Ада Федерольф - Рядом с Алей
Потом стал Озон появляться в тот момент, когда мы ложились спать. Аля впускала его, кот залезал на ее подушку и деловито укладывался вокруг головы этаким нимбом: мордочка у одного уха, хвост у другого. Пахло от него рыбой – видно, кормился у рыбака. Аля осторожно вытягивала из-под него голову и не давала мне выкинуть его за дверь:
– Пусть еще понежится. Видно, тоскует по уюту.
Зато второй кот, который у нас появился, сразу повел себя как хозяин. Он был белого цвета, с зелеными глазами и пышным длинным хвостом. Поначалу он жил в клубе при одном наше работнике, который его прикармливал и пускал к себе спать. Работник этот был из репрессированных, его забрали еще совсем молодым. Администрация лагеря, видя его крепкое сложение, определила парня на какой-то сибирский заводик. На завод Леонид попал впервые в жизни. Не имея никакого представления о машинах, не спросив, как что работает, он полез в какой-то механизм, чтобы самому все рассмотреть. Дело кончилось плохо. На него упала чугунная болванка, которая не только раздробила плечо, но и срезала начисто правую руку. В лагере ему помочь никто не смог, в больнице кое-как заживили плечо и выпустили на работу. Оставаться на заводе было нельзя, и его переправляли с одного места на другое, туда, где можно было обходиться левой рукой.
Леонид был довольно предприимчивым, стал читать книжки и даже научился довольно сносно писать левой рукой, предварительно положив на бумагу гайку, чтобы она не ерзала. Промучавшись несколько лет на разных сибирских предприятиях, он попал в Туруханск в дом культуры. Девушки было заинтересовались им, но, поняв, что он не работник, поотстали; зато не угасал интерес к Роману, большому белому коту Леонида, который неизвестно как и когда появился в клубе. Есть Леонид ходил в ближайшую рабочую столовую, объедки приносил коту, а когда столовая не работала, варил ему кашу из сечки или давал свежую тюльку. Если свежей тюльки не было, давал Роману немоченую соленую рыбу, которую тот ел с отвращением, потом страстно хотел пить, а чистой воды в клубе не было. Пожарники заставили завести в клубе большую, сорокаведерную железную бочку и наполнить ее водой. Воду никто не менял, она протухла, ею пользовались для технических надобностей и мыли руки. Было одно чистое ведро, с которым кружковцы должны были ходить к Енисею в теплое время, зимой же откалывали лед и ставили возле печки. Делать это все ленились. И хотя назначили очередь, но ведро оставалось пустым, а незадачливый кружковец, пытавшийся напиться, кричал: «Ты опять, вражина, воды не принес?! Убить тебя мало!!»
Роману в поисках чистой воды приходилось спускаться к Енисею. На берегу, пока было тепло, всегда были дети, которые бултыхались в воде, что-то ловили. Он стал ходить по воду только ночью. Когда вода в Енисее замерзла, он, осмыслив свое положение, просто пошел за Алей, когда та возвращалась с работы. Дошел до домика, подождал, пока его откроют, уверенно вошел, открыл лапами дверь в комнату, осмотрел помещение, прыгнул на Алину кровать и обосновался там между подушкой и матрасом. Мы следили за ним и, когда он устроился, поняли, что это судьба и он никуда больше не уйдет.
На следующий день в клубе Аля рассказала о Романе Леониду. Тот рассмеялся и сказал: «Ну пусть у вас и остается». Так Роман стал членом нашей семьи. Кормили его теплым молоком, иногда варили для него сорожку (местную рыбешку). От каши из сечки он скоро категорически отказался. Был он ленив, очень самоуверен и снисходителен. Нас терпел, но не ласкался. Ночью уходил на свидание с кошкой. Иногда возвращался через два-три дня с разорванными ушами и исцарапанной мордой. Однажды кот необычайно удивил меня. Это было в тот день, когда Алю неожиданно часов в девять утра вызвали к оперуполномоченному. Всякие вызовы могли кончиться катастрофой – нашей разлукой. Мое волнение передалось животным. Пальма, наша собака, села у наружной двери, не сводя глаз с дверной ручки, а Роман прыгнул на подоконник, вытянулся во весь рост и прижался к стеклу. Когда Аля спускалась с обрыва к дому, Пальма бросилась ей навстречу, высоко прыгая, стараясь лизнуть нос, а наш Роман, такой спокойный и самоуверенный, вдруг забарабанил лапами по стеклу, чего никогда ни до, ни после того не делал.
Теперь о Пальме, или Пальмире Андреевне, как мы иногда называли ее.
Среди кружковцев была девушка Лора. Она уже несколько лет как окончила школу, но не смогла найти работу в Туруханске. Лора была неплохой девушкой, но совершенно ничего не умела делать и не имела желания продолжать образование или чего-то добиваться. Главная ее забота и желание были хоть как-нибудь выйти замуж.
Первая беда в Лориной семье случилась, когда после проверки ее отец, работник торговой сети, был обвинен в крупной недостаче и посажен в ПЗ («предварилку»). Лора старалась защитить отца и говорила знакомым, что он не виновен, а что подвел его какой-то мерзавец начальник, взявший ящики с вином без расписки и оставивший под залог свой партбилет. За отдачу партбилета начальнику вынесли строгий выговор, денег он не вернул, и Лорин отец попал в заключение… За ним пришли милиционеры в форме и новых кирзовых сапогах и, дав прочитать какую-то бумагу, под рев всех членов семьи повели в аэропорт. Собака Пальма при этом присутствовала. Учуяв, что происходит что-то неладное, она бросилась на обидчика милиционера, всю злость из-за маленького роста обрушив на кирзовые сапоги. Она их кусала, пыталась сорвать и возненавидела на всю жизнь.
Через полгода арестовали Лорину мать, тоже за недостачу и за то, что попорченный мышами материал она продавала за полцены, хотя это было запрещено. Недостача составляла примерно две тысячи рублей. Мать и Лора никак не могли собрать больше 1300 рублей, а Лора знала, что после получения денег из Москвы мы купили наш домик и у нас осталось еще 800 рублей, наш НЗ. Я была на улице, когда ко мне прибежали Аля и рыдающая Лора просить у меня разрешения взять с книжки 700 рублей. Потом выяснилось, что милиция эти 700 рублей взяла себе и тут же отправила мать Лоры под суд. Девушка не смогла вернуть нам деньги, а в уплату долга отдала свое приданое – единственное шерстяное платье и покрывало.
Утешением для Лоры стал драмкружок клуба. Она участвовала во всех спектаклях, старательно заучивала роли, и хотя она явно не имела сценических данных, но была добродушна и уступчива, и кружковцы к ней хорошо относились.
Когда мать увезли, Пальма вернулась с Лорой из аэропорта, потыкалась по пустому дому, потом вышла за дверь и пришла к нам. Наш дом был заперт. Она легла у порога и, когда вернулась Аля, очень смущенно, не глядя в глаза, встала, потерлась о ноги и неуверенно завиляла хвостом. Аля открыла дверь, впустила ее в дом, дала поесть. Пальма, вылизав нам руки и лица, улеглась у печки. И поняли мы, что у нас появился еще один член семьи. Пальма была небольшой собачкой, вроде Каштанки, с шелковой волнистой блестящей шерстью. Чрезвычайно ласковая, умная и, как оказалось в дальнейшем, преданная. К тому же она была очень изящная, на пол ложилась всегда «в профиль», вытягивая длинные красивые лапки. Когда она ела из миски что-то жесткое, она выносила этот кусочек подальше от нас и ела где-то за углом, как бы стесняясь.
Весной появилось объявление в Совете, что всех держателей собак просят прийти и купить кожаные ошейники с пронумерованными жестяными жетонами. С жетонами этими всегда была беда. Пальма оказалась страшной охотницей за мышами и кротами. В лесу, куда ранней весной, пока нет комаров, Аля часто ходила гулять и брала с собой Пальму, собака остервенело копала под корнями мордой и лапами в поисках добычи. Когда Аля подзывала ее, Пальма нехотя появлялась, вся вымазанная землей и, землей и, увы, без ошейника. Ошейники были сделаны на более крупных собак, и, копаясь головой в корнях, Пальма роняла его, а найти уже не умела. Было предупреждение, что пойманные собаки без жетонов будут уничтожены, а потом из их дубленых шкур изготовят рукавицы. Конечно, мы этого очень боялись и старались ходить с Пальмой не по улице, где были собаки, а по берегу Енисея или опушке леса, где никого не ловили.
Пальма твердо поняла, что главным источником зла на свете были кирзовые сапоги. В дальнейшем, встречая на улице людей в кирзовых сапогах, она неуклонно на них бросалась. Ее били, отгоняли, но ненависть не утихала.
Что животные сами себе залечивают раны, я слыхала давно. Но увидеть это воочию мне пришлось так. В одну из своих лесных прогулок с Алей Пальма, как обычно, копалась в земле. В кустах лежала разбирая бутылка, и Пальма до кости разрезала себе лапу. Идти она не могла. Аля носовым платком перетянула лапу, чтобы не текла кровь, и принесла Пальму домой на руках. Мы обмыли лапу и хорошо забинтовали, но через некоторое время обнаружили, что Пальма, сидя в углу, яростно срывает бинт. Мы старались ее успокоить, гладили и вновь перевязывали рану, хотя она и огрызалась. Было поздно, мы легли спать. Утром мы нашли Пальму опять без бинта, клочья которого лежали рядом. Когда мы к ней подошли и хотели дотронуться до поврежденной лапы, она огрызнулась.
