Александр Круглов - ВОВа
Глаза Ивана Григорьевича так и впились нетерпеливо и жадно в им же самим когда-то выведенные и уже полузабытые строки письма высшему партийному руководству и побежали, побежали по ним. И хоть сдерживал себя, старался не поддаваться нахлынувшим воспоминаниям, чувствам, все-таки нет-нет да и скорчится на его закаменевшем лице невольная злая гримаска, дернется нервно щека, а то и исторгнется вдруг из груди какой-то невнятный сдавленный звук.
Закончив читать, Изюмов на минуту застыл, отвалился на стуле всем телом назад. И вдруг заносчиво выпалил:
— А что… Такое письмо… Даже теперь… А уж в ту пору тем более… Да оно хоть кому сделает честь!
Такого откровенного дерзкого заявления от апеллятора, даже этого чего только не нахлебавшегося за свою жизнь ветерана, Геннадий Евгеньевич не ожидал. Уставился чуть поражение в него.
И тут зазвонил телефон.
— Повторите, не понял, — поплотней прижал трубку к уху Градченко. — А-а, Юрий Игнатьевич, — и тут же, прикрыв ладонью микрофон, шепнул заговорчески Ивану Григорьевичу: — Ваш коллега по несчастью, земляк ваш. Еще в первые дни перестройки, почуяв, должно быть, что власти его подходит конец, этот один из видных предводителей города устроил двум своим дочерям по квартире, а сыну — машину, гараж, да в придачу и престижный — вдоль побережья Европы — льготный круиз. Спешил. Сделал все грубо, топорно. И город про это прознал. Взбунтовался. И ловкача с треском вышибли с занимаемой должности. А открылись другие грехи — и из партии вон.
Но только сейчас, став невольным свидетелем телефонного разговора, Изюмов узнал, чего его земляк, оказывается, все это время добивался восстановления в партии — писал, звонил, даже в КПК, в Москву приезжал.
— Когда квартиры вернете? — кричал (конец рабочего дня, линия перегружена) Геннадий Евгеньевич в трубку. — Пора! Все сроки прошли, Юрий Игнатьевич!
С другого конца провода что-то ответили.
— Сперва все верните. Все! — бесцеремонно оборвал далекого собеседника Градченко. Послушал. Обрезал опять: — Какие гарантии, Юрий Игнатьевич! Вы что!.. Уши вянут, слушая вас!
С четверть часа канючил из южного края страны липучий ловкач-апеллятор.
«Четвертную, если не больше, — мелькнуло с издевкой у Изюмова в голове, — на этот пустой разговор перевел. — Но тут же вспомнил, где бывший исполкомовец просиживает нынче штаны. — Кровные, что ли? Держи карман шире. Небось из рыночного управления, из нового своего кабинета звонит».
Бросив трубку, Градченко обтер платком шею, лицо, раздраженно мотнул головой.
— И такой вот рвется назад. Да на пушечный выстрел к партии таких нельзя подпускать! На пушечный! По мне… Будь моя воля… Да я бы! — инструктор, казалось, едва удержался от мата. Взглянул на часы. — Сколько времени у нас с вами отнял. Вот что, Иван Григорьевич. Сделаем так. Вы можете… Ваше право всю эту гору бумаг, — опустил он руку на папку, — хоть целый день… Желаете, можно и завтра… Сидите, знакомьтесь… Потребуется, предоставлю вам кабинет. В общем, как пожелаете. — И тут же инструктор подумал: «Нет, голову на отсечение, не должен, не станет ковыряться он в дохлых бумажках, канцелярию всю эту листать. Нет, не тот человек мой подопечный».
При виде увесистой кипы казенных бумаг, конечно, у Ивана Григорьевича шевельнулся червь любопытства: чего, мол, там накропали о нем? Возможно, даже такое, чего о себе он не знает и сам. Но теперь тратить на это свое и чужое драгоценное время, вроде бы недоверие проявлять… Да нет, не стоит… И по дубовой полированной глади стола отодвинув решительно папку обратно инструктору, бросил:
— Письмо свое… Дело другое… Прочту. Успел позабыть. А это… Увольте.
У Градченко даже вспыхнули довольно глаза, даже щеки легонько зарделись сквозь редкую у москвичей, а у него почти южную летнюю смуглость. Выходит, правильно подопечного своего оценил. Коли в малом, с. частным поступком предугадал, то не ошибся, скорее всего, и в его общей оценке.
— Не будете, значит, с папкой знакомиться? Ну и прекрасно, — довольно потер он ладонями. Подтянул бумаги поближе к себе.
«Ну и Алка, — шевельнулось удовлетворенно в сердце инструктора, — сразу с ходу суть усекла, главное в нем поняла. Недаром прониклась симпатией к этому ветерану».
Усевшись под Новый год с дочерью и женой за стол, уже поддавши слегка, Градченко не смог не поделиться своим впечатлением от только поступившего тогда в КПК заявления коммуниста Изюмова.
Алка (на пятом курсе, считай, готовый уже дипломат) загорелась, ознакомившись с ним. А прочтя через месяц-другой и первые ответы на запросы отца, пораженно воскликнула:
— Да тут же все ясно, папа! Чего еще проверять?
— Проверять надо всех и всегда, — приподняв недовольно очки, одернула дочку благоразумная, острожная мать. — На бумаге они все хороши. А отвечать придется отцу.
А когда Алка прочла еще и сборник повестей и рассказов Изюмова, то лишь с издевкой спросила отца:
— И вы еще не восстановили его! Ну так он будет дурак, если согласится теперь вернуться в вашу позорную гнилую компанию.
Не один месяц миновал с того дня, а пригласили Изюмова в КПК только теперь. И вот приехал, напротив сидит.
— Лично у меня, Иван Григорьевич, — начал инструктор, — по моей, так сказать, линии никаких вопросов, претензий к вам нет. Надеюсь, нет их и у всех остальных, кого нам надо пройти. Да и у вас к ним?
Изюмов согласно кивнул головой.
— Тогда, значит, к заму. Он ждет, — и жестом пригласил Изюмова за собой.
— К заму? А к председателю, к Пуго? — зная по прессе из всей КПК только его, забеспокоился Иван Григорьевич. — Заявление я лично ему направлял…
— Да, к заму сначала, — подтвердил Геннадий Евгеньевич и набрал короткий, трехзначный номер внутреннего телефона. Доложил в трубку, что готовы явиться. — Есть, — ответил, а Изюмову приказал: — Пошли.
Не один десяток просителей, наверное, пропустил через себя старший инструктор Комитета партийного контроля Градченко. И, догадываясь, каким трепетным чувством бьется, конечно, сейчас сердце его подопечного, сказал ему доверительно, просто:
— Живой, скажу я вам, умный мужик, — кивнул он куда-то за дверь. — Из бывших обкомовских секретарей. — И пояснил: — У нас почти все сейчас новенькие. Как ушел… Верней, как ушли отсюда Соломенцева, переменился почти весь аппарат. Пригласили из института, с кафедры сюда и меня. Физик, ученый, так сказать, я.
Пока шли коридорами — первым инструктор, след в след за ним гость, Изюмов разглядывал легко передвигавшуюся перед ним, довольно стройную, со вскинутой головой, среднего роста фигуру. С этим, думал Изюмов, ему повезло: короткий, деловой, даже приятный получился у них разговор. Интересно, каков тот, другой, что их встретит сейчас?
Оказался совсем непохожим на первого: старше намного, как оглобля, худосочный и долгий, глаза из-под линз огромных, словно колеса, очков глядят выпученно, застекленело. Только увидел гостя, вышел сноровисто из-за стола, приветливо руку подал.
— Рассаживайтесь, — показал хозяин кабинета на стулья возле стола. Выждав, покуда уселись, обратился к Изюмову: — До этой минуты только по документам, по фото вас знал, а теперь вот визуально. — Удовлетворенно вскинул слегка головой, — Что касается меня, то извольте, — и улыбаясь, с готовностью доложил о себе: фамилию, имя, отчество, должность и звание. И вдруг спросил: — Это вы с собой сияние такое нам привезли? — ткнул длинной костлявой ладошкой во двор, за окно. Там вовсю ярилось, жгло сквозь стекло по-южному знойное, совсем не московское июльское солнце.
Изюмов шутливо поддакнул, а очкастый признался:
— Если и дальше так пойдет, к вам, на Черное море нынче я не ездок, лучше возьму отпуск — и на охоту, — лихо махнул он рукой в дальнюю даль.
— Тоже, как и вы, страстный охотник, — счел нужным вставить, показав на коллегу, Геннадий Евгеньевич. — Знали бы, как он завидует вам!
— Да, страх как хочется плюнуть на все, да и забиться подальше от этих каменных стен — на озеро, в лес, в глухомань! — заспешил заверить и сам заместитель. — Мечта всей моей жизни — егерем стать!
— Так в чем же дело? — не растерялся, тут же нашелся Иван Григорьевич. — Сотворите тоже что-нибудь, чтобы вас исключили из партии или сами бросайте все, да и к нам. Вакансию для вас как-нибудь уж найдем. А то и к себе могу взять.
— В подпаски, так сказать, в подъегеря, — усмехнулся тоскующий по вольнице зам.
— Могу и я к вам в подпаски, а вы надо мной, — расщедрился моментально Изюмов.
— Э-э, милый, — вздохнул откровенно, чуть ли не с болью, видать, вконец изнывший в каменных стенах столичный партаппаратчик. — Для меня это все из сферы фантастики, фата-моргана, — и неопределенно, мечтательно покрутил пальцем в сторону потолка. — Ладно, попрожектерствовали, порасслабились малость и хватит. Приступим к нашим тяжким обязанностям. — Вздохнул, посерьезнел, собираясь с мыслями, жиденький, сивый загривок ладошкой затер. — Значится, так, — изрек многозначительно он. — Ваше осуждение Сталина, его приспешников, многих установленных ими порядков, понятно мне, особенно сейчас, в перестройку. Я о другом… Один-единственный у меня к вам вопросик. Только один! — огромные бесцветно-водянистые глаза из-под линз, как прицелом, поймали Изюмова, уставились неподвижно в него. — У вас там, в вашем письме, есть о венгерских событиях. Помните? — и так как Изюмов слегка задержался с ответом, предложил: — Могу напомнить. Вы там пишите…
