Чабуа Амирэджиби - Дата Туташхиа
Мельник был весь как распаренный и голову втянул в плечи.
– А ты сам… Что ты сам любишь, Дата-батоно? К чему у тебя любовь? – вкрадчиво спросил он.
На это скрытое ехидство Туташхиа и внимания не обратил.
– Усердная у тебя псина. Уж сколько у тебя сижу, а все лает. Хватит с него, пусть передохнет, а то и голос недолго сорвать, – сказал Туташхиа, поднялся и вышел во двор.
Дождь кончился. Небо очистилось. Светила луна. Абраг остановился на пороге, освоившись с темнотой, оглядел все вокруг, сделал несколько шагов вниз по склону.
Когда он вернулся, Бониа засыпал зерно в корыто. На скрип двери оглянулся и увидел, что под мышкой у Туташхиа что-то шевелится. Он вытряхнул в корыто из мешка остатки зерна. Туташхиа спустил на пол кота с болтавшейся на задней ноге бечевкой. Револьвера на полу уже не было. Туташхиа взглянул на Бониа.
– Я положил его в изголовье, вдруг, думаю, придут за тобой, спросят, как да что, надо же мне сказать, что оружие у меня при себе, что сижу-выжидаю… А то не ровен час и мельницу отберут.
Пес успокоился.
Кот отряхнулся и, пригревшись в углу, зажмурился и замурлыкал.
– С этим-то котом ты меня одолел, Дата, и расколол, – сказал Бониа. – Это из-за кота он так лютовал? А я-то думал, он на твоих товарищей кидается.
– Ты, Бониа, трус и хочешь ложью себя утешить: обидел меня Туташхиа, и не смог я его убить! А ты вспомни: ведь ты сначала все рассказал и молил простить тебя, а уж потом до тебя дошло, что пес беснуется. И кот здесь ни при чем, и не для тебя я его притащил. Чтобы понять, что не для добрых дел ты на этой мельнице торчишь, Соломонова мудрость не требуется. Да чтоб еще котов таскать в этакую даль…
– А зачем же, Дата-батоно, понадобилось, чтобы мой пес все это время брехал без передыху?
– На его брехню из деревни хоть кто-нибудь да прибежит. Не может того быть, чтобы тебя одного здесь купили. Спали они себе преспокойно, а услышали лай, подумали, с чего собака мельника разгулялась, – может, Туташхиа явился, засел в кустах и высматривает. Пока собака лаяла, ни одного из дома не выгнать было. Сидели себе, сжимая казенные револьверы, и мечтали о пяти тысячах. А теперь, когда пес замолчал, они решили – ушел Туташхиа. Трус любопытен и до сплетен, как баба. Они места себе не найдут, пока по одному не приволокутся сюда и не разузнают, с чего это пес из себя выходил. Жалко, времени у меня нет, а то б я остался и поглядел на всю эту роту своими глазами. Я ухожу. Бери пять рублей. Они тебе пригодятся, а больше у меня нет.
– Не надо, Дата-батоно…
Бониа и правда не хотел брать денег. Туташхиа это понял.
– При другом обороте дела не было б разницы, взял бы эти пять рублей или нет. Хватило б и того, что я тебе предложил, а там бы уж делал как знаешь. Но теперь такой расклад получился, что предложить мало, надо, чтоб ты их взял. Так что давай клади в карман и запомни всех, кто придет нынешней ночью и завтра с утра пораньше будет спрашивать тебя, с чего это собака лаяла.
Мельник взял деньги, вытащил из кармана кисет и спрятал.
– Смотри, Бониа, не обмани меня, а то я такое устрою, что полетишь ты с этой мельницей, и не то что о приданом, о мамалыге тебе и дочкам твоим скучать придется.
Бониа двумя руками держал развязанный кисет и не мог отвести от него глаз. Туташхиа поднял с пола кота и срезал с лапы веревку.
– За что ты даешь мне эти пять рублей, Дата Туташхиа!.. – закричал Бониа. – Забери их обратно. Не нужно денег, я и так скажу, кто придет и станет спрашивать…
– Тс-с-с, Бониа, спокойно! Я заплатил тебе не только за это. Гляди, гляди в кисет!
Мельник поглядел.
– Гляди и соображай – увидишь, кто ты есть и каким должно быть человеку. Для того я и дал тебе эти деньги.
Туташхиа снял со стены бурку, перекинул ее через локоть.
– Дата Туташхиа, лучше б ты убил меня, – рыдал Бониа.
Туташхиа был уже у двери, когда Бониа крикнул ему:
– Погоди, Дата-батоно, послушай, что я скажу…
Абраг обернулся.
– Знаешь, кто со мной говорил в Кутаиси и на это дело уломал?
– Кто? – Туташхиа приблизился к мельнику.
– Сидел там еще жандармский начальник, здешний, кутаисский, но он больше молчал, а говорил твой двоюродный брат Мушни Зарандиа. Только он назвал себя по-другому, думал, я его не знаю. А я все знаю: и что он полковник – знаю, и что в Петербурге большими делами ворочает – тоже знаю. Это он купил мне мельницу у Шарухиа.
Дата Туташхиа стоял будто вкопанный, но это длилось лишь мгновение. Он поднял коптилку, поднес ее к лицу мельника и осветил глаза.
– Когда это было?
– В июне.
– Не врет, – тихо сказал Туташхиа и поставил коптилку на стол.
Абраг думал. Мельник помолчал-помолчал и говорит:
– Неверный и хитрый он человек, твой брат, Дата-батоно. Остерегайся его, ой как остерегайся!
– За мной не Мушни гоняется – его начальство за мной по пятам ходит, а у него служба такая – никуда не денешься, – делает, что велят. Таких, как он, у них хорошо, если два-три найдется. Ты об этом помнить должен. А осторожности мне хватает. И если смерть моя разыщет меня, так не оттого, что берегся плохо, а оттого, что этот час судьбою назначен.
Туташхиа распахнул дверь. Кот прыгнул через порог и побежал прямиком к дому Ноко Басилая.
– Это порода в нем играет! Ты только погляди на эту туташхиевскую породу!
Абраг обогнул мельницу, сбежал по склону, перепрыгнул через забор Бечуни Пертиа. Он на цыпочках поднялся по черной лестнице и приоткрыл дверь. В коридоре было темно. Абраг пошарил по стене, нащупал дверь, постучал. Подождал немного, никто не отвечал, и он взялся за ручку. Сзади слабо скрипнул пол. Туташхиа пошел на звук и приник ухом к двери, из-за которой донесся скрип. Снова полная тишина, но кожей и нюхом абраг чувствовал, что за дверью кто-то притаился. Может, чужой? В конце коридора светлело окно. Луны отсюда не было видно, только ветки ореха мерцали серебром, и дальше, где кончался двор, среди фруктовых деревьев прятались маленькие домишки. Он вдруг вспомнил свое стадо и бычка Кору, который весь пошел в своих предков и превратился в здоровенного черного бугая с огромным белым яблоком на боку. Кора ворочал голубыми, помутившимися от старости глазищами, и абраг, улыбаясь воспоминанию, любовался бравым бугаем, который достался ахалкалакским молоканам и которого вернуло ему сейчас его воображение.
Он постучал.
– Кто там? – послышался из-за двери голос Гуду.
Туташхиа не успел отозваться, как под полом прокукарекал молодой петух – длинно, отрывисто, хрипло. Видно, это был первый его крик.
Туташхиа но подождал, пока он затих, и сказал негромко:
– Это я – Дата, открой!
– Пожалуй! – чуть помедлив, ответил мальчик.
Щелкнула задвижка.
Дата Туташхиа пошел, запер за собой дверь и стал у порога, разглядывая Гудуну Пертиа.
Мальчик прикрыл поплотнее ставню, подошел к камину, разгреб угли и принялся раздувать их. На гостя он даже не взглянул и двигался нехотя, будто его понуждали.
Дата Туташхиа сосредоточенно разглядывал мальчика с высоты своего роста. Скинул бурку.
– Я два года здесь не был… Сколько теперь тебе?
– Четырнадцать, пятнадцатый, – ответил Гудуна Пертиа, отодрал от стены клочок старых обоев и вернулся к углям. Бумага вспыхнула.
– Четырнадцать, пятнадцатый… Да, так и есть. – Он пристально вглядывался в лицо мальчика, освещенное пламенем горевшей бумаги..
Гость и хозяин как стояли, так и глядели друг на друга, пока от бумаги не остался лишь пепел и комната снова не погрузилась в темноту.
– Засвети коптилку, лампы не нужно, – сказал Туташхиа.
Мальчик снова сорвал со стены полоску обоев, зажег свечу и, стоя спиной к абрагу, уставился в огонь. Абраг оглядел комнату.
– Когда ты был маленький, в этих двух комнатах жила учительница, ее звали Тико, Тинатин Орбелиани… – Он вспомнил давнюю, грозовую для него ночь и самоотреченность жилички, хитроумно и ловко прикрывшей его. – Где Бечуни, Гуду?
– Индеек погнала вчера на базар. Утром вернется.
Мимо камина Туташхиа прошел в глубь комнаты, отодвинул занавесь, заглянул в соседнюю комнату. В окно смотрела луна, разливаясь по комнате слабым светом. Ему вспомнилось все, даже мелочи: здесь стояла кровать Орбелиани, тут он вжался в стену, когда она выставляла казаков и их есаула, а вон там она бросилась ему на грудь, и в эту минуту в окне раскаленными угольями сверкнули очи Бечуни.
Абраг тряхнул головой и обернулся.
Мальчик был очень строен и для своих лет казался высоким. Он смотрел на гостя в упор, будто боялся упустить хоть самое малое движение абрага.
– Ну, хорошо, – сказал Туташхиа, – теперь давай разожжем камин. Я до нитки вымок, обсушусь и поболтаем. Мне надо уйти до рассвета.
Туташхиа снял оружие, положил его возле себя, присел на маленький стульчик и принялся раздеваться. Гудуна положил на горячие угли сухие щепки и подул. Вспыхнуло пламя. Туташхиа развесил возле камина носки и ноговицы, прислонил к горячей стенке цуги. Рубашку натянул на коленях, а блузу подал мальчику:
