Валерий Евтушенко - Сказание о пятнадцати гетманах
— Вот настырный какой, — с досадой сказал гетман генеральному писарю, — но ничего не поделаешь, прикажи проводить.
Около гетманского шатра царского посланника встретили полковники, на пороге появился и Выговский. Стольник обратился к нему с речью, затем подал царские грамоты. После выполнения обычных протокольных формальностей, гетман прочитал одну грамоту про себя. В ней сообщалось о скором прибытии в малороссийские города воевод с ратными людьми. Другую грамоту огласил вслух по его приказанию генеральный писарь Иван Груша. Эта грамота гласила, что к Пушкарю направлены царские посланники с целью убедить его прекратить бунт и подчиниться гетману. Взяв ее у Груши, Выговский сам пробежал ее глазами и с досадой махнул рукой:
— Этой грамотой не унять Пушкаря, взять бы его самого, да голову ему отрубить, или прислать в Войско Запорожское живого.
Скуратов пожал плечами:
— О том мне неведомо. Такая грамота, была к полтавскому полковнику со стольником Алфимьевым. И в Запорожье тоже послано, и уже два раза. А со мною прислана тебе, гетману, копия для ведома. Мне же велено при гетмане побыть.
Выговский сердито ответил:
— Вот то и беда, что вы, царские посланники, только и знаете, что ездить к Пушкарю с грамотами. Давно бы следовало вора поймать и прислать в Войско, как я и писал уже много раз его царскому величеству. Нужно было укротить Пушкаря еще до Пасхи, а если не изволят его смирить, то я сам с ним управлюсь. Если бы вовремя его усмирили, целы были бы православные христиане, которые от него безвинно побиты. А я все терпел, все ждал указа его царского величества. Иначе еще зимою я смирил бы Пушкаря огнем и мечом. Я не домогался булавы, — хотел жить в покое, но Богдан Матвеевич Хитрово обещал мне взять Пушкаря и привести ко мне; да не только не привел, но пуще ободрил его, надарил ему соболей и отпустил, и к Барабашу написал. Барабаш теперь с Пушкарем. Мы присягали его царскому величеству на том, чтоб никаких прав наших не нарушать и в пунктах написано, что государь вольность нам обещает паче того, как было при польских королях. А по нашим правилам следует так: ни к полковнику, ни к кому иному не должно посылать грамот мимо гетмана. Один гетман чинит во всем расправу, а вы всех в гетманы произвели: понадавали Пушкарю и Барабашу грамоты, а от таких грамот и бунты начались. А как мы присягали царю, в ту пору Пушкаря и не было, — все это сделал покойник Богдан Хмельницкий, да и других статей, кроме наших, никто не видал. Не следовало было того начинать. Теперь Пушкарь пишет, будто ему позволено взять на четыре года на всякого казака по десяти талеров на год, а на сотников побольше, будто бы мы завладели шестьюдесятью тысячами талеров, а этого и не бывало!
Помолчав, гетман в сердцах добавил:
— Не впервые к нему такие грамоты посылаются, да Пушкарь их не слушает вовсе.
Скуратов понимал, что по-своему Выговский прав. Действительно, московское правительство заигралось с Пушкарем: не было прежде такого, чтобы бояре, а тем более, государь, посылали кому-либо из казацких полковников грамоты, минуя гетманское правительство.
Поэтому стольник примирительно ответил:
— Это уже в последний раз! Подожди, пан гетман, что сделает Пушкарь. Если он теперь не учинит по государевой грамоте, тогда своевольство ему от его царского величества даром не пройдет, а я останусь и буду ждать.
Но Выговский, раздосадованный еще и тем, что Скуратов даже не скрывает своей задачи следить за ним, резко сказал:
— Ты, стольник, приехал проведывать, а проведывать тут нечего, все и так ясно: вестей про неприятеля нет. Я иду на Пушкаря и смирю его огнем и мечом. Куда бы он ни убежал, я его там найду и стану доставать, хоть бы он даже ушел и в царские города, так я и туда пойду, и кто за него станет, тому самому от меня достанется, а государева указа долго ждать. Я перед Пушкарем не виноват — не я начал — он собрался с самовольниками и пришел под Чигирин. Я с ним хочу биться не за гетманство, а за свою жизнь. Дожидаюсь рады, я булаву покину, а сам пойду к волохам, или сербам, или к мультянам, — везде мне рады будут. Великий государь нас прежде жаловал, а теперь верит ворам, которые государю не служивали, — на степи царских людей убивали, казну царскую грабили: тех государь жалует, принимает их посланцев, деньги и соболей им отпускает, а этих бунтовщиков надобно было бы прислать на правеж в Войско Запорожское.
Продолжение этого нелицеприятного разговора состоялось 17 мая. Выговский пригласил стольника в свой шатер на обед. Гетман уважительно поднял чашу за здоровье государя, но потом заговорил еще резче, чем прежде:
— Обычай, видно, у вас таков, чтоб все делать по своей воле. Отчего бунты начались? Все от ваших посланцев, вот также и при королях польских было: как начали ломать наши вольности, так и бунты стали. Вот и теперь царским воеводой задержаны наши казаки и сербы, и терпят муку такую, что и невольникам подобной не бывает! Что же, разве не ведает этого его царское величество? Я готов поклясться, что ему хорошо это известно.
— Не делом клянешься, пан гетман, — сказал Скуратов; — великому государю не было известно, что твои казаки и сербы задержаны. Это сделалось без государева указа, и как только твои посланцы пожаловались — тотчас же велено было задержанных выпустить и воеводу переменить.
Но возражения стольника не убеждали Выговского, гетман оставался на своем.
— Тебе нельзя идти со мною, — сказал он в конце обеда, — оставайся в Голтве, пока я покончу с Пушкарем. Ждать нельзя, к нему много черни пристает и кое-кто из полковой старшины против меня. Оставайся в Голтве, а я пойду и буду тебя извещать о происходящих событиях.
Тем не менее, Скуратову удалось добиться согласия Выговского следовать с ним.
Между тем, непосредственно в Полтаву прибыл царский стольник Алфимов, под влиянием которого, а, также опасаясь татарской орды, Пушкарь и Барабаш обратились 14 мая 1658 года к гетману с посланием, запросив мира и обещая полное ему повиновение, если он отзовет орду и не позволит ей брать в плен население Малороссии. Однако Выговский слишком далеко уже зашел для того, чтобы остановиться в последний решающий момент. Он вырезал под Глуховым несколько сотен сторонников Пушкаря и продолжал движение к Полтаве.
Глава двенадцатая
Все же Выговскому, пусть и не долго, но пришлось изменить свои планы, так как в это время из Москвы возвратились Лесницкий, Богун и Бережецкий.
— Принимали нас хорошо, — хвастал миргородский полковник, — осыпали всякими милостями, а вот посланца Пушкаря велели задержать.
Вместе с ним к гетману прибыл и новый посланник государя стольник Василий Петрович Кикин.
— Великий государь указал примириться вам с Пушкарем, — объяснил он цель своей миссии, — тебе гетман надобно дать присягу, что не станешь мстить никому из тех, кто с Пушкарем выступил против тебя.
Выговский раздумывал недолго. Москва настоятельно требовала прекращения конфликта и, если бы он продолжал настаивать на его военном решении, то это могло быть расценено, как противодействие царской воле. С другой стороны, он не верил в то, что Пушкарь согласится на примирение, поэтому вполне искренне заявил Кикину, что согласен принести требуемую присягу. Чтобы еще больше убедить царского посланника в своих миролюбивых намерениях, он отложил поход на Полтаву, хотя уже стоял в десяти верстах от города, направив туда гонца с посланием ко всем казакам. В первых строках своего письма он желал доброго здоровья старшине, казакам полтавского полка и всем запорожцам, которые находятся при Пушкаре, а далее предлагал урегулировать конфликт мирным путем. «Мы не знаем до сих пор, — писал гетман, — с какого повода запорожцы вышли из Запорожья, пришли до Кременчуга и других городов, обещаются грабить пожитки наши и убивать нас. Только и слышно о беспрестанных убийствах, мы долго терпели, но теперь должны защищать жизнь свою и идем на вас вовсе не для пролития крови, как заверяют вас старшины ваши, а для усмирения своевольства. Ваши старшины достали себе какие-то грамоты, возмущают и обманывают вас, простых людей. У нас теперь есть список с грамоты, что прислал государь к Пушкарю с дворянином Никифором Хрисанфовичем Волковым, пришлите двух своих товарищей прочитать ее, — уверитесь, что царское величество не соизволяет никакому своевольству, а повелевает вам, так как и нам, жить между собою в любви и соединении. Из того правду нашу можете понять, что царское величество милостиво и ласково принял и отпустил посланцев наших: Прокопия Бережецкого, Ивана Богуна и миргородского полковника Григория Лесницкого, с почестью отпустил, а Искру с товарищами за неправду велел задержать в столице. Что не хотим пролить крови, можете видеть из того, что мы задержали своевольных и непослушных людей, и не убивали никого, а храним их. Сам Барабаш свидетель нашей кротости и рассудительности. Хотя он и много дурного наделал, однако, мы не лишили его маетностей, как он лжет на нас, а напротив, хлебом и деньгами дали ему вспоможение, так и никому из вас не хотим мстить. Оставьте только ваши затеи и не слушайте старших своих, которые ложно вам пишут, будто бы от царя прислана за четыре года заплата у Войска, а мы будто удержали ее себе, и вам не даем. Старшины ваши полковые у себя в руках имели за те годы винные и табачные аренды и все доходы Полтавского полка, а мы ничем не корыстовались, и теперь вам ничего возвращать не можем: когда не хотите терпеть никакого зла, так присылайте скорее товарищей. А если этого не сделаете, то уже после вам времени не будет, потому что война начинается».