А. Сахаров (редактор) - Александр II
У высокого куста вьющейся розы Абдул-Хамид задержался. Рука с синими прожилками потянулась к нераспустившемуся бутону. Султан снова заговорил:
– Армяне – собаки на Кавказе – вступают в армию царя Александра II. Против таборов Мухтар-паши стоят отряды армянских генералов Лорис-Меликова[41] и Тергукасова. Кровью подлых армян я залью Кавказские горы.
– Мудрый султан, – осторожно вставил великий визирь, – и здесь, в Стамбуле, армяне готовы отворить ворота города московитам.
Абдул-Хамид хищно оскалился:
– Райя![42] Я не пощажу и стамбульских армян. По нашей милости они держат в руках стамбульские базары и торговлю, раздулись от богатств, как пауки, но я напущу на них янычар и башибузуков. Золото армян пополнит опустевшие кладовые Порты.
Султан остановился, повернулся к визирю. Ярко блеснул крупный алмаз на его чалме.
– Отчего инглизы льстят нам? Ты думаешь, Мидхат-паша, я слеп и не понимаю? Королева Виктория и её лорды дрожат от страха: вдруг корабли гяуров перекроют им путь в Индию? Оттого сладкозвучной серной разливается инглизский посол, убеждая нас отдать Золотой Рог под стоянку броненосцев её величества. Но я сплю спокойно тогда, когда слышу в бухте звон якорных цепей моего флота. Инглизский посол не услышит от нас ни да ни нет, мой достойный визирь Мидхат-паша. Я буду кормить британского льва обещаниями и надеждами.
Карета Лайарда, посла Англии в Стамбуле, катила из шикарного европейского квартала, что в предместье Пера, через еврейский квартал в предместье Хаскиой. Подтянутый, чинный, с седыми бакенбардами, сэр Лайард в Стамбуле третий месяц. Напутствуя его, лорд Биконсфилд наказывал: «Интересы Великобритании не выходят за пределы интересов Великобритании».
Лайард понял премьера: туркам надо обещать, подталкивать к войне с Россией, но конкретной помощи – никакой.
Давать займы некредитоспособной стране банкиры Сити не желали. Оттоманская Порта – государство с внешним долгом в пять с половиной миллиардов франков – не в состоянии выплачивать даже ежегодные проценты.
Посол подумал о том, что Англия достаточно помогла Порте, взяв на себя частичные расходы по поставкам для турецкой пехоты нового образца ружей и стальных крупповских пушек.
За оконцем кареты остались мощённые плитами кварталы с английским и французским, русским и австрийским посольствами, правительственными зданиями, роскошными особняками дипломатов и разноцветными деревянными домами турецкой знати. Потянулись грязные узкие улочки с домишками мелких торговцев, ремесленного и прочего люда, зловонные, неухоженные районы печально известного Стамбула, рассадника всяких заразных болезней.
Как-то в один из погожих майских дней Лайард выбрался на морскую прогулку. Играли в море дельфины, резали крупными, упругими телами голубую гладь, высоко взмывали над водой. Косые лучи солнца падали на город. Посол долго любовался столицей османов. Огромным амфитеатром она спускалась с семи холмов к берегам Босфора и Мраморного моря. В зелени кипарисов и платанов, чинар и орехов прятались черепичные крыши, белели дворцы и мечети: Софийская Ая-мечеть, красавица Сулеймание, мечеть Баязида с большими куполами и многие другие, возведённые султанами во славу их правления…
Хозяин многовёсельной лодки, турок в красных шароварах и синей феске, указывая на видневшиеся вдали городские постройки, пояснял важному англичанину – Лайард владел турецким языком:
– Господин видит ворота византийских крепостных стен великолепного Стамбула. Вон Тон Капусси. Их отворили османы славного султана Магомета…
Мог ли предположить словоохотливый турок, что молча слушавший его англичанин знает историю Византии и Оттоманской Порты лучше, чем он сам, а ориентируется в городских лабиринтах, будто жил в Стамбуле многие годы, у сэра Лайарда топографическая карта столицы Оттоманской Порты, подготовленная Печатным двором Лондона, и на неё нанесены не только примечательные места, но и арсенал с военными заводами, гавани и верфи…
Положив бледные, тонкие пальцы на борт лодки, Лайард смотрел на вершину холма, главную, деловую часть Стамбула, его предместья с многочисленными базарами и рынками, лавочками и палатками, где торг ведут всем, что имеется на свете: скотом и птицей, оружием, одеждой, коврами и всякой всячиной.
Английского посла особенно привлекал самый большой стамбулский базар – Безестан. Здесь всё гудело и шумело многоязычно. Вдоль крытых рядов теснились и плыли десятки тысяч людей, крутились, как в водовороте, турки и персы, армяне и греки, евреи и арабы. Над всем базаром сладко пахло восточными пряностями…
Хозяин лодки ещё говорил о чём-то, но взгляд сэра Лайарда уже остановился на бухте Золотой Рог. Вожделенная мечта корабелов всего мира – иметь такую стоянку. Сколько раз в английском парламенте произносились горячие речи, накалялись страсти вокруг Золотого Рога. Окажись бухта местопребыванием дредноутов её королевского величества, и русский флот, какой с поспешностью возрождается Россией, окажется навсегда блокированным в черноморской луже…
Одна из задач английского посла – убедить султана согласиться на переход британских кораблей из Безикской бухты в Золотой Рог. Но Абдул-Хамид, как хитрый лис, уходит от ответа…
Оставив карету, сэр Лайард, укрываясь от жары в густой тени чинар, пошёл пыльной улицей мимо кофейни, малолюдной в такую пору дня, и харчевни, из чрева которой чадило бараньим салом и жареным луком.
На мраморных ступенях мечети нищий в отрепьях тянул руки, причитая слезливо:
– Бакшиш! Бакшиш![43]
Сэр Лайард вытащил из кармана жилета мелкую монету, протянул нищему и увидел-ощутил в своей ладони туго свёрнутый бумажный комок.
Опираясь на трость, Лайард постоял чуть-чуть, возвратился к карете…
В посольстве, усевшись за стол, развернул, расправил записку, прочитал: «Аллах милостив…» Британскому послу слова эти сказали о многом. Великий визирь Мидхат-паша тайно уведомлял: султан хитрит, и с бухтой Золотой Рог вопрос по-прежнему остаётся нерешённым.
«Нет ничего тайного, что бы не стало явным», – говорит народная мудрость.
Султану донесли: заптий[44] при выходе из мечети усмотрел в поведении нищего и инглиза нечто подозрительное.
Едва карета инглиза прокатила по булыжной мостовой, заптий ухватил нищего за ворот, потащил в полицию.
Ни добром, ни под пыткой нищий виноватым себя не признал и связь с инглизом отрицал.
Абдул-Хамид велел утопить нищего в сточной канаве, а за инглизом установить наблюдение. Султан догадывался: кто-то из его высших сановников-риджалов находится в тайных сношениях с английским послом.
Конечно, Абдул-Хамид подозревает каждого, но больше всего великого визиря. Это он или кто-то из его друзей «новых османов», «младотурок», как они себя именуют, сообщает инглизам обо всём, что происходит во дворце. Кто, как не они, мечтают видеть Оттоманскую Порту устроенной на европейский лад?
А может, Мидхат-паша готовит переворот, хочет его, Абдул-Хамида, свергнуть? Разве не Мидхат-паша и его «младотурки» свергли султана Абдул-Афиза? Став великим визирем, он потребовал принять европейскую систему правления. И на него, султана Абдул-Хамида, пытался оказать влияние Мидхат, рисуя прелести конституционного устройства Порты.
А что из того получилось? Конституция для Оттоманской Порты – плохой компас, она подобна туману над Босфором. Он, Абдул-Хамид, будет управлять османами, как велит Коран, ибо милостивый аллах дал султану власть не для того, чтобы слушать каждого сановника-риджала, а повелевать. И жизнь и смерть всех османов и народов, какие находятся под властью Порты, в его, султана Абдул-Хамида, руках.
Пусть инглизы и их стамбулский посол Лайард думают, что держат штурвал корабля, именуемого Турцией, в своих руках. Он, султан, знает: инглизы так же опасаются гяуров, как и османы…
Абдул-Хамид решает пока не казнить Мидхат-пашу, а, лишив звания, выслать из Порты. Участь великого визиря должны разделить и все «младотурки».
В штабе ополчения, которое походным порядком двигалось к дунайской переправе, поручика Узунова дожидалось письмо брата. Уединившись, Стоян распечатал конверт, прочитал:
«Любезный брат мой! Судьбе угодно было разлучить нас неизвестно на какой срок. Когда это письмо найдёт тебя, весьма возможно, я уже буду на месте, в корпусе генерала Тергукасова. Теперь же пишу с дороги.
Мой неблизкий путь пестрит интересными и весьма любопытными остановками и встречами. От Ростова в три конных перехода я добрался до станицы Уманской. Ехали степями. Снег стаял, и обнажившееся раздолье местами горбилось курганами – могилами скифских князей. Станичники приспособили их как сторожевые. В Кавказскую войну на высоких курганах высились сторожевые вышки с сигнальными шарами, коновязи и караульные землянки.
