Эдвард Резерфорд - Нью-Йорк
Вскоре после его ухода Госпожа позвала меня:
– Квош, у тебя есть молоток?
Ну да, у меня был молоток, в мастерской. Там Госпожа огляделась и увидела большие металлические колья, которыми Босс крепил палатку.
– Их тоже возьми, – сказала она. – Пойдешь со мной.
Мне было страшно после слов Босса, но я не посмел перечить и ей. И мы пошли в форт.
Солнце садилось, но людей собралось полно. Главным стал капитан форта. Он был с солдатами, но пытался организовать добровольцев, большей частью стянувшихся на пятачок под названием Боулинг-Грин перед самым фортом. Госпожа даже не взглянула на капитана. Она просто вошла со мной в форт, кликнув нескольких волонтеров. Нас набралось человек двадцать. Затем Госпожа направилась прямо на огневые позиции и, не успели окружающие понять, что происходит, взяла у меня кол, молоток и начала пробивать в орудии дыру там, куда засыпают порох, чтобы было не выстрелить. Солдаты увидели, подняли крик и попытались помешать, но она не обратила на них никакого внимания и так ударила по этому колу, что тот засел намертво. Законопатить оружие – так это называется.
Солдаты всполошились. Они были плохо обучены. Они побежали к нам, крича добровольцам остановить Госпожу. Но добровольцы, будучи голландцами, как раз доброй воли не проявили. А Госпожа уже взялась за следующее орудие.
Тут один солдат подоспел к Госпоже и замахнулся мушкетом. Мне ничего не оставалось, как только броситься на него, и не успел он ударить, как я сбил его с ног и приложил головой об пол так, что он остался лежать. Но подбежал уже второй, прицелился в меня из большого пистоля и нажал на курок. Тут мне бы и помереть. Но на мое счастье, пистоль был плохо заправлен и не выстрелил. Госпожа обернулась, увидела все это и приказала добровольцам оттеснить солдат, что те и сделали.
Ну и после началась неразбериха: солдаты не знали, как быть, а на помощь Госпоже в форт подтянулись еще волонтеры, и капитан пришел в отчаяние, когда узнал о происходящем. Госпожа знай конопатила орудия, пока не закончились колья. Тогда она отдала добровольцам молоток и велела поживее продолжить.
На следующий день шестьсот человек голландцев заняли открытую возвышенность над стеной. Они вступили в форт, приветствуемые считаными единицами голландцев, и английский капитан был вынужден сдаться. Он ничего не смог сделать.
После этого я оказался в великой милости у Госпожи. Я боялся, что Босс рассердится, ибо ослушался и пошел в форт, но тот через день сказал мне:
– Госпожа говорит, что ты ей жизнь спас.
– Да, сударь, – ответил я.
Он только рассмеялся:
– Наверное, я должен благодарить тебя, – и не тронул меня.
Итак, Нью-Йорк вновь стал голландским. На сей раз его назвали Нью-Оранж. Но это продолжалось всего год. Наши заокеанские хозяева не замедлили заключить новый договор, и нас вернули англичанам, что не обрадовало Госпожу.
Затем какое-то время все было мирно. Манхэттен опять переименовали в Нью-Йорк, но Андрос, новый английский губернатор, говорил по-голландски и помогал купцам, особенно состоятельным. Он засыпал канал, пересекавший город. Госпожа заявила, что он сделал это, дабы истребить память об Амстердаме. Но старая канава воняла, и мне сдается, что причина была в этом. Сверху проложили красивую улицу, названную Брод-стрит.
И в это самое время в Нью-Йорк переехал мистер Мастер, которого мы встретили на Лонг-Айленде. Они с Боссом провернули на пару много дел. Как встарь, Боссу нравился пушной промысел в верховьях реки, но торговля распространилась по побережью, где находились Вест-Индские сахарные плантации, и этим занимался мистер Мастер. Босс иногда путешествовал с ним, равно как и мингер Филипс.
Но Босс сделал вещь, приведшую Госпожу в неистовый восторг. Яну подходила пора жениться, и Босс нашел ему невесту – девушку из приличной голландской семьи. Весьма состоятельную, а звали ее Лизбет Петерсен. Я видел ее в городе, но ни разу не общался с ней до того дня, когда она пожаловала к нам после оглашения помолвки.
– Это Квош, – сказал ей Ян и дружески улыбнулся мне, а юная леди кивнула.
И я был рад, когда мисс Клара добавила:
– Квош жил у нас всю жизнь, Лизбет. Он мой лучший друг.
Тогда юная леди наградила меня сердечной улыбкой, желая показать, что уяснила надобность доброго ко мне отношения.
И мне было очень приятно присутствовать на свадьбе и смотреть, как улыбался пастор, а Босс с Госпожой, премного довольные, стояли под ручку.
В следующем году мне удалось сослужить Боссу службу, которая изменила всю мою жизнь.
В 1675 году индейцы подняли лютое восстание. Его возглавил индейский вождь по имени Метаком, хотя некоторые называли его Королем Филипом. Не знаю, из-за чего начался сыр-бор, но вся индейская горечь из-за потери земель, отобранных белым человеком, в мгновение ока погнала их в Массачусетс и дальние области Коннектикута. Вскоре индейцы и белые убивали друг друга в несметных количествах. И жители Нью-Йорка пришли в ужас.
Причиной было то, что все эти племена говорили по-алгонкински, а потому казалось естественным, что к ним присоединятся индейцы из окрестностей Нью-Йорка. Ряды последних значительно поредели, но их еще было много и на Лонг-Айленде, и в верховьях реки.
Но губернатор Андрос знал, что делать. Он собрал всех этих индейцев и заставил поклясться, что те не будут сражаться, а многих перевез в лагерь поближе к городу, чтобы присматривать за ними. Затем отправился вверх по реке к могаукам и посулил им целую пропасть товаров и припасов на том условии, что они придут и сокрушат нью-йоркских алгонкинов, если те вздумают досаждать. И это сработало – вокруг Манхэттена было тихо.
Однажды Босс взял меня на середину острова Манхэттен, где приказали встать лагерем каким-то индейцам. Он сказал мне, что знает их с незапамятных времен, когда торговал с ними. Те поставили на поляне несколько вигвамов. Хорошее было место, вся трава в землянике. Босс переговорил с индейцами на их языке, и было видно, что те ему рады, но я приметил несколько хворых. Чуть позже Босс подошел и спросил:
– Квош, ты боишься лихорадки?
Город время от времени навещала лихорадка. Я помню, что, когда мне было лет восемнадцать, дело вышло очень скверное, перемерло порядочно детей и стариков. Но меня лихорадка никогда не брала.
– Нет, Босс, – ответил я.
– Добро, – говорит он, – тогда побудь с этими людьми и проследи, чтобы они ни в чем не нуждались. Если не хватит еды или лекарств, то сразу иди в город и докладывай мне.
Вот я и задержался в том месте без малого на месяц. И несколько тамошних семейств тяжело захворало. Одной женщине пришлось особенно худо: она была бледнее остальных, лишилась мужа, а дети лежали при смерти. Но я помог ей снести их на реку, мы окунули и охладили их, а потом я отправился в город за толокном и тому подобным. Наверное, без моей помощи она потеряла бы и детей. Так или иначе, я сказал Боссу, и он меня похвалил.
Но когда все закончилось и я вернулся домой, то Госпожа набросилась на меня, не успел я переступить порог.
– Транжиришь время, индейцев спасаешь! – разошлась она. – А ну-ка, берись за дело и вычисти этот дом – чай, месяц не прибирался!
Я знал, что она была невысокого мнения об индейцах, но я же не виноват в том, что помог им. Босс сказал, чтобы я не тревожился на сей счет, однако она после этого, похоже, напрочь забыла, что я спас ей жизнь, и долго была со мной холодна.
Я же понял: можно всю жизнь прожить с людьми, но так и не разобраться в них.
Но благодарность Босса я заслужил точно. Примерно через месяц он позвал меня в свою рабочую комнату и велел закрыть дверь. Он дымил трубкой, смотрел на меня задумчиво, и я подумал, уж не попал ли я в какую беду.
– Квош, – произнес он негромко спустя минуту, – никто не вечен. Когда-нибудь я умру и вот поэтому поразмыслил, как быть тогда с тобой.
Я решил, что он подумывает отдать меня в услужение своему сыну Яну. Но я промолчал и приготовился почтительно слушать дальше.
– И я собираюсь дать тебе вольную, – заявил он.
Я едва ли поверил своим ушам. Все вольноотпущенники, каких я знал, давно работали на Голландскую Вест-Индскую компанию. Я никогда не слышал, чтобы частные собственники в Нью-Йорке отпускали своих рабов. Поэтому у меня голова пошла кругом, едва он это сказал.
– Спасибо, Босс, – ответил я.
Он пыхнул трубкой.
– Но ты будешь нужен мне, покуда я жив, – добавил он, а я со всей осторожностью взглянул на него так, что его разобрал смех. – Небось прикидываешь теперь, сколько я протяну?
– Нет, Босс, – возразил я, но мы оба знали, что это правда, и он еще пуще развеселился.
– Ну так я пока не спешу помирать, – изрек он. Затем добродушно улыбнулся. – Ждать тебе, Квош, придется, наверное, долго, но я про тебя не забуду.
Похоже было на то, что наступит день, когда моя мечта о воле все-таки сбудется.
