Эпоха харафишей (ЛП) - Махфуз Нагиб

— Отец, мне хотелось бы надеть кафтан-абу и шапочку…

Ашур на это решительно возразил:

— Ты видел когда-нибудь, чтобы твой отец одевал что-то, кроме простой рубахи-джильбаба?

Фулла как и её сын, была раздражена такой жизнью, и однажды сказала Ашуру в присутствии Шамс Ад-Дина:

— Если бы ты взял себе некоторые отчисления, то вёл бы достойную и благородную жизнь, и никто не стал бы порицать тебя…

Ашур ответил ей:

— А ты должна воспитывать птенчика, чтобы облегчить нам жизнь дозволенным образом…

Затем он обратился к Шамс Ад-Дину:

— В этой жизни блеск и мишура по своей ценности не сравнимы с чистой совестью, любовью к тебе людей и слушанием песнопений!

Он обучил его водить повозку, на которой они работали вместе бок о бок, а когда возраст его приблизился к шестидесяти, отдал ему повозку, чтобы тот сам работал на ней большую часть времени. Шамс Ад-Дин восхищался отцом и почитал его, но в то же время страстно стремился к приятной жизни, и иногда поддерживал мечты своей прекрасной матери. Подталкиваемый этими подспудными желаниями, он чистосердечно принял «подарок к празднику» от владельца караван-сарая и бросился тут же покупать себе и абу, и шапочку, и даже сапоги, в которых гордо и вальяжно расхаживал на утро праздника. Но как только Ашур увидел его, он схватил его за шиворот и потащил в подвал, где отвесил такой удар, от которого у Шамс Ад-Дина закружилась голова, и закричал:

— Они незаметно подступятся ко мне через брешь — твою слабость, после того, как я показал им свою твёрдую волю…

И он заставил его вернуть всю одежду продавцу, а затем вернуть «подарок» владельцу караван-сарая. Шамс Ад-Дин понял, что перед гневом отца он бессилен, и устыдился за самого себя. Мать же оставила его без поддержки, не осмелившись ни защитить его, ни встать на его сторону…

Однако любовь — а не насилие — связывала Шамс Ад-Дина с отцом: он был его учеником, доверенным лицом и другом. Он пропитался его словами, примерами и набожностью, стремлением любоваться звёздами и слушать песнопения дервишей. Он гордо вёл свою повозку, подавляя тягу проявить слабость, что время от времени вспыхивала внутри.

Несмотря на бедность, их окружали любовь и почтение людей, куда бы они ни пошли. Но разве всё не течёт и не изменяется в этом мире? Если бы всё оставалось таким, как прежде!

Вот и мать его теперь смотрела на день грядущий глазами, полными тревоги.

В пустыне мамлюков, дикой и обширной, люди казались лишь пригоршней песка. То была земля беглецов, грабителей, убежище джиннов, пресмыкающихся и кладбище занесённых песком костей. Впереди ехал Гассан в окружении своих людей. Невдалеке перед ним стоял Дахшан, также среди своих приближённых. Глаза их пристально глядели друг на друга под лучами палящего солнца, встретившись в пламени адского песка… Окружающая их пустота глядела на них холодными, насмешливыми и жестокими очами, предвещая неудачнику вечную погибель. Шамс Ад-Дин тихо приблизился и выбрал себе место между обеими группами, объявив тем самым о своём нейтралитете, но вместе с тем и о готовности встать под знамёна победителя. Он приветственно поднял руку и громогласным хриплым голосом — единственным, что он унаследовал от Ашура, — сказал:

— Мир вам, люди нашего переулка.

Высохшие от упрямого предвкушения губы пробормотали в ответ ему:

— И тебе мир, сын доброго и великого человека.

Тут Шамс Ад-Дин вспомнил, что никто из обеих групп не стремился ни привлечь его к себе, ни заручиться благословением его матери… Да, на жестокой арене побоища некому обращать внимание на женщин и незрелых юношей…

Шаалан-одноглазый присоединился к Шамс Ад-Дину и встал рядом с ним. Вышедший в отставку прежний глава клана, он играл роль беспристрастного и надёжного арбитра. В подготовке к поединку он сказал:

— Начинается бой между Гассаном и Дахшаном. Пусть каждый из присутствующих помнит свой долг…

Он предупреждающе взмахнул рукой и продолжил:

— Пусть каждый займёт своё место и будет доволен исходом, ибо нарушение уговора будет означать гибель для всех…

Никто не промолвил ни слова. А пустыня по-прежнему глядела на них холодными, насмешливыми и жестокими очами. Под ясным лазоревым куполом неба закаркал ворон. Шаалан-одноглазый добавил:

— Право на стороне победителя. Все остальные же должны подчиниться, в том числе побеждённый.

Лбы, орошённые потом, уступили предопределению; никто и не думал протестовать. Шаалан повернулся к Гассану и спросил его:

— Ты обязуешься подчиняться, если победит другой?

Гассан ответил:

— Я даю слово, Аллах свидетель.

— А ты, Дахшан?

— И я тоже обязуюсь, Аллах свидетель.

Тогда Шаалан сказал:

— Одного прикосновения будет достаточно, чтобы определить победителя. Берегитесь, избегайте насилия, ибо оно повлечёт за собой лишь вражду. Круг раскрылся, оставив в центре только Гассана и Дахшана: два крепких тела наготове поигрывали дубинками как жонглёры. Гассан сделал рывок вперёд, и Дахшан набросился не него цепкой хваткой. Дубинки их сцепились, ведя друг с другом изящную, хитрую и сметливую беседу. Каждый из них боролся за прикосновение, напарывался на блокаду, парировал удар и ускользал. Натиск разгорелся, а вместе с ним и осторожность, и настойчивость. Солнце же благословляло бой своим палящим огнём.

Внезапным молниеносным выпадом Гассан лишил бдительности Дахшана и коснулся дубинкой его ключицы. Его сторонники закричали в возбуждённом энтузиазме:

— Гассан!.. Гассан!.. Да благословит его Аллах!

Дахшан ослабел, тяжело дыша и глотая слюну. Гассан протянул ему руку со словами:

— Ты мой брат.

Дахшан пожал его руку и пробормотал:

— А ты — глава клана.

Рты всех присутствующих в такт скандировали:

— Да благословит его Аллах… Да благословит его Аллах…

Счастливый Гассан грациозно повернулся вокруг себя и спросил:

— Есть ли кто-то, кто возразит?!

Опережая друг друга, глотки присутствующих спешили присягнуть ему на верность, а когда буря стихла, послышался голос:

— Я возражаю, Гассан.

Удивлённые взоры людей были прикованы к Шамс Ад-Дину. Он стоял в толпе — стройный, высокого роста, подняв своё прекрасное лицо с блестящей в солнечных лучах кожей. Гассан пробормотал:

— Ты, Шамс Ад-Дин?!

И тот твёрдо ответил ему:

— Да, Гассан.

— Ты и впрямь хочешь быть предводителем клана?

— Это мой долг и моя судьба…

Шаалан-одноглазый жалостливо сказал:

— Даже сам отец твой не готовил тебя к этому.

— Я многому научился и многое знаю из того, что не используют другие главы кланов.

— Одной только доброты недостаточно!

Шамс Ад-Дин очаровательными и грациозными движениями поиграл отцовской дубинкой, и Гассан закричал:

— Мне невмоготу причинять тебе вред!

— Давай дадим слово дубинкам!

— Но ты ещё мальчишка, Шамс Ад-Дин!

Но тот проявил настойчивость:

— Я мужчина, плоть от плоти мужчины.

Тогда Гассан поднял лицо к небу под полыхающим огнём и воскликнул:

— Прости меня, Ашур!

Никто из присутствующих не испытывал облегчения от такого поворота дела. Губы сомкнулись от негодования, а взгляд пустыни казался ещё холоднее, жёстче и язвительнее, чем прежде.

Шамс Ад-Дин первым начал бой, и завязалось сражение, и в первый же момент явилось чудо: дубинка его попала в ногу Гассана, пристав к ней. Гассан в недоумении поднялся. Многим почудилось, что он просто недооценил своего противника, и случилось то, что случилось. Битва едва только началась, и неужели вот так закончится? Гассан всё ещё в замешательстве готов был продолжать битву. Никто не вскрикнул. Шамс Ад-Дин протянул ему руку:

— Ты мой брат.

Гассан проигнорировал это. Гнев скользил меж бровей его. Шаалан-одноглазый сочувственно предупредил его:

— Дай ему руку, Гассан!

Гассан закричал:

— Это просто был удачный удар!