Валерий Евтушенко - Сказание о пятнадцати гетманах
В целом, к посольству Лесницкого в Москве отнеслись благосклонно. Вместо Бутурлина в Киев воеводою был назначен Василий Борисович Шереметев и ему вменялось в обязанность произвести перепись по городовым полкам, расположенным у границ с Польшей, исключив из них всех не вписанных в реестр. Посланников гетмана отпустили с честью, но гонца от Пушкаря сотника Искру задержали в Москве до проверки жалоб на полтавского полковника.
Однако, царское правительство располагало сведениями, которые заставляли настороженно относиться и к посланцам Выговского и к самому гетману. На Лесницкого еще в октябре доносил путивльскому воеводе боярину Зюзину миргородский мещанин Михаил Каленик, что миргородский полковник распускал вести, будто царь хочет прислать своего ближнего боярина Трубецкого и воевод с ратными людьми затем, чтоб в Малороссийской земле уничтожить волю, завести разные подати, уменьшить число казаков до десяти тысяч, а остальных повернуть в мещане. Тех же, которые не захотят быть в мещанах, обратить в драгуны и солдаты, и по зтой причине гетман и старшина хотят отступить от царя. Такой донос подтверждался и докладом боярам протопопа Максима Филимонова, и известиями из Киева. Бутурлин описывал, что делалось на корсунской раде, извещал, что там произносились непристойные речи, и все призывали стоять за гетмана и за свои прежние вольности, и для этой цели заключили договор со шведским королем, чтоб заодно стоять против кого бы то ни было, если казацким вольностям будут угрожать. В Москве знали и были недовольны, что у гетмана живет Юрий Немирич. О нем доносили, что он подговаривает Выговского на отделение от Москвы и создание федеративного государства с Польшей.
Чтобы изведать из первых рук, что делается в Малороссии, послан был в апреле к гетману очередной разведчик — стольник Иван Опухтин. Он ехал под благовидным предлогом — вез ответ на просьбу, переданную протопопом Филимоновым о размежевании границ с Польшею. Гетману поручалось выбрать достойных людей и послать на съезд, который предполагался собраться в Вильно с участием русских и польских комиссаров. Для участия в работе этого съезда царь повелел привлечь и представителей от Малороссии. Но на самом деле Опухтин был послан для проверки тех сведений и доносов, которые ранее поступали в Москву. Для этого стольник взял с собою пять человек путивльцев для посылок и дознания, сам же он должен был оставаться при Выговском, проверить, справедливы ли слухи о смутах в Малороссии и о нетвердости гетмана.
1 мая состоялась встреча Опухтина с Выговским. Стольник огласил царскую грамоту, гетман выслушал и ответил:
— У нас в войске междоусобие: полтавский полковник собрал самовольцев, призвал к себе кошевого атамана Барабаша с запорожцами — людей бьют, города и села жгут. Я просил у царского величества милости, много раз писал, чтоб государь велел сократить самовольцев, но государь меня не пожаловал, а ему, полтавскому полковнику, даны грамоты, а он к ним всякую ложь прилагает. Он послал в Переяславль и в разные города письма, чтоб все казаки шли к нему на службу, по указу царского величества, идти войною на гетмана Выговского и начальных людей, убивать их или хватать и отсылать к царю, а его царское величество велит их ссылать в Сибирь. Мартын называет меня ляхом и изменником, пишет, что государь дал ему в помощь разных людей своих сорок тысяч, пушки и знамена. Я посылал к нему посланцев, а он их побил. Я все ждал от государя указа, а указа нет, теперь ждать нельзя более, потому призвал татар, орду Карабея, сорок тысяч, и с ними пойду укрощать мятежников.
Стольник видел, что Выговский обижен на двуличное отношение царского правительства к его конфликту с Пушкарем и действительно готов бросить татар против своего недруга, поэтому попытался отговорить его от этого поступка:
— Не вели, гетман, ходить татарам за Днепр, и сам не ходи, а ожидай указа от великого государя. Поверь, государь прикажет укротить самовольцев. Государь, по вашему прошению, указал быть в черкасских городах воеводам, а Пушкарю не посылал ни войска, ни знамен, ни пушек, это Мартын сам выдумал. Государь хочет, чтоб не было междоусобия и в своих грамотах пишет, чтоб все жили в любви и совете, а у тебя, гетмана, в послушании. А татары — какие доброхоты христианам? Где ни бывают, то разоряют.
Однако слова Опухтина не возымели воздействия. На следующий день к нему явился чигиринский полковник Карп Трушенко.
— Ты говорил гетману, — хмуро сказал он, — что Пушкарю не присылали в полк ни знамен, ни пушек, ни ратных людей. А вот Мартын и Барабаш пишут в разные города и села, чтоб шли, по указу царского величества, на гетмана Выговского и начальных людей, а кто не пойдет, тем угрожают пленом, огнем и мечом. Пишут, что из Белгорода прислано ратных людей сорок тысяч. Гетман этим письмам верит. Ты гетману правды не сказал. Завтра гетман выступает на Пушкаря и Барабаша, а тебе не велит посылать никого к Пушкарю и самому тебе здесь оставаться в Чигирине.
Как ни пытался царский стольник убедить гетманское окружение в том, что письма Пушкаря и Барабаша — фальшивка, его никто не слушал. Выговский выступил против мятежников, а Опухтина не выпустили из Чигирина. Возле дома, где он остановился, был выставлен караул.
Глава одиннадцатая
Царский стольник рвал и метал, требовал выпустить его, грозил государевой карой, но все было безрезультатно. Казаки выполняли приказ гетмана и не выпускали его из дома, хотя ни в чем остальном не отказывали. Через два дня прискакал гонец от Выговского, вручил послание гетмана. «Не думай, друг мой, — писал тот, — чтобы я царскому величеству и его людям желал чего-нибудь противного. Своевольцы покушаются на мою жизнь, учат людей, убивают детей и женщин, грабят имущество и прикрываются царскими грамотами и ратью, которая стоит в Белогороде: будто бы его царское величество послал ему ратных людей проливать христианскую кровь. Мы этому не верим: это одна неслава на его царское величество, я же всегда остаюсь верным слугою и подданным царским. Не кручинься, друг мой, я бы рад был тебя отпустить, да трудно, пока не укрощу своеволия, а как даст Бог укрощу, тотчас же тебя, друга моего, отправлю.»
Вскоре Опухтина навестили Павел Тетеря и Данила Выговский, оставленный на правом берегу наказным гетманом. Оба убеждали царского стольника, что гетман предан государю и никаких обид царским людям не чинит. Сам Выговский снова прислал ему письмо, полное любезностей, но повторил, что пока не усмирит бунт, царских людей к Пушкарю не допустит.
Однако, бояре, поднаторевшие за последний год в отношениях с Малороссией, не намеревались ограничиться один своим посланников. Когда Опухтин находился еще в пути следования в Чигирин, к гетману был направлен стольник Петр Скуратов.
Новый царский посланник встретился с войском Выговского, когда тот, двигаясь на Полтаву, остановился в Голтве. Узнав о прибытии стольника, гетман не стал с ним встречаться, передав, чтобы тот оставался в Голтве и ожидал его возвращения после подавления пушкаревского мятежа. Однако Скуратов не подчинился этому требованию и поехал прямо в казацкий табор, где находился гетман. Здесь он велел передать Выговскому, что прибыл гонец из Москвы с милостивыми царскими грамотами.
— Вот настырный какой, — с досадой сказал гетман генеральному писарю, — но ничего не поделаешь, прикажи проводить.
Около гетманского шатра царского посланника встретили полковники, на пороге появился и Выговский. Стольник обратился к нему с речью, затем подал царские грамоты. После выполнения обычных протокольных формальностей, гетман прочитал одну грамоту про себя. В ней сообщалось о скором прибытии в малороссийские города воевод с ратными людьми. Другую грамоту огласил вслух по его приказанию генеральный писарь Иван Груша. Эта грамота гласила, что к Пушкарю направлены царские посланники с целью убедить его прекратить бунт и подчиниться гетману. Взяв ее у Груши, Выговский сам пробежал ее глазами и с досадой махнул рукой:
— Этой грамотой не унять Пушкаря, взять бы его самого, да голову ему отрубить, или прислать в Войско Запорожское живого.
Скуратов пожал плечами:
— О том мне неведомо. Такая грамота, была к полтавскому полковнику со стольником Алфимьевым. И в Запорожье тоже послано, и уже два раза. А со мною прислана тебе, гетману, копия для ведома. Мне же велено при гетмане побыть.
Выговский сердито ответил:
— Вот то и беда, что вы, царские посланники, только и знаете, что ездить к Пушкарю с грамотами. Давно бы следовало вора поймать и прислать в Войско, как я и писал уже много раз его царскому величеству. Нужно было укротить Пушкаря еще до Пасхи, а если не изволят его смирить, то я сам с ним управлюсь. Если бы вовремя его усмирили, целы были бы православные христиане, которые от него безвинно побиты. А я все терпел, все ждал указа его царского величества. Иначе еще зимою я смирил бы Пушкаря огнем и мечом. Я не домогался булавы, — хотел жить в покое, но Богдан Матвеевич Хитрово обещал мне взять Пушкаря и привести ко мне; да не только не привел, но пуще ободрил его, надарил ему соболей и отпустил, и к Барабашу написал. Барабаш теперь с Пушкарем. Мы присягали его царскому величеству на том, чтоб никаких прав наших не нарушать и в пунктах написано, что государь вольность нам обещает паче того, как было при польских королях. А по нашим правилам следует так: ни к полковнику, ни к кому иному не должно посылать грамот мимо гетмана. Один гетман чинит во всем расправу, а вы всех в гетманы произвели: понадавали Пушкарю и Барабашу грамоты, а от таких грамот и бунты начались. А как мы присягали царю, в ту пору Пушкаря и не было, — все это сделал покойник Богдан Хмельницкий, да и других статей, кроме наших, никто не видал. Не следовало было того начинать. Теперь Пушкарь пишет, будто ему позволено взять на четыре года на всякого казака по десяти талеров на год, а на сотников побольше, будто бы мы завладели шестьюдесятью тысячами талеров, а этого и не бывало!
