Илья Гордон - ТРИ БРАТА
– Вот-вот, Гдалья! – поддержал его Давид. – В самую точку попал. Надо действовать всем сообща, тогда легче будет бороться с хозяевами, с шульцем и остальными кровопийцами. Вот, например, рабочие нашего завода объявили забастовку. Скажу вам откровенно; я оттого и приехал, что мы уже вторую неделю бастуем…
Давид хотел рассказать о тяжелом положении бастующих, но ему не дали говорить. Со всех сторон послышались возгласы:
– Вторую неделю!
– Как же они живут, бедняги?
Фрейда, настороженно прислушивавшаяся к тому, о чем рассказывал Давид, даже выронила нож и всплеснула руками.
– Боже мой, боже! Как тяжко приходится детишкам! Сидят, наверно, бедняжки, без куска хлеба?
– Разумеется. Да если бы только голод… – сказал Давид. – Вот у нас свыше двухсот рабочих жили в хозяйских казармах. В первый же день забастовки их выбросили на улицу с женами, с детьми и со всем скарбом.
Тут уж и Бер, не принимавший до сих пор участия в разговоре, не вытерпел и крикнул, потрясая кулаками:
– Разбойники! Душегубы! Бога не боятся! Людей на улицу выбрасывают, да еще с детишками! А ты бы им сказал, чтобы они приехали к нам в Садаево. Мы бы их как-нибудь по хатам разместили, на улице не оставили бы. Вот разбойники! Вот душегубы! И маленьких детей не пожалели! Как только господь бог это терпит и не наказывает их за такие злодеяния!
– Не беспокойтесь, реб Бер, – проникновенно глядя па него, сказал Давид, – на улице никто не валяется, всех приютили у себя другие рабочие – те, у кого есть собственные домишки или кто снимает квартиру у домохозяев. А вот насчет пропитания у нас и вправду совсем не весело.
– Так, может, нам бы помочь им чем-нибудь? – отозвался Гдалья. – При всей нашей бедности каждый мог бы оторвать что-нибудь от себя и послать голодным рабочим. Кто немного муки, кто мешок картошки, кто десяток яиц, кто немножко творожку, а кто и фунт масла. Я думаю, что каждый из нас готов будет поделиться последним куском хлеба. Да и сам я, хоть тяжело мне теперь без лошадки, полпуда муки дам…
– И я! И я! – послышались голоса.
– Фрейда! – обратился Рахмиэл к жене. – Сколько там у нас яиц? Все отошли бастующим рабочим. Послал бы я им и муки, да у самих у нас пусто, ни зернышка не осталось.
– Стало быть, вы меня поняли! Для этого, можно сказать, я и приехал сюда, – взволнованно сказал Давид. – Я очень рад, что все, о чем я вам рассказывал, вы приняли близко к сердцу. Радостно и то, что вы не только поняли, но сделаете все возможное, чтобы помочь рабочим. Иначе и быть не может, ибо рабочие борются не только за свои интересы, но и за интересы тружеников деревни. Вы думаете, я один хлопочу за забастовщиков? Многие рабочие разъехались по своим родным деревням, чтобы собрать среди своих односельчан что-нибудь в помощь бастующим. Только один уговор, дорогие земляки, язычок на замок. Молчок! Понятно? Никто не должен знать, о чем мы тут толкуем.
– Это понятно, – отозвался рыжебородый. – Но как же мы можем, скажем, прийти к человеку за мукой или за картошкой и не сказать ему, что нам надо?
– Хороший ты человек, Борух, и имя у тебя благословенное7, и задал ты толковый вопрос, – похвалил его Михель Махлин.
– Борух правильно говорит, – сказал Давид. – Я не совсем четко разъяснил вам, как надо действовать. Когда приходишь к человеку и просишь у него помощи, надо ему, конечно, рассказать, кому и для чего нужна эта помощь. Не надо только трезвонить по Садаеву, для какой цели собирается эта помощь и что я для этого специально приехал сюда, ибо все может дойти до шульца, и все наши дела пойдут насмарку, да еще, чего доброго, арестуют меня.
– Будем действовать осторожно, – обещал Михель. – Конечно, надо держать язык за зубами. Кой-кому можно сказать, что хотим помочь беднякам, больным или пострадавшим от пожара. Имена можно придумать. Для кого и для чего мы собираем продукты, должны знать только те, кто собрался здесь. Только мы должны знать, зачем приехал сюда Давид.
– Ты прав, Михель, – оживился Гдалья. – Что-нибудь придумаем, как объяснить сборы пожертвований. Мне кажется, можно будет привлечь и богатеев к этому делу. Посудите сами, что мы можем собрать среди наших бедняков, когда у них самих ничего нет. А вот Юдель Пейтрах, если попросить его помочь человеку в беде, может дать столько, сколько все бедняки вместе.
– Юдель поможет тебе… Держи карман пошире! – раздался насмешливый голос.
– Конечно, поможет! – совершенно серьезно сказал Михель. – Пудов пять даст, если будет знать, что обратно получит шесть!
– Да ну их к лешему, богатеев с их милостями! – воскликнул Давид. – Нам бедняцкая копейка дороже их рубля, потому что она от своего брата хлебороба. Главное – собрать продукты побыстрее и тут же доставить их в город. Подводы, надеюсь, найдем?
– Найдем! Обязательно найдем! – отозвался Михель. – Кто откажется дать свою лошадь на такое дело? Я думаю, что нам, бедным хлеборобам, эти рабочие забастовки тоже могут быть на пользу. Если рабочий люд крепко нажмет на своих хозяев, то и у наших богатеев пузо затрясется. Помните, как было в девятьсот пятом году? Здорово их тогда потрепали. Присмирели, хвосты поджали…
– Да что тут долго толковать? – сказал Рахмиэл. – Пойдем по домам и всякому, кто отзовется на наше святое дело, надо будет сказать: «Несите, ну, скажем, хотя бы к нам, к Беру Донде, или к кому-нибудь другому».
– Самое подходящее место у вас, – сказал Гдалья.
– Тогда мы с Фрейдой останемся здесь и будем принимать продукты, – предложил Бер.
Первым поднялся с места Борух Зюзин, за ним Гдалья Рейчук, Михель Махлин и остальные гости.
– В добрый путь! – напутствовал их Бер, подняв руки, словно для благословения. – Да пошлет вам господь Удачу!
– Аминь! – послышалось в ответ.
На следующий день с раннего утра в хату Бера Донды потянулись мужчины и женщины, старики и молодые. Они несли кульки, узелки с мукой, с картофелем, с фасолью, с пшеном и яйцами. К полудню весь стол был уставлен пожертвованиями хлеборобов Садаева.
Давид предложил Беру и сестре не держать эти продукты на виду, а спрятать где-нибудь в укромном месте.
– Не ровен час, – говорил он, – заглянет в хату чужой глаз, пойдут разговоры и толки… Чего доброго, дойдет слух до шульца, а то еще и до урядника, тогда беды не оберешься.
– К нам чужие не ходят, все свои, – заверил его Бер. И все же по настоянию Давида он вместе с Фрейдой стал перетаскивать продукты на чердак.
К вечеру Давид вышел на улицу. По дороге ему встречались то Михель Махлин, то Гдалья, то рыжебородый Борух. Давиду отрадно было смотреть, как они, возбужденные, хлопотливо шмыгали из дома в дом. «На таких можно положиться, – подумал он. – Последний кусок хлеба от себя оторвут, а забастовщикам помогут!»
Появление на улице Давида, которого уже несколько лет никто не видел в Садаеве, вызвало среди тех, кто не знал действительной цели его приезда, всевозможные толки и пересуды.
– Чего ради он покинул город и вернулся в степь? Что он тут не видел? – сказала соседка семьи Кабо, которая помнила Давида еще мальчишкой.
– Чего тут удивляться, – ответила ей другая женщина. – Просто потянуло человека домой, стосковался по родным местам, по близким людям.
– Да кто у него тут есть, кроме сестры? – отозвалась бывшая соседка. – Говорят, что он в городе немного подзаработал и хочет обзавестись семьей.
Из хаты в хату поползли слухи. Они взбудоражили многих женщин, у которых были взрослые дочери. Нашлись любопытные, которые не поленились и пошли в дом Бера, чтобы выпытать у старика и у Фрейды, зачем приехал Давид.
– Как зачем? – с удивлением спросила Фрейда. – Приехал повидаться, погостить.
– А то говорят…
– Что говорят? Ну что?
Но вдруг в Садаеве приключилось необычное происшествие. Оно потрясло всех. На каждом шагу стар и млад говорили теперь только об этом.
А дело было так.
Спустя несколько дней после приезда Давида в Садаево шульц вывесил на стене приказа список колонистов, за которыми числятся недоимки. Рядом с этими списками появилась огромная белая бумага, на которой большими печатными еврейскими буквами было написано: «Не платите податей за хозяина! Хватит драть с вас по три шкуры!»
По всему Садаеву пополз злорадный шепот:
– Под носом у шульца в самом приказе подложили ему такую свинью! Пусть почешется! Ловко сделано, ха-ха-ха! Пусть он знает, лиходей, что все его проделки мы раскусили! Богатеи будут пользоваться нашей землей, а мы будем подати платить! Слыханное ли это дело?
– Хочешь быть хозяином на своей земле – плати! Не хочешь или не можешь платить – отдавай другому! – заступился кто-то за шульца.
На улице и в синагоге собирались люди, горячо обсуждали происшествие, бранили и всячески поносили шульца за подати, за штрафы и за всевозможные поборы, которые взыскиваются с народа. Люди изощрялись в догадках, кто бы мог наклеить на стене приказа такую бумажку с такой дерзкой надписью. После долгих споров пришли к заключению, что это мог сделать только свой человек.
