Английский раб султана - Старшов Евгений
Если б жители Туманного Альбиона могли отличить среди воинов гарнизона еще и ополченцев, их настроение упало бы еще больше — а ополченцы имелись. Конечно, это были отнюдь не бородатые крестьяне с цепами и вилами, которых тут же рисует воображение, совершенно нет. Местное ополчение — это знать с легкими (по понятиям тех времен) короткоствольными ружьями. Внешне это были длинноволосые молодые люди, разноцветно разодетые, словно попугаи (так что даже одна штанина отличалась по цвету от другой). Доспехов они не носили то ли в силу легкомыслия и желания порисоваться, то ли выказывая презрение к смерти (что тоже, впрочем, иногда сродни легкомыслию). Исключением можно было считать разве что островерхие шлемы с белым цаплиным пером и круглыми наушниками. Вооружение дополняли большие прямые кинжалы.
Кроме них в толпе привлекали внимание арбалетчики, отличные от тех, которых англичане видели в Лимассоле. Их арбалеты были раза в два больше, и сами воины были экипированы иначе, менее добротно, но зато более удобно для движений. Этих воинов защищали кираса, кольчужные наплечники, металлические недлинные набедренники и поножи, а также простой касочный шлем типа "салет" с опускаемой стрелкой на нос, предохранявшей лицо от поперечных ударов мечом или саблей.
Подобный шлем, конечно, стал частью экипировки не просто так: явно готовые и к рукопашному бою, местные арбалетчики носили длинные прямые мечи.
Караулы были смешанные из латников-пикинеров и ополченцев с ружьями.
— Попали мы, — проворчал капитан когга, и был прав. Разговором с капитаном порта дело не закончились.
С реестром своего защитного вооружения англичане попали в жесткие лапы смотрителя крепости, заставившего их сдать бомбарды и порох и приписавшего их к одному из участков стен, глядящих на море — не особо важному (мало ли что!) и подальше от замковой цитадели.
Удалось отстоять лишь двух из шести аркебузиров, в порядке смены должных пребывать на корабле, а также капитана, штурмана и боцмана. Канонир и половина команды были привлечены к несению внезапно обрушившейся на них воинской повинности. Цистерцианские тунеядцы, разумеется, предпочли оказаться внутри крепости.
Но, как говорится, привыкнешь — и в аду хорошо. Потихоньку англичане вошли в русло тревожной фамагустской жизни, брат Сильвестр начал выискивать зла-тотканные сирийские материи по приемлемой для него цене, а прочие: Торнвилль, аркебузиры и моряки — тоже начали в удовольствие пользоваться имеемым свободным временем для знакомства с городом, его достопримечательностями и соблазнами.
Несмотря ни на что, жизнь шла своим чередом. На главной площади меж огромным готическим собором Святого Николая и лузиньянским дворцом шумел большой рынок, откуда, как щупальца гигантского спрута, шли к порту торговые улицы, полные лавок, складов, харчевен и постоялых дворов. На одном из этих дворов и нашли себе приют англичане — как частично мобилизованные, так и пребывавшие на когге, ведь шла постоянная ротация.
Как-то, вспомнив о полушутливой-полусерьезной просьбе дяди помолиться о его здравии в соборе Святого Николая, Лео в свободное от воинских трудов время направился туда.
Огромный готический собор Святого Николая, Мир-ликийского чудотворца, был возведен по образцу Реймсского собора франками в 1298–1312 годах напротив королевского дворца: трехпортальный, двухбашенный, с гигантской круглой готической розеткой над центральным входом. Он являлся местом священного коронования номинальных иерусалимских королей из рода Лузиньянов после того, как пало христианское иерусалимское королевство.
Позднее — в 1572 году — турки, возведя минарет на левой готической башне и уничтожив внутреннее убранство собора, превратили его в мечеть, которой он и остается и по сей день, в назидание потомкам — дабы видели, что случается с христианами, не сумевшими вовремя забыть распри и объединиться против общего врага.
Белизна готических стен неприятно поражает глаз, когда думаешь о том великолепии, которое царило здесь, когда этот храм был королевским собором. В алтаре справа еще заметны ниши для статуй, определяемые по пространству для нимбов, а над лишенными витражей окнами во множестве заметны резные каменные кресты… В общем, не представить, какую красоту застал там Лео — разве что уцелевшие готические соборы Европы могут дать определенное представление об утраченной красоте главного храма Фамагусты.
Солнце весело светило сквозь разноцветную стекольную мозаику витражей, создавая сияющий калейдоскоп на полу и стенах. Ряд мощных круглых колонн разделял внутреннее пространство собора на три части — главный неф и боковые. Вверху виднелось каменное кружевное хитросплетение готических сводов. Также ради пущей красоты от круглых колонн вверх по стенам шли декоративные тройные, просто тонюсенькие, колонны — такие же, что изнутри разделяли стрельчатые окна по стенам боковых нефов.
В алтаре окна стройнели невероятно, образуя как бы два этажа по пять окон в ряду, одни над другими, а разделявшие их каменные ребра уходили ввысь, сплетаясь воедино над престолом Божиим…
Да что описывать готику, разве это вообще возможно, не ударяясь в сухое нагромождение архитектурных терминов или, наоборот, восхищенно-дилетантское эмоциональное словоблудие? В общем, кто видел нечто подобное, тот представит, о чем речь.
В соборе шла служба. Под каменными сводами раздавались медоточивые голоса хора, славившие Богоматерь, наполняя его животворящей благодатью, словно воздух легкие:
— Мать-питательница, дочь Своего Сына, Дева, чудесно зачавшая без мужа, не знающая никакого греха. Кто достойно может восхвалить Тебя, Которая превыше целого мира, кто может провозвестить Твои достоинства, Единая незапятнанная? Ты — путь вечной жизни, Ты — прибежище грешников, Ты — благочестивые врата спасения, Ты — утешение обездоленных. Твоя воля — Бога воля, и все, что Ты желаешь, — нравится Ему. Никогда не будет тщетна надежда тех, кто искренне молится Тебе. О, Мария, звезда морская, рожденная для спасения мира, единственное создание, вознесенное превыше прочих. Ты предстоишь в ангельском хоре, всегда зрящем Бога. Все сотворенное покланяется Тебе, получая через Тебя все, что пожелают. Царица неба и мира, в Которой таинственно соединены божественное и человеческое, униженное и возвышенное, сделай молящихся тебе гражданами Царствия Небесного, чтобы на небесах, в добре и преуспевании, вечно они были свободны от мук ада [24].
В соборе были две часовни на западной стороне. В одной из них хранилось сокровище — святыня, добытая войсками самого, наверное, известного кипрского короля, Петра Первого — крестоносца, грозы турок и египтян, павшего от рук своих придворных, зарезавших его, по словам хрониста Леонтия Махеры, "словно поросенка", за то, что он опозорил всех знатных дам Никосии.
А святыня эта была — икона Николая Чудотворца, вывезенная киприотами из захваченной и сожженной ими турецкой крепости в Мирах Ликийских в 1362 году. Помещенная в собор Святого Николая в Фамагусте, она долго оставалась памятью последнего великого кипрского короля…
Лео вспомнил, как его соотечественник, поэт, не слишком удачливый воин и таможенный служащий Джеффри Чосер, сложил кипрскому монарху эпитафию, хотя в ней обстоятельства гибели монарха были немного приукрашены:
Ах, бессмертные "Кентерберийские рассказы", которые маленькому Лео читала мама…
