А. Сахаров (редактор) - Павел I
– Вы знаете, что это всегда было дражайшей моей мечтой.
«Voila qui nest pas tres clair»,[285] – сказал себе Пален.
– Я предполагал, ваше высочество, что здесь не только прекрасная мечта ваша. Доброта вашего сердца, благородство ваших чувствований и помыслов хорошо нам известны… Ведь мы правильно поняли ваше высочество, разумея в словах ваших безотлагательное дарование России конституционного правления?
– Я ничего другого не желаю, граф.
– Вот наш интерес как граждан, любящих отечество. Могут быть и приватные интересы, но они лишены важности сравнению главным. Клеветники не устыдятся представить нас в худом свете. Пусть несут, что им угодно… Ваше высочество говорили о своём намерении поручить графу Панину управление иностранным ведомством. Ростопчин ведь никуда не годится, пустой и сварливый человек.
Он замолчал и вопросительно посмотрел на Александра.
– Вы знаете, я видеть не могу это калмыковатое лицо. Стыдно, что ему был подчинён такой человек, как Панин.
– Я точно того же мнения, ваше высочество. Панин честный, образованный и умный человек… Не без педантства, конечно, и немного ослеплён самомнением. Но лучшего слуги не найти вашему высочеству… Вы ещё говорили, что на меня хотите возложить бремя общего руководства правительственными делами?
– И натурально поручить это умнейшему человеку России.
– Благодарю выше меры, ваше высочество, хоть это отнюдь не важно, – сказал Пален, низко кланяясь. – Мне для себя ничего не надо. Я не алчен к почестям… Возвращаюсь к тому, как достигнуть отреченья отца нашего. Я прямо скажу, ваше высочество, тут необходим моральный шок. Мы должны предстать перед государем в образе силы. Мы будем молить государя об отречении, но надлежит, что-бы он чувствовал за нами и силу. И для того нужно согласив вашего высочества.
– Я не могу дать вам согласия… Я и слушать вас не должен.
– Тогда ничего не будет – твёрдо сказал Пален. – Без вашего согласия никто не захочет идти в дело.
Оба замолчали.
– Ваше высочество, избегайте порок нерешительности.
– Да я и замысла вашего в точности не знаю… Я не должен вас слушать, но доносчиком, граф, я никогда не был.
– Получив ваше согласие, – упрямо повторил Пален, – мы ночью явимся к императору и будем молить его об отречении.
– И вас схватят.
– Я возьму на себя удаление ненадёжных частей. Мы выберем день, когда в карауле будет войсковая часть, вполне преданная вашему высочеству… Вас так любят.
– Я не даю согласия, граф. Не знаю, так ли меня и любят. Разве третий батальон Семёновского полка? Там действительно солдаты и офицеры за меня в огонь и в воду…
«Il est tres fort, ce petit, – сказал себе Пален. – Et ses renseignements sont exacts…»[286]
Он низко наклонил голову.
– Я не даю согласия, граф, – ещё раз твёрдо и отчётливо повторил Александр.
Пален встал.
– Что ж, а маскерад, ваше высочество? Не пора ли вернуться? – сказал он, как бы не расслышав последних слов великого князя.
XV
Штааль, пивший с горя до разговора с госпожой Шевалье, теперь у того же буфета пил от радости и счастья. Сначала он пил один, потом с Иванчуком. Иванчук ненадолго оставил Настеньку, пристроив её к каким-то хорошим дамам. У буфета он, однако, не задержался. И Штааль показался ему что-то слишком оживлённым («верно выпил, ещё наскандалит и меня впутает в истории»), и публику этого буфета он сразу признал уж слишком для себя важной, как ни приятно было бы с ней провести вечер, Иванчук чувстовал, что на это он всё-таки ещё не имеет права: может и не понравиться. Он чокнулся, однако, со Штаалем, с кем-то, ч у т ь – ч у т ь не чокнулся с Уваровым (чего ему очень хотелось), а затем вернулся к Настеньке. Штааль продолжал требовать то коньяку, то шампанского. Придворный лакей всё презрительнее на него поглядывал из-за буфета, делал было вид, что не слышит требований, раз даже сказал: «Вы бы лучше, ваше благородие, выпили клюковного морсу». Но Штааль в своём радостном возбуждении не обратил внимания на дерзкое замечание лакея. Он, впрочем, приобрёл большую привычку к вину и мог, не пьянея, выпить очень много, даже меняя напитки. Штааль пил, и при мысли о госпоже Шевалье на лице его расплывалась самодовольная улыбка.
Бледный, расстроенный Талызин подошёл к буфету и спросил бокал шампанского. Хоть на буфете стояли неопорожнённые бутылки, лакей сломя голову бросился к огромному серебряному чану со льдом доставать новую бутылку для гостя, известного всему Петербургу своей щедростью и богатством. Штааль сбоку глядел на соседа, с которым не был знаком. Талызин рассеянно на него взглянул, что-то вспомнил и протянул руку Штаалю.
– Я вас знаю, – сказал он, приветливо, хоть невесело, улыбаясь и повышая голос, чтоб покрыть доносившиеся из Тронного зала звуки оркестра. – Вы Штааль? Мне говорил о вас граф Пален. Будем знакомы.
– Я чрезвычайно рад, ваше превосходительство…
– Пожалуйста, без чинов на бале.
Пробка хлопнула. Талызин оглянулся и знаком приказал налить шампанского Штаалю.
– Выпьем вина… Послушайте, отчего вы никогда ко мне не зайдёте? У меня по понедельникам – хоть тяжёлый день – бывает вечерами много молодёжи… Всякий понедельник, вот только не завтра. Завтра ничего не будет…
– Я с наслаждением приду, – горячо сказал Штааль. Он не очень искал знакомств в аристократическом кругу, но всегда бывал рад им. Приглашение в дом Талызина считалось немалой честью. Об его понедельниках Штааль слышал от де Бальмена, который, видимо, гордился этим знакомством. Штааль знал также, что Иванчук давно старается попасть к Талызину и всё тщетно. Это, впрочем, происходило по случайности: Талызин охотно позвал бы и Иванчука.
– С моим наслаждением приду, – повторил горячо Штааль и вдруг, краснея, решил, что обнаружил слишком много радости.
– Вы говорите, по понедельникам, Пётр Андреевич? – равнодушным тоном переспросил он, хотя отлично знал, что Талызина зовут Петром Александровичем.
– Пётр Александрович…
– Ах, ради Бога, извините…
– Так в следующий же понедельник и приходите… Ваше здоровье…
– О вас говорят, Пётр Александрович, будто вы различаете марки и год шампанского, – сказал Штааль, выпив залпом бокал вина и уже не считая нужным скупиться на любезности со столь любезным человеком.
– Прежде с лёгкостью различал. Теперь я меньше пью, могу ошибиться, – сказал, улыбаясь, Талызин. – Это, верно, Моэт, а какой год, не знаю, только очень хороший сухой год… Так и есть, Моэт, – проверил он по бутылке. – Славное вино… А вы обратили внимание на серебро? Оно, полагаю, лучшее в мире: аглицкое рококо. Это всё подарки аглицких королей нашим царям, ещё со времён Ивана Васильевича. Теперь у короля Георгия таких леопардов и в помине нет. Взгляните на эти кубки, грани что у бриллианта, правда?.. А вот та чаша, видите, посредине стола? Это знаменитая чаша Тюдоров, работы шестнадцатого столетия.
– Ведь правда, ни при одном дворе нет такого богатства, как у нас?
– Теперь, конечно, ни при одном… Но чего же это и стоит народу!.. – добавил Талызин, точно что-то вспомнив.
– Да, конечно, – сказал Штааль с неприятным чувством, подумав опять о заговоре. Музыка вдруг оборвалась. Все почему-то встрепенулись. В ту же секунду из Тронного зала послышалось не очень стройное пение хора.
– Это, верно, маскарадное шествие, – сказал с живостью Штааль. – Старинная фигура: «Пришествие Астреи, или Золотой век», я слышал, прекрасно поставлено. Не пойдём ли полюбоваться, Пётр Александрович?
Он давно хотел пройти в Тронный зал, но один не решался.
– И то надо бы посмотреть, – нехотя ответил Талызин. – Ну, спасибо, братец, – сказал он низко поклонившемуся лакею. – Да, правда, надо маски надеть, – добавил он, увидев, что некоторые из гостей стали надевать маски. – В Тронном зале для всех обязательно, без маски только государь. Таков обычай, идёт ещё от Лудовика XIV. Впрочем, перед вхождением успеем надеть, а то и ходить в масках очень неудобно.
Они пошли по направлению к тронному залу, куда со всех сторон стремились теперь гости. Сзади кто-то окликнул Талызина. Оба оглянулись. Их нагонял Пален.
– А, вы знакомы? – весело сказал он, увидев Штааля. Он говорил очень громко, покрывая шум шагов и голосов. – Что ж вы, молодой человек, бросили коллежскую асессоршу? (Штаалю решительно не нравилась эта шутка.) Так вы знакомы?
– Только что познакомились.
– Вот отлично. Весьма рекомендую вам, генерал, этого молодого человека. – Он дружески потрепал Штааля по плечу и отошёл, улыбаясь. – Ах да, Пётр Александрович, – прокричал он, поманив к себе Талызина. – Он согласился. – Пален с усмешкой кивнул головою, чуть подняв плечи. – Согласился… Так в Тронном зале встретимся?
Штааль с удивлением увидел, что Талызин внезапно изменился в лице. Но внимание Штааля было тут же отвлечено. К ним, ещё издали томно-задорно улыбаясь, подплывала Екатерина Лопухина. «Ах ты, чёрт!» – пробормотал сердито Штааль: юркнуть в сторону было невозможно. Лопухина искоса смотрела на него так, как если б очень хотела расхохотаться, но удерживалась из последних сил. С некоторых пор она усвоила со Штаалем (как, впрочем, со многими другими людьми) такой тон, будто он страстно в неё влюблён, но по известным ей, понятным и очень забавным причинам тщетно старается скрыть свою страсть, – да шила в мешке не утаишь. Лопухина подплыла к Штаалю, сияя от сдерживаемого смеха, протянула руку для поцелуя и с лёгким криком отдёрнула, точно испугалась, – как бы он тут же на неё не набросился. Талызин, который терпеть не мог Лопухину, хотел пройти вперёд.
