Еремей Парнов - Заговор против маршалов. Книга 2
Даже тут ухитрился припрятать камень за пазухой. «Преступления», «злодеяния»... Диалектик паршивый. Советская власть не нуждается в адвокатах. Советскую власть не судят, она сама судит.
Записку о заведующем бюро международной информации ЦК тов. К. Б. Радеке Ежов тоже направил отдельным вложением.
Выступая на активе НКВД, он специально привел высказывание товарища Сталина о меченосцах и даже развил его:
— Мы недаром носим эмблему государственной безопасности — меч. Органы охраны пролетарского государства — ядро партии, беспрекословно выполняющее ее высшую волю. Отвечая на вопрос товарищей: «Что важнее — партийная дисциплина или дисциплина служебная?», со всей уверенностью должен заявить: для чекиста на первом месте стоит его служебный долг.
Бухарин чуть ли не ежедневно справлялся, не вернулся ли Сталин. Отвечали все так же: «В Сочи». В редакцию он по-прежнему не ходил. Подсыпал конопляное семя птичкам в вольере, менял воду в поилках, пытался работать.
Однажды позвонил Радек. Сказал, что в редакции назначено партийное собрание.
— Вам непременно нужно присутствовать. Говорю это как член редколлегии,— он и тут не удержался от неуместного ерничества,— не как сотоварищ по указанию.
Бухарин не сразу сообразил, что Карлуша пародирует заявление Вышинского.
Приехать отказался категорически.
Разговор лишь сгустил безрадостную заботу. Опостылели эти сидения взаперти, укорачивающее жизнь ожидание, полнейшее бессилие, неопределенность. То, что еще недавно так радовало, вызывало отчужденное недоумение. Пейзажи, бабочки на булавках, чучела — зачем?
Беззаботно щебетали, прыгая по жердочкам, плененные птицы. Чистили перышки.
Чем дольше ждешь, тем сильнее ударяет тон неожиданности. Требовательные, с короткими интервалами трели «вертушки» вызвали в доме переполох.
— Каганович,— Николай Иванович озабоченно вздернул плечами и как-то очень бережно положил трубку.— Требует явиться для разговора... Нет-нет, все очень вежливо... Решительно ничего не понимаю!
Бухарин никак не предполагал, что «разговор» окажется очной ставкой. Не с Зиновьевым и не с Каменевым, о чем опрометчиво умолял,— их уже не было на земле,— с Гришей Сокольниковым.
Каганович почти не вмешивался. Сидел с подчеркнуто незаинтересованным видом, точил карандашики, слушал. Вопросы задавали Ежов и Вышинский. Сокольников определенно повредился рассудком. Плел о каком-то «параллельном центре» — мало показалось «объединенного»? — о блоке троцкистов с правыми.
Бухарин только руками развел. Отрицал, разумеется, полностью.
— Все? — спросил Каганович и позвал конвоира.
— Ложь! Какая чудовищная ложь!
— Да, Николай Иванович,— охотно согласился Каганович.— Все врет, курва... Но вы можете быть совершенно спокойны.
— Хорошенькое спокойствие!.. Его нужно вывести на чистую воду, Лазарь Моисеевич! Товарищ Ежов...
— Непременно... А вы не волнуйтесь, работайте.
Что-то непоправимо надорвалось, и слабость угасания, словно яд, расползалась по телу. Так трудно, пожалуй, еще не было никогда. Его убивали, расчетливо, методично. Пусть не беспокоятся. Теперь он сам доконает себя.
Находясь в состоянии глубокого потрясения, Бухарин не понял, какую отчаянную борьбу вел Сокольников. На очной ставке с Рыковым Григорий Яковлевич также подтвердил свои вынужденные показания, но на вопрос, располагает ли он неопровержимыми фактами участия правых в троцкистско-зиновьевском блоке, вновь ответил отрицательно. Это существенно облегчало защиту.
— С Каменевым я вообще не встречался,— заявил Алексей Иванович Рыков.— И никаких разговоров, враждебных или нелояльных по отношению ЦК партии, не вел. Все это злая выдумка.
Помилование, почти как в романе, швырнули прямо на плаху.
Прокуратура извещала, что следствие по делу Бухарина и Рыкова производством прекращено. Сообщение появилось во всех газетах.
Первыми поздравили известинцы. Пришла телеграмма от Ромена Роллана. Сердечное письмо прислал Борис Пастернак. Хотелось поскорее забиться в щель, успокоиться, передохнуть.
Бухарины решили на несколько дней переехать на дачу, в Сходню. Юрочка улыбался отцу, вытягивал губки.
Следствие, однако, прекращено не было. Напротив, ему придали еще больший размах.
«В свете последних показаний арестованных роль правых выглядит по-иному,— писал Ежов Сталину (вождь действительно отбыл в Сочи, но после процесса).— Ознакомившись с материалами прошлых расследований о правых (Угланов, Рютин, Эйсмонт, Слепков и др.), я думаю, что мы тогда до конца не докопались. В связи с этим я поручил вызвать кое-кого из арестованных в прошлом году правых. Вызвали Куликова (осужден по делу Невского) и Лугового. Их предварительный допрос дает чрезвычайно любопытные материалы о деятельности правых.
Протоколы Вам на днях вышлют. Во всяком случае, есть все основания предполагать, что удастся вскрыть много нового и по-новому будут выглядеть правые, и в частности Рыков, Бухарин, Угланов, Шмидт и др.»...
Вышинский в свою очередь в краткой записке к протоколам очных ставок Сокольникова с Бухариным и Рыковым многозначительно подчеркнул: «В случае одобрения Вами этих документов мною эти документы будут оформлены подписями соответствующих лиц».
Из последних сил цепляясь за ускользающую власть, Ягода тоже поспешил подбросить в те дни побольше горючего материала. В ожидании главных ересиархов костер пожирал все новые и новые жертвы. Показания против Бухарина, Рыкова и «ушедшего» Томского были выбиты у Куликова и Лугового-Ливенштейна. В сопроводиловке к протоколам, отосланным Сталину, доживавший последние дни нарком писал:
«Особый интерес представляют показания Куликова о террористической деятельности контрреволюционной организации правых. Названные в показаниях Куликова и Лугового — Матвеев нами арестован, Запольский и Яковлев арестовываются.
Прошу разрешить арест Я. И. Ровинского, управляющего Союзкожсбыта, и Котова, зав. сектором Соцстраха ВЦСПС.
Угланов, арестованный в Омске и прибывший в Москву, нами допрашивается.
Все остальные участники контрреволюционной организации, названные в показаниях Куликова и Лугового, нами устанавливаются для ареста».
29 сентября Каганович вместе с опросным бланком направил членам Политбюро проект директивы «Об отношении к контрреволюционным троцкистско-зиновьевским элементам». Директива была принята.
«...До последнего времени ЦК ВКП(б) рассматривал троцкистско-зиновьевских мерзавцев как передовой политический и организационный отряд международной буржуазии. Последние факты говорят, что эти господа скатились еще больше вниз и их приходится теперь рассматривать как разведчиков, шпионов, диверсантов и вредителей фашистской буржуазии в Европе... В связи с этим необходима расправа с троцкистско-зиновьевскими мерзавцами, охватывающая не только арестованных, следствие по делу которых уже закончено, и не только подследственных вроде Муралова, Пятакова, Белобородова и других, дела которых еще не закончены, но и тех, которые были раньше высланы.
Секретарь ЦК И . Сталин»
Радек, прочитав заявление, «молнией» вызвал дочку из Сочи. Собрав все деньги, что нашлись в кремлевской квартире, отнес их жениной сестре. Пусть хоть что-то останется, если Сонечка не успеет вернуться. Легко простился с книгами. Провел пальцем по запыленному стеклу, за которым тускло золотились благоговейной страстью подобранные раритеты. Будто паутинку снял с лица. Редкостные автографы, любовно наклеенные экслибрисы — все тлен.
«Хозяину никого не жаль, а вот мне доченьку жаль»,— вертелось в голове неотвязное. Сам себе напророчил однажды после рюмки вина. Так оно и сбылось, как привиделось.
В заграничных газетах писали, что признание вырывают пытками и гипнозом. Какой там гипноз! Сами кадили и сами пьянели от ладана. Страх пытки — самая страшная пытка. А вообще оттуда, как с того света, еще никто не возвращался.
За ним пришли вечером, но он сказал, что с места не сдвинется, пока не увидит дочь.
