечатление, что демократизация и есть его цель, заставляя Запад строить догадки о возможности осуществления того же в будущем и в Советском Союзе.
В атмосфере всеобщей эйфории, когда рушилась берлинская стена и ликовала Прага, мало у кого было желание обращать внимание на то, что все это неизбежно вело к существенному ослаблению позиций американцев в Европе, присутствие которых предотвратило возникновение и еще одной войны на европейском континенте и поглощение его Советским Союзом. Для советских стратегов важным было то, что теперь, когда Западная Европа могла рассчитывать на то, что свободные восточноевропейские государства будут проводить более независимую от Советского Союза политику и сократят свои вооруженные силы, а советские войска будут удалены с их территории, в значительной степени теряла силу аргументация в пользу дальнейшего пребывания на европейском континенте американских войск. При этом забывалось, что даже если бы они и были удалены из Восточной Европы, советские войска все равно оставались в Европе, т. е. в европейской части Советского Союза, откуда их ничего не стоило, как показывал опыт Праги и Кабула, перебросить в нужные места.
