Дэвид Лоудз - Генрих VIII и его королевы
«Но когда мы вспоминаем о нашей бренности и том, что мы должны умереть, тогда видим, что все наши деяния в ходе жизни нашей неправедны и не заслуживают упоминания, если в момент смерти мы оставляем вас в тревоге. Ибо наш истинный наследник не будет известен в момент нашей смерти, и какие горе и беды обрушатся тогда на вас и ваших детей… И хотя всемогущему Богу угодно было послать нам прекрасную дочь от меня и одной благородной дамы, принесшую нам большую радость, однако многие великие священнослужители сказали нам, что ни она не является нашей законной дочерью, ни ее мать — нашей законной женой…»[62].
Нет оснований сомневаться в его искренности, но даже весьма лояльный Эдвард Холл не скрывает того факта, что его покаяние было встречено недоброжелательно.
«Впечатление, которое произвела на слушателей эта речь, было странно, ибо некоторые вздыхали и ничего не говорили, другие печалились оттого, что короля так мучают угрызения совести. Другие, которые благоволили к королеве, очень жалели, что это дело наконец открылось…»[63]. Кампеджио уже добрался до Лондона и встретился с королем 24 октября. Он застал короля в лихорадочном нетерпении и полной убежденности в правоте своего дела.
Несмотря на эту уверенность, настроение Генриха было неровным. Казалось, он был полностью сбит с толку тем, что его речь 8 ноября была принята без должного сочувствия, и пытаясь запугать Кампеджио, он одновременно тщетно искал поддержки и одобрения. Все это, что вполне очевидно и закономерно, он нашел в самой Анне. Может быть, он даже предпринял новую попытку уговорить ее стать его любовницей. Если он это и сделал, то не достиг никакого успеха. Ему сказали, и вполне определенно, — что он должен продолжать настаивать на аннулировании брака. Нет ничего удивительного в том, что она настояла и на своем возвращении ко двору и приехала 9 декабря, когда французский посол, Дю Белле, заметил, что устроилась она с большой пышностью неподалеку от собственных покоев короля. Когда двор отправился на Рождество в Гринвич, Анне также были выделены комнаты во дворце. Реакция Екатерины на этот menage a trois была молчаливой, но вполне ясной. Когда король сражался с сыном Кампеджио во время празднеств, «… королева не проявила к ним никакой благосклонности и не выразила никакой радости, все мысли ее были в тревоге»[64]. У нее были все основания тревожиться, потому что к этому времени всем стало очевидно, что она полностью утратила свое влияние на мужа, уступив его гораздо более молодой и привлекательной женщине. Она могла добиться того, чтобы удержать его от женитьбы на ней, и воспользоваться сочувствием и поддержкой английского народа, но это было жалким и бесплодным утешением, когда потеряны любовь и уважение человека, с которым она прожила почти двадцать лет и который обращался с ней с таким почтением и нежностью.
Анна имела весьма незначительную поддержку вне собственной семьи, но к январю 1529 года она обнаружила, что располагает определенной властью, которая связана с огромным влиянием на короля в сфере его абсолютного правления. Летом 1528 года она решительно вмешалась, хотя и не с большой пользой, в назначение новой аббатиссы Уилтона и, возможно, ненамеренно оставила Уолси с носом. Позже пришли к мнению, что ее использовали в качестве орудия члены совета, которых обижало затянувшееся главенство кардинала.
«Они прекрасно понимали, — писал Джордж Кавендиш, — что им чрезвычайно трудно сделать что-либо самим, поэтому, зная о большой привязанности, которую король питал к миссис Анне Болейн, они вбили себе в голову, что она будет для них удобным и послушным орудием, чтобы осуществить их низкие замыслы, и часто с ней об этом советовались…»[65]. Однако это наверняка ошибочное мнение. Анна не имела намерения подрывать позиции Уолси при короле, пока он, как казалось, оставался именно тем человеком, который мог добиться аннулирования брака Генриха. Как только он продемонстрировал свою неспособность доставить этот трофей, гнев короля вряд ли стоило раздувать. Кучка дворян, которым Анна могла оказывать политические услуги, — Томас Уайет, сэр Томас Чени и ее зять Уильям Кэри — вряд ли составляла политическую партию, несмотря на тот факт, что все они были членами тайной палаты. Представление о том, что она возглавляла мощную коалицию против Уолси, включающую герцогов Норфолка и Саффолка, возникло скорее всего в богатом воображении Иниго де Мендосы, посла императора, хотя Кавендиш тоже в это поверил уже много лет спустя. В действительности о непосредственной политической деятельности Анны до лета 1529 года известно очень мало. Домыслы и косвенные данные могут быть извлечены из возвышения людей, подобных сэру Френсису Брайену, но до падения Уолси не существовало того, что называют «рукой Болейн». И если бы он пережил кризис 1529–1530 годов, то не было бы оснований предполагать, что они не действовали заодно.
В начале 1529 года ключевой фигурой был (или казался) Лоренцо Кампеджио. Как только его полномочия закончились, выяснилось, что они недостаточны, но от папы были получены дополнительные гарантии, и король по-прежнему сохранял полный оптимизм. С другой стороны, у Уолси не было никаких иллюзий. Лучшее, на что он мог надеяться, — это убедить Кампеджио в абсолютной необходимости выполнения просьбы Генриха, так что они могли вместе надавить на папу, чтобы освободить его от имперского влияния. Однако они понимали, что дело короля с позиций канонического права является довольно спорным. Уолси предпочел бы, чтобы Генрих обжаловал разрешение, данное Юлием, на том основании, что оно устраняло фактор кровосмешения, а не по мотивам чести (другими словами, в основе этого разрешения лежало предположение о том, что первый брак Екатерины был осуществлен, тогда как на самом деле он фактически не состоялся). Тот факт, что кровосмешение было более серьезным грехом, чем посягательство на честь, не стоило акцентировать. Тогда бы брак можно было признать недействительным по чисто формальным причинам. Этого было бы достаточно, чтобы заставить Климента встать на сторону короля, не высказывая никаких суждений об истинном смысле этого дела. Король, однако, не позволил воспользоваться таким аргументом. Возможно, он не мог допустить, что Екатерина была во всем чиста в своем первом браке, а он — нет, или он был настолько одержим своим собственной верой в проклятье брачного союза с женой брата, что попросту отказывался подать апелляцию по другому поводу. Кампеджио, понимая, что король непреклонен и не поддается никаким разумным аргументам, сосредоточил свои усилия на Екатерине. Он имел тайные инструкции, как можно дольше затягивать это дело и вовсе не при любых обстоятельствах действовать в пользу короля. С другой стороны, он начинал понимать политические опасности, возникшие в связи с упрямством короля. Только если королеву удастся уговорить пойти на уступки, можно будет избежать столкновения между несокрушимой силой и неподвижной материей.
Решение легата было простым и надежным. Если Екатерину удастся убедить уйти в монастырь, то возникнет благовидный предлог, с точки зрения канонического права, чтобы позволить ее мужу жениться повторно. Эта ситуация не была бесспорной, но существовала весьма авторитетная точка зрения, согласно которой если один из супругов посвящал себя религии, то брак расторгался[66]. Выгода такого решения могла бы состоять в том, что оно опиралось на мнение Екатерины о своем собственном браке, не касалось проблемы законности рождения Марии и в то же время предоставляло Генриху ту свободу, которой он так страстно жаждал. К несчастью для Кампеджио, этот план понравился королю настолько, что он пустил в ход всю свою неукротимую силу, чтобы Екатерина тут же его приняла. Если и существовал какой-то шанс, что она так и поступит, то напор Генриха его уничтожил. Ее категорический и упрямый отказ, который по-человечески совершенно понятен, был облечен в любопытные мотивы. Она так же хорошо, как и Генрих, знала, что никогда больше не родит ребенка. Она также знала о его горячем желании иметь сына, хотя могла этому не сочувствовать. Она была глубоко благочестивой женщиной, и монашество влекло ее раньше. Не возникло бы вопроса о ее бесчестии и необходимости защищать права ее дочери.
Печать кардинала Кампеджио, который был послан папой Климентом VII в качестве легата, чтобы присутствовать вместе с Уолси на церковном суде в БлекфрайерсеСледовательно, ее решение основывалось в большей мере на гордости и на общественном мнении, чем на духовном смысле ситуации. С того времени как ее муж в сущности публично отрекся от нее и открыто намеревается жениться на другой женщине, такой уход был бы истолкован как отступление, как молчаливое признание его прав, или в крайнем случае его силы. Поэтому ее нельзя было принудить ни угрозами, ни уговорами, и после этого не осталось ничего другого, как слушание дела in foro publico, на церковном суде. Вследствие этого Уолси и Камподжио предписали королю и королеве предстать перед ними в Блекфрайерсе 18 июня 1529 года.
