Людвиг Тик - Виттория Аккоромбона
— Старый провидец в еврейской мантии{72}, пожалуй, прав, — ответил поэт, — меня очень тревожит будущее этой прекрасной, щедро одаренной талантами девушки. Она не может идти обычным путем, а мать — страстная мечтательница — не может направить дочь по нужному пути. А мятежный дух Виттории, противореча, ищет самые крутые дороги к своей цели. Тут еще мерзкий Луиджи Орсини, преследующий ее своей грубой любовью, такой красивый и образованный, но в то же время — позорное пятно нашего римского дворянства.
У дверей дома Аккоромбони они увидели людей кардинала Фарнезе; старый князь вышел из дома, увидел Чезаре Капорале и пригласил его в свою карету, чтобы поговорить о чем-то важном. Разговор, который они вели между собой, был довольно странным.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Кардинал Фарнезе никогда ещё так часто не посещал дом Аккоромбони, как теперь. Каждый раз его принимали, как полагалось, с величайшей почтительностью, и всё-таки матрона слишком хорошо понимала, что, несмотря на дружеское расположение кардинала, она не может доверять ему больше, как прежде. Опять доложили о приезде кардинала, дочь была в церкви. Юлия одна приняла его, и, казалось, ему было приятно беседовать с ней наедине.
Гость затеял учтивый светский разговор, но мать чувствовала, что сегодня он намерен сообщить ей нечто особенно важное: он был немного рассеян и взволнован, а прекрасные большие глаза блестели ярче, чем обычно.
— То, что вы рассказали мне о молодом Орсини, — начал он наконец, — меня действительно испугало; я в затруднении, что посоветовать вам, чем помочь? Раз вашей дочери противен этот юный негодяй, естественно, что о помолвке с ним, как бы ни был он богат и знатен, не может быть и речи. Даже если бы Виттория ничего не имела против, я изо всех сил старался бы отговорить ее от такого союза: Орсини, презирающий любой закон, ежечасно подвержен опасности, не слушает ничьих советов, и если он не изменится, его ожидает плачевный конец. И все-таки у кого хватит сил противостоять ему? Число его приверженцев велико, сотня дерзких искателей приключений, некоторые даже из хороших семей, окружают его, наемным бандитам нет числа. Любой из них без колебаний готов исполнить самый безрассудный и преступный его приказ. В нашем государстве стала такой могущественной эта гидра, что даже его святейшество не в состоянии справиться с ней. Неаполь и другие государства вдохновляют и поддерживают вольные банды, чтобы нанести ущерб Риму, король испанский торжествует, что мы оказались в таком затруднительном положении, а Флоренция, можно сказать, стоит на службе у этого новоявленного монарха и никогда не противоречит ему. Так велико это зло и так глубоки его корни, что нам самим приходится обращаться за помощью к бандитам, чтобы не попасть под враждебное влияние других. Если какой-нибудь Орсини или другой знатный негодяй дойдет до крайности, то самым большим наказанием ему может быть только ссылка, и его примут с распростертыми объятиями в Неаполе, Флоренции и Венеции, ему предложат значительный пост и окажут любую поддержку. Что же будет с вами? Кто защитит вас в этом маленьком домике? Кто внушит страх этому Орсини?
— А вы сами, уважаемый друг; разве такой влиятельный кардинал не сможет вступиться за своих подзащитных?
— Моя дорогая давняя подруга, — промолвил со вздохом кардинал, — наша власть, наша сила зависят от обстоятельств. Историей правит случай. Если кто-нибудь из знати действует против нас, явно или тайно, то возникают препятствия, которые мы пытаемся обойти, но вдруг чувствуем себя беспомощными, потому что внезапно настигает молниеносный удар, откуда меньше всего его ожидаешь. При дворе слуги и знать плетут интриги и стремятся уничтожить друг друга, то же, но гораздо сильнее, тоньше, больше и разнообразнее, происходит в нашем католическом государстве, где не только кардинал и епископ, герцог и посланники двора, но и простой нищий монах могут помешать нашим планам и разрушить все расчеты. Особенно это стало очевидно теперь, во время вашего процесса о наследстве, который тянется вот уже два года. Моим адвокатам строжайше приказано устранять все препятствия, мешающие вам выиграть дело… И все же, все же, может так случиться, что вас постигнет неудача.
— Великий Боже! — воскликнула донна Юлия и, побледнев, рухнула в своё кресло, — этот удар гораздо страшнее, ибо я ожидала его сейчас менее всего. Стать ещё и нищими! Это было бы ужасно!
— Пока это только предположение, не надо принимать его близко к сердцу, — попытался успокоить ее Фарнезе, дружески пожимая ее руку, — случись худшее — ваши богатые друзья не допустят, чтобы вы терпели нужду.
— Что вы говорите? — вскричала она. — А жить подаяниями, крохами, которые у нас можно так же легко отнять! Жить в убогом, глухом переулке, лишить себя общества порядочных, свободных людей! Не иметь возможности утешить подаянием бедняка, предложить чашку супа старому другу! Вот таким, значит, должен быть конец моей жизни? — Из ее больших глаз покатились горькие слезы; она, казалось, не замечала их.
Фарнезе поднялся во весь свой внушительный рост и наклонился, дружески утешая ее. Когда она немного успокоилась, кардинал произнес:
— Не правда ли, вы доверяете мне, моя верная подруга? Обещаю: я готов сделать и сделаю все для тех, кого люблю и уважаю.
— Вы — моя единственная опора, — сказала матрона, — если вы откажетесь от меня, я погибла.
— Так позвольте же мне, — воскликнул князь, — защищать вас всеми средствами, как членов своей семьи, не рискуя вызвать недоумение людей.
— Что вы имеете в виду?
— Видите ли, у пап есть свои любимцы, которым они не только покровительствуют, но дают богатство, власть и высокое положение. Разве я не мог бы покровительствовать вам и вашим близким подобным образом?
Мать испытующе посмотрела на него.
— Я слышал от самой Виттории, — начал снова кардинал, — что, будь на то ее воля, она никогда не вышла бы замуж. И она права. Ибо какое счастье может найти столь возвышенное создание в обычном браке? Блеск, роскошь должны окружать ее, она достойна быть княгиней и вершить судьбы мира. Как это удалось знаменитой Бьянке Капелло, бедной изгнанницей прибывшей во Флоренцию, а теперь управляющей там герцогом и государством, и все склоняются перед нею с почтением, а ее красотой восхищается весь мир. Позвольте мне продолжить: Виттория гораздо красивее и одареннее, чем эта Бьянка, история которой кажется миру сказкой. Я не великий герцог, но могу подарить вам и вашим близким один из моих крупных замков здесь или за городом, роскошный Капрарола или какой-нибудь другой, отписать его ей на веки вечные, и ни один из моих родственников не сможет мне возразить, ибо их я тоже так щедро награжу, что при любых условиях ни один из них не отважится противоречить. Да, я признаю, моя страсть к божественной Виттории возрастает с каждой неделей: ее благосклонность и любовь мне просто необходимы. Не спешите с ответом, и поскольку я зашел так далеко, то позвольте мне высказать все. Если вы согласны на мои условия и если мы будем так тесно связаны, я даю вам свое княжеское слово, более того — священную клятву, напрячь все свои силы, не считаясь с мнением духовных и светских князей, папы и курии, осуществить наши общие намерения. Вы знаете мою жизнь — бывало, я действовал без страха и колебаний. Я сделаю вас богатыми и могущественными, назначу вашего старшего сына епископом, Фламинио получит доходное место, а ваш Марчелло, которому сейчас грозит смертный приговор, станет уважаемым и состоятельным человеком. Таким путем вы избежите позора и обретете счастье.
— А моя дочь станет шлюхой? — выкрикнула Юлия, испепеляя его огнем своих больших глаз.
Фарнезе покраснел, опустил глаза, губы его задрожали. Вскоре он взял себя в руки и продолжал:
— Дорогая моя! Вы выросли в свете и многое видели. Оглянитесь вокруг, вспомните старую и новую историю. Кем была Лукреция Борджиа{73}, ставшая почтенной герцогиней Феррары, перед которой с нежным вздохом преклонял колени даже великий Бембо. Неужели вы, мудрая женщина, придерживаетесь мещанских взглядов? Величие и блеск заткнут любой рот; и даже нищие и озлобленные, клеймящие всех за грехи, не одобрят вашу унылую добродетель. Не будь я облечен своим саном, я по доброй воле предложил бы Виттории свою руку, теперь же могу предложить только любовь. И разве то отношение, та связь, которые возникают из нее, не естественнее всего в мире? О, разве вы сами не испытали этого? Тогда откуда ваше нынешнее благородство и благоразумие? Разве не такого рода отношения связывали вас с графом Орсини Питтиглиано? О, конечно, ваше смущение говорит об этом достаточно красноречиво. Не спешите с ответом, не надо. Взвесьте, успокоившись, мое предложение.
