Раффи - Хент
Затем Томас-эфенди начал говорить о политике. Это было время политических движений. Славяне Балканского полуострова боролись за свою свободу. В Константинополе проходила конференция для решения участи славян, и Митхад, этот известный дипломатический фокусник, обнародовал конституцию.
Томас-эфенди, сидя в деревенской ода, предрешал будущую судьбу армян. Говоря о «безумии» славян, осмелившихся восстать против такой добродетельной нации, как турецкая, Томас-эфенди обрушился на армян, — и между ними находятся подобные «безумцы», которые считают гнетом управление турок и мечтают о политической свободе и самоуправлении… Без турок армяне погибнут, так как они не способны сами управлять своей страной, — закончил свою речь эфенди. Тут уже Вардан не выдержал.
— Таким кровопийцам, как вы, всяким сборщикам и подрядчикам, конечно, на руку турок и его беззаконное, несправедливое правление. Вы ловите рыбу в мутной воде, и вам противна правда. Вы любите мрак, потому что воры не любят света.
— Господин Вардан, — повысил голос сборщик, — не забывай, что возле тебя сидят двое полицейских.
— Этими полицейскими стращай ты бедного, несчастного мужика, который так глуп, что верит твоим басням вроде тех, что у тебя на Босфоре дворец, что ты отказался от руки дочери Отяна и будто в соборе св. Иакова служат панихиду по твоей родне!.. Проклятия, только проклятия достойны подобные тебе. И ты, ничтожный деревенский сборщик податей, и важные амира[18] при Высокой Порте — все вы продаете интересы нации из-за своих личных выгод, вы — причина разорения армян…
Томас-эфенди не умел сердиться, вернее он сердился только тогда, когда видел слабость противника, которого мог растерзать в клочья. Но он знал резкий, вспыльчивый нрав Вардана, поэтому, желая исправить свою неосторожность, постарался придать делу характер шутки:
— Видно, вино крепкое, чудак, зачем же пьешь его так много, коли не в силах?
Вардан искоса посмотрел на него и ничего не ответил. На лице его можно было заметить только презрение к этому низкому лицемеру.
Старик тоже молчал. Он чувствовал справедливость слов Вардана, но не одобрял его смелости, думая, что неосторожно говорить так с должностным лицом. Поэтому он очень обрадовался, когда обед кончился, не зная, что впереди новая ссора.
По местному обычаю, после обеда сейчас же подали черный кофе без сахара. Томас-эфенди просил Хачо, чтобы в то время, когда ему подают кофе, трубку набивал бы Степаник («так как трубка, приготовленная рукой Степаника, отдает приятным запахом»), подобно тому, как Фаттах-бек в гостях у Хачо требовал, чтобы кофе подавалась руками Степаника, говоря, что «кофе принимает другой вкус».
Когда вошел Степаник с длинной турецкой трубкой в руках, чтобы подать ее эфенди, Вардан совсем обезумел.
Он знал гнусное значение этого турецкого обычая, а потому схватил из рук юноши трубку и, выбросив ее за окно, сказал:
— Уходи, Степаник! Растерянный юноша вышел.
Эфенди рассвирепел, — точно трубкой треснули его по голове.
— Таких шуток я не люблю, — сказал он, — ты оскорбляешь меня.
— Такие люди, как ты, не имеют права говорить о чести.
— Я? Я, мюльтезим целого края? — закричал сборщик.
— Да, ты — разбойник целого края!
Сборщик зашевелился, делая вид, что хочет встать.
— Ни с места! Не то убью, как собаку, — закричал Вардан, схватив рукоятку шашки.
— Напрасно сердитесь, господин, — вмешался один из полицейских, — эфенди не говорил вам ничего обидного.
Вардан, не обратив на него никакого внимания, опять накинулся на сборщика:
— Нахал! Ты привык, как турки, врываться в дом каждого армянина, жрать за его столом, лакать его вино и требовать позорных услуг от его невестки, дочери и детей. Наглец!
Старик-хозяин стоял как вкопанный! Он точно онемел; изредка только он крестился и произносил имя бога.
Но эфенди был столь же труслив, сколько лжив и хитер.
Увидев дикую ярость молодого человека, он сообразил, что с ним нельзя обращаться, как с армянином из алашкертской деревни. Вардан был подданным [русского] царя и имел при себе шашку. Поэтому эфенди ласково произнес:
— И богу известно, что я не следую обычаю турок. Напрасно клевещешь на меня, Вардан!
— Я клевещу?.. На тебя, который и с турками совершает намаз и в армянской церкви слушает обедню, чтобы заслужить расположение темного люда? Не ты ли выдаешь турецкому правительству лучших, благороднейших армян, думающих о благе своего народа! Не ты ли при турках называешь всех армян «гяурами», а при армянах ругаешь турок! Не ты ли, дружа с разбойниками, даешь на суде ложные показания против армян? Не ты ли, наконец, женился в десяти местах и, оставив всех жен, хочешь жениться еще раз? Ты ли не следуешь обычаям турок? Но я тебе скажу, что турок в тысячу раз благороднее тебя, так как ты и ни армянин, и ни турок…
Последние слова Вардана о женитьбе эфенди поразили старика Хачо. Ведь он хотел выдать свою дочь за человека, у которого была знатная родня и дворец в Константинополе и который не захотел жениться на дочери Отяна… «Нет, нет, подумал он, Вардан клевещет на него, Томас-эфенди не лгун…»
Излив весь свой гнев, Вардан вышел из комнаты. Не успел он выйти, как язык у эфенди развязался.
— Я напишу султану! Я напишу и русскому царю и непременно добьюсь, чтобы этот негодяй погиб в Сибири… С Томасом-эфенди так шутить нельзя. «Пока не побьешь осла, он не будет знать своего места»…
Томас-эфенди, как мы уже заметили, имел привычку угрожать именами знатных людей, желая этим доказать свои близкие отношения с ними. Старик Хачо был человек не глупый, но в своей жизни столько перенес от мелких чиновников, что, подобно всем крестьянам, верил в их всемогущество. Поэтому, услышав последние слова эфенди, он обнял колени сборщика и начал со слезами на глазах умолять его:
— Ради бога, не губи его! Прости ему ради моих седин, ты сам знаешь, что он чудак, хент…
Эфенди после минутного размышления ответил:
— Прощаю для тебя, так как я ел твой хлеб-соль.
XVI
Беда одна не приходит. Так случилось и с мирной семьей старика Хачо: несчастье сменялось несчастьем, и со всех сторон этому дому угрожала опасность.
Ссора Томаса-эфенди с Варданом произвела на всю семью Хачо тяжелое впечатление. Некоторые смеялись над трусостью Томаса-эфенди и хвалили Вардана, а другие осуждали последнего, называя его «хентом», который не умеет держать язык за зубами.
Больше всех возмущены были поступком Вардана двое из сыновей Хачо — Оган и Ако. «Как можно оскорблять должностное лицо!» — говорили они. По их мнению, должностное лицо не только во время исполнения своих обязанностей, но и в повседневной жизни сохраняло свое значение, свою силу, а потому противоречить ему было нельзя. Немало беспокоило это и старика. Он, хотя и не осуждал Вардана и считал его правым, все же находил поступок его неразумным. Старик Хачо хорошо знал эфенди. Он был уверен, что этот злодей будет стараться вредить Вардану, и если это ему не удастся, то выместит свою злобу на семье старика. Сборщик имел основательные причины для доноса на Хачо — старшину деревни, принимающего у себя такого известного контрабандиста, как Вардан.
Кроме того, старику Хачо приходилось расстаться со своей заветной мечтой. С тех пор, как он узнал, что Томас-эфенди был несколько раз женат, старик совершенно растерялся. Он рассчитывал выдать свою дочь за этого человека, и все его надежды рухнули. Но как доказать справедливость слов Вардана? Старик не считал Вардана лжецом, но кто его знает, мало ли что говорится во время ссоры?
Чем мог, однако, понравиться Хачо этот низкий, бесстыжий человек? Ему давно было известно, что Томас-эфенди — бессовестный, подлый грабитель, что для него нет ничего святого и что он может пожертвовать всем для своей выгоды. Но старик забывал все это из-за положения эфенди. В силу устарелого предрассудка он всегда поклонялся мундиру. По его понятию, мундир сборщика очищал, снимал всякий порок. Вот почему старика Хачо очень влекла надежда иметь такого зятя, перед котором все дрожали. Простой и справедливый, старик Хачо, как старшина и глава целой деревни, имел свои слабости. Ему не хотелось бы выдать свою дочь за простого крестьянина, тем более, что он вырастил ее при таких таинственных обстоятельствах. Выбирая Томаса-эфенди своим зятем, он имел и свои цели: он был старшиной, и ему часто приходилось иметь дело с местным начальством, а эфенди мог быть его заступником. Теперь все его надежды рушились.
Если бы при всем этом Хачо знал еще о видах на Лала Фаттах-бека, то, пожалуй, не вынес бы всех этих бед. Но сыновья ничего не говорили ему. Тайное горе мучило и точило их сердца, в особенности сердца Айрапета и Апо, которые после неудачного совета с братьями не знали, как спасти свою сестру от гибели. Какая участь постигла бы несчастную Лала, если бы бек похитил ее! Могла ли она сделаться женой магометанина или бы кончила свои страдания самоубийством, как Сона?
