Александр Антонов - Государыня
— Ничего удивительного тут нет, — ответил с усмешкой Иван Васильевич. — Я действую и живу по старине и по праву своих предков. Потому все иноземные государи чтут меня как государя всея Руси, лишь твой Александр да Ольбрахт, братец его, упорствуют. И моё последнее слово таково: не тратьте попусту корма и уходите домой. Авось ваш Александр разумом посветлеет.
— Но мы и о другом хотели бы поговорить. Великий князь просил узнать, с чем приходили к вам мазовецкие послы?
Этот вопрос задел Ивана Васильевича за живое. Он сердито сказал:
— Пусть твой Александр не сует нос не в своё дело, ежели не ищет ссоры. — И великий князь покинул тронную залу.
Проводив литовских послов без каких‑либо надежд на мирный договор, Иван Васильевич, однако, задумался. Ему не давали покоя мысли о дочери Елене. Получалось, что устроить Елену повыгоднее для Руси оказалось тщетным. Встречаясь с нею в трапезной, он то не смотрел на дочь, то вглядывался пристальнее обычного. И щемило от боли сердце: вдруг тати замыслят похитить её. Он этого не переживёт.
Волновалась за Елену и великая княгиня Софья Фоминишна. В душе она тоже желала выдать дочь за великого князя Александра. По её мнению, он был порядочным человеком, к тому же под стать Елене — красивым. Однажды перед сном она посоветовала супругу:
— Был бы ты, батюшка, посговорчивее с послами Александра, не болели бы наши головушки. Пристроили бы мы доченьку, а там, глядишь, было бы легче разговаривать с зятем и о русских землях.
У Ивана Васильевича в последние годы разговор с женой складывался раз от разу труднее. Ему всё казалось, что она по любому поводу идёт наперекор его желаниям. На сей раз она была права, но он всё же ответил так, что отбил у неё охоту продолжать позднюю беседу:
— Мне нет нужды быть сговорчивее. Пусть литвины одумаются и приходят. Мои палаты открыты для сватов Александра.
Твёрдость и терпение Ивана Васильевича были вскоре вознаграждены. Вельможи литовской рады, всегда несговорчивые, вдруг пошли навстречу своему великому князю и помогли ему, как они понимали, принять правильное решение. От панов рады пришла в Нижний замок делегация.
— Государь, отправь в Москву великое посольство только с одной целью: засватать великую княжну, — выступая от имени рады, принялся убеждать Александра Ян Заберезинский. — Выдай послам опасные [13] грамоты и с Богом пошли их в Московию.
Александр принял совет депутатов без возражений.
- Так и будет, как просите, — заявил он. — А тебе, ясновельможный Ян, вести послов. Ты удачливый.
В душе великий князь был доволен тем, что рада нашла выход из трудного положения, и, когда пришёл час писать грамоту великому князю всея Руси, он повелел открыть её высоким титулом, как того добивался Иван Васильевич: «Государю всея Руси».
Великое посольство Литовского княжества покинуло Вильно в январе 1494 года. Двигались быстро, и вскоре послы появились под стенами Кремля. Однако с приездом литовцев Иван Васильевич по не ведомым никому причинам вновь пустился в сватовскую игру. Он упрятал княжну Елену в терем под строгий надзор мамок–боярынь и не позволил ей быть на церемонии встречи сватов. Софья Фоминишна пыталась умилостивить супруга, но ей это не удалось. Мать и дочь смирились с этим не без горечи. Зная, что великое посольство часто возглавляют государи, они надеялись увидеть Александра. В последние часы перед встречей с послами Елена ещё раз попыталась упросить матушку поклониться батюшке, но Софья Фоминишна отказалась:
— Проку мало, доченька. В батюшку словно бес вселился, он не желает путём вести речи о сватовстве, и кончится, голубушка, оно ничем, хотя твоей руки просили другие государи.
— Что за напасть! Какой корысти ищет батюшка? — со слезами на глазах спрашивала княжна.
— Корысти личной батюшка не ищет. Она державна.
Софья Фоминишна была мудрой женщиной и видела так же далеко, как и её муж. Да и жестковата была в большей степени, чем Иван Васильевич: тому византийское воспитание являлось причиной. Знала великая княгиня, чего добивался государь. Она продолжила:
— Потому наставляю тебя на терпение и послушание. К тому же добавлю, чтоб не маялась: великий князь Александр в Москву не пожаловал.
Почти месяц продержал Иван Васильевич послов, каждый день добиваясь от них уступок. Ян Заберезинский, к которому теперь великий князь относился миролюбиво, дважды отправлял гонцов в Вильно, дабы уведомить Александра о претензиях государя всея Руси.
— Передай великому князю, что, если мы будем скупиться на порубежные земли, согласию не бить, — наказывал Заберезинский пану Сигизмунду Сантаю, когда тот покидал Москву.
— Вот уж будет мне нахлобучка от панов рады, как узнают, чего добиваются московиты, — сетовал пан Сигизмунд.
Что поделаешь, если мы в этой игре за козлов отпущения, — пытался утешить Сантая Заберезинский.
Проводив Сигизмунда, Ян и его свита коротали время, слоняясь по Москве, по Кремлю. Правда, в Кремле было на что посмотреть. Итальянские и русские мастера, работая бок о бок, поднимали новые каменные стены вокруг Кремля, перестраивали великокняжеский дворец и украшали храм. Всюду лежали горы камня, кирпича, бунты леса. Шум работ, говор не умолкали даже в морозные дни от утренней зари до вечерней. Артельные десятники покрикивали на работных людей, а на десятников, непонятно за что, кричали итальянские мастера. Ян Заберезинский удивлялся размаху работ — знать, казна позволяла — и видел будто воочию, каким будет Кремль через пять–десять лет. Он с завистью признавался, что Кремлю не будет равных во всём мире.
Наконец гонцы вернулись из Вильно и привезли повеление великого князя идти на все разумные уступки. Иван Васильевич торжествовал. Он добился того, чего желал. Между Русским государством и Литвой был заключён мирный договор, во всех отношениях выгодный россиянам. С этого часа никто не оспаривал титул «государь всея Руси». Иван Васильевич сказал тогда служилым боярам и дьякам:
- Теперь мы позволим Александру Ягеллончику стать нашим зятем. Дайте о том знать главному послу Яну Заберезинскому.
Лишь после этого великое литовское посольство — более двадцати человек — было приглашено на торжественный приём. Послы низко кланялись государю всея Руси и вручили ему грамоту Александра с просьбой о руке великой княжны Елены. Но в этот день они не получили ответа на грамоту. Они были званы на обед, и за столом велись разговоры обо всём, но только не о сватовстве. Лишь в конце трапезы Василий Патрикеев сказал Яну Заберезинскому:
— Приводи княжьих сватов послезавтра в сию Брусяную гридницу, тогда и поведём речь полюбовную. Да чтобы хмельных среди вас не было, а то, я вижу, многие из твоих лыка не вяжут к вечеру.
— Так ведь от тоски да от скуки извелись. А за добрую весть спасибо тебе, боярин. Два дня без хмельного перемаемся, — ответил Ян.
Подошёл долгожданный день сватовства. Послы предполагали, что всё будет просто: придёт из своих покоев государь Иван, сядет на трон и скажет: «Ну, сваты дорогие, милость моя к вам есть, смотрите невесту, да и по рукам». Ан нет, проволочка вновь случилась‑таки. Когда послы уселись на обитые алым бархатом скамьи, толпой появились в Брусяной зале князья, бояре, иереи, дьяки. И выступил от имени государя всея Руси митрополит Зосима. Был он немощен от болезней и старости, но голосом владел сильным и проговорил такое, что озадачило послов, а кое–кого и в недоумение ввело:
— Гости панове, послы Литовского княжества, сказано государем всея Руси и великим князем многих земель Иваном Васильевичем, что он согласен выдать дочь Елену за великого князя литовского Александра. Но он непременно должен исполнить волю государя всея Руси и Господа Бога.
— Излагай свою волю, владыка, — попросил Ян Заберезинский.
— Суть её проста, дети мои. Ждёт Иван Васильевич от Александра клятвенную грамоту о том, что даёт своей супруге свободное и непринуждённое исповедание православной веры, чего и прежние государи требовали.
Сей гром среди ясного неба поверг послов в молчание. И всё-таки самый горячий из них, Сигизмунд Сантай, воскликнул:
— Как мог великий князь россов и государь всея Руси кружить нам головы! У нас есть своя вера, свои церковники, им и решать, в какой вере быть супруге великого князя!
В завязавшийся спор вмешался Ян Заберезинский, заговорил с Сантаем по–литовски. Дескать, остудись, Сигизмунд. Сказано нами, что у нас есть воля великого князя Александра дать такую клятву, — вот и дадим. Да помни, любезный, в утешение: ныне клятвы и договоры не в цене. Нам ли стесняться? Услышь отца Макиавелли. Он же говорил: «У нас есть Бог, который простит нам прегрешения». И Ян Заберезинский, нисколько не смущаясь ложью, заявил русским вельможам:
