Сергей Максимов - Путь Грифона
Позже выяснилось, что с Брусиловым проводилась целая специальная операция. «Работал» с генералом заместитель Троцкого Эфраим Склянский. Что уж там было «наработано», о чём был разговор, доподлинно неизвестно, но в своих мемуарах генерал рассказывал совсем необычные вещи. Якобы ему сообщили, что «в штабе и даже в войсках Врангеля происходит настоящее брожение», войска «заставляют силой бороться и покидать родную землю», что «состав офицеров определённо настроен против распоряжений высшего начальства», намерен «низвергнуть Врангеля и объявить его армию Красной Крымской под командованием Брусилова». «Я воодушевился, поверив этому негодяю (надо полагать, Склянскому). Я думаю: армия Врангеля в моих руках плюс те, кто предан мне внутри страны в рядах Красной Армии: конечно, я поеду на юг со звездой, а вернусь с крестом и свалю этих захватчиков».
Казалось бы, всё ясно. Вот воспоминания генерала. Вот объяснение причин, побудивших его поставить свою подпись под воззванием, но… Но это не совсем генеральские мемуары… Это мемуары, опубликованные генеральской женой после смерти автора Брусиловского прорыва. 17 марта 1926 года на семьдесят третьем году жизни А.А. Брусилов скончался. Надежда Владимировна Брусилова почти сразу покинула Советский Союз. Есть в этих заграничных мемуарах и утверждение о том, что никаких воззваний генерал не подписывал. Но есть и подтверждение тому, что воззвания, которые он не подписывал, не только имели хождение в Крыму, но им поверили. Поэтому офицеры «оставались на берегу и попадали в руки не мои, а свирепствовавшего Белы Куна, массами их расстреливающего»…
А если к этому добавить, что за несколько месяцев до своей кончины Брусилов выезжал на лечение в Карловы Вары, то вопросов будет ещё больше. Невольно заподозришь, что товарищи, разрешившие ему заграничную поездку, надеялись, что белогвардейцы отомстят генералу за сотрудничество с советской властью. Но генерал вернулся. Так получилось, – чтобы умереть на родине…
Крым наиболее известное место массового истребления только потому, что полуостров оказался последним местом дислокации крупных белогвардейских сил. Сколько бывших белых было расстреляно по всей России, даже примерно посчитать невозможно. Уничтожая офицеров и представителей «чуждых классов», большевики осознанно, продуманно и методично уничтожали наиболее образованную часть русского общества. И на это святое место нагло влезала новая, собою же назначенная, менее образованная, но ловкая, циничная, наглая и беспощадная, самонадеянная интернациональная мразь. Желавшая по своему усмотрению распоряжаться судьбой сложного русского мира. Распоряжаться и править целой вселенной. Они не знали или не желали знать, что именно со вселенной имеют дело. «Россия – не государство. Россия – вселенная!» – говаривала Екатерина Великая, «немка по происхождению, француженка по воспитанию и русская душой». Русская душа повсеместно теперь была не в чести. А русская душа Суровцева разрывалась от отчаяния и бессилия что-то изменить. На протяжении следующих лет душа этого человека будет поставлена вне закона, а сейчас она металась и бунтовала против тьмы, надвигающейся и на неё, и на светлые души близких людей.
К родителям Серова он явился ночью. Постучал условленным стуком. Не скрывая тревоги, не раздеваясь и не проходя в дом, прямо в прихожей рассказал отставному адмиралу и его жене о жутких расправах, учинённых по всему полуострову.
– Григорий Александрович, ваше превосходительство, – взволнованно продолжал Сергей Георгиевич, – существует последняя возможность покинуть город. Есть приказ о командировании в центр, в Москву, военных и гражданских врачей. Это единственный шанс вырваться из Крыма. Вот документы на вас и на вашу супругу. Оба эти, с позволения сказать, мандата настоящие. Они заверены подлинными подписями и печатями. Врачебный диплом, думаю, у вас и не спросят. А спросят – скажите, что потерян… Собирайтесь и с утра ступайте на вокзал, пока ещё не остановились поезда…
– Голубчик, – растроганно отвечал адмирал, – неужели вы думаете, что я смогу сыграть роль доктора? Нет и нет. Мы с Клавдией Ильиничной решили остаться.
– Серёженька, – в свой черёд подхватила мама Серова, – будем надеяться, что у новой власти хватит здравого ума и совести рассудить, что мы не представляем для них никакой опасности. Мы ещё можем быть и полезны нашему отечеству. Это же очевидно.
Точно так, как год назад в Томске при разговоре с тётушками, он осознал, что никакого его красноречия не хватит, чтобы убедить этих милых и наивных людей прислушаться к его мнению. А мнение его к тому времени не предполагало никаких иллюзий в отношении намерений советской власти.
– Давайте пить чай, – обыденно предложила женщина.
– Нет, – твёрдо заявил Сергей Георгиевич, – мне пора уходить.
С поцелуями, с краткими и нежными объятьями простились почти молча. Если бы не Клавдия Ильинична, по-матерински перекрестившая его на прощание.
– Храни вас Господь, Серёженька, – прошептала она.
В Красной армии наступал свой, новый, неповторимый, но естественный период формирования военной истории. Историческим символом разгрома армий Колчака уже устойчиво считалась Пятая армия под командованием Тухачевского. Теперь такое насколько грозное, настолько противоречивое явление, как Первая конная, на глазах современников превращалось в легенду в деле разгрома Врангеля. Напрасно ещё летом 1920 года Ленин обращался в Реввоенсовет Юго-Западного фронта с просьбой «не делать из Будённого легендарного героя и не восхвалять его личность в печати». К концу того же года, казалось, сама будённовская армия выталкивала за круг исторических событий армию Миронова. И, надо сказать, вытолкала. И в песне-марше о красных кавалеристах, которую вскоре запела вся страна про «Будённого – нашего братишку» и про «Ворошилова – первого красного офицера», было безапелляционно заявлено: «Уж врезались мы в Крым». Да уж, врезались…
Если в других армиях и соединениях бывшего Южного фронта царило воодушевление от победы над Врангелем, то в Первой конной обстановка была деловой и сдержанной. Опыт грабежей и погромов, учинённых прошлым летом шестой дивизией армии, не только помнился, но и определял нынешнюю сдержанность в проявлении чувств и желаний. Навсегда запомнились будённовцам и суровые наказания за летние бесчинства. К тому же пока незачем было что-то реквизировать и кого-то грабить.
Брошенное врангелевцами военное и другое имущество буквально валялось под ногами. А одного только вина нынешнего урожая было столько, что можно было обойтись и без налётов на государственные винные погреба. Вином были заполнены все пригодные для этого ёмкости. Вином утоляли жажду. Вином разгоняли грусть-печаль-тоску и дурные предчувствия. Вином встречали и провожали гостей и начальство. Вином только что не умывались. И всё равно опьянения от разгрома Врангеля, подогреваемого захлестнувшим войска пьянством, здесь не испытывали.
Хорошо здесь помнили и другой недавний опыт. И этот опыт учил, что трофейные запасы имеют свойство исчезать так же быстро, как до этого появились. Поэтому известие о выводе армии из Крыма было встречено если не с воодушевлением, то со спокойным пониманием. В Первой конной армии серьёзно заговорили о послевоенном устройстве своей жизни. И первый, ещё подсознательный, вывод был следующий: по возможности держаться друг друга. Если и до этого яркие, исключительные личности красных командиров проецировались на названия воинских соединений, то к окончанию Гражданской войны сформировались устойчивые военные сообщества, которые отличались не только названием, но и своим особым мировоззрением и даже идеологией. Всем сразу становилось понятно, о ком и о чём идёт речь, когда говорили об армии Будённого, о корпусе Червонного казачества Примакова, о бригаде Котовского, о дивизии Чапаева или о Железной дивизии Блюхера. Придёт время, графа «прохождение службы» в воинском документе, заполненная штабным писарем во время Гражданской войны, станет даже основанием для репрессий. По той простой причине, что сами имена нарицательные, давшие названия воинским частям, будут иметь ярко выраженную политическую окраску.
Но это будет потом. А пока Крымский ревком второго состава, под председательством уже Белы Куна, потребовал от всех бывших офицеров армии Врангеля встать на учёт, что было воспринято белогвардейцами как мероприятие грядущей амнистии. Ревком осторожно, точно пробуя силы, санкционировал ночные расстрелы. В эти же дни особый отдел четвёртой армии почти закончил разоружение и уничтожение махновцев и других «зелёных». Точно расчистил поле для более масштабных, грядущих расправ над оставшимися в Крыму не только врангелевцами, но и представителями буржуазных классов.
