Валентин Пикуль - Нечистая сила
Из камеры Петропавловской крепости царь перевел Сухомлинова в палату психиатрической больницы, откуда было легче отдать его «под домашний арест». Генерал Алексеев сказал государю:
– Ваше величество, а вы не боитесь, что толпа с улицы ворвется в квартиру и растерзает бывшего министра?
– К нему будет приставлен караул…
В жилище Сухомлиновых вперлись вечером сразу девять солдат с винтовками, попросили стакан и дружно хлестали сырую воду из-под крана.
Екатерина Викторовна с презрением сказала:
– Что вы мне тут водопой устроили, как лошади? Солдаты неграмотно, но вежливо объяснили:
– Войди в наше положение. Вечером крупы тебе насыплют доверху.
Трескаешь, ажно в башке гудеж. Оно ж понятно – пишшия-то не домашня, казенна. Без воды у нас все засохнет и кишки склеятся!
Сухомлинова позвонила в МВД Протопопову.
– Это выше моих сил! – сказала она. – Всю квартиру завоняли махоркой и портянками… Неужели мой супруг убежит?
Протопопов лично навестил арестанта, наговорил ему любезностей и выставил караул на лестницу, чтобы не мешал жить. Когда министр удалился, чета Сухомлиновых в строгом молчании пила чай, и абажур отпечатал на скатерти розовый круг. Екатерина Викторовна, поджав губы, тонкими пальцами с крашеными ногтями положила себе в чашечку два куска сахара.
– Я забыла сказать, – с расстановкой произнесла она, хмуря густые брови,
– за то, что ты сидишь со мною и пьешь чай не в крепости, а дома, за это ты должен благодарить Распутина.
Старик тихо и жалко заплакал: он все понял.
– Боже мой, – бормотал, – какой позор… Ах, Катя! Жена следила, как тают в чашке куски рафинада.
– Ты, – сказала она, не глядя мужу в глаза, – должен хотя бы позвонить Распутину и в двух словах… поблагодарить.
– Избавь! Этого я никогда не сделаю…
Распутин говорил в эти дни: «Осталось Рубинштейна вызволить, тады и отдохнуть можно, а то юстицка замотала меня!» До его слуха уже долетали возгласы с улиц: «Долой Штюрмера, долой Протопопова!» Штюрмера свалить было нетрудно, пихни – и брякнется, а Протопопова уже невозможно… Пока Екатерина Викторовна пила чай со старым оскорбленным мужем, Гришка хлебал чай с Софьей Лунц; он долго молчал, что-то думал, потом показал ей кулак:
– Вот ена, Рассея-то, где! И не пикнет…
ФИНАЛ СЕДЬМОЙ ЧАСТИ
Русская военная сила к осени 1916 года уже не имела гвардии – весь ее цвет погиб под шрапнелью, был вырезан под корень дробными германскими пулеметами; славная гвардия полегла в болотах Мазурии непогребенной, она приняла смерть в желтых облаках хлористых газов. Не только пролетариат – армия тоже волновалась, в окопах бродила закваска мятежа, а на страну надвигался голод. Впрочем, не будем упрощенно думать, что Россия обеднела продуктами – и хлеб, и мясо водились по-прежнему в гомерическом изобилии, но Петроград и Москва уже давно сидели на скудном пайке, ибо неразбериха на транспорте путала графики доставки провизии.
Вопрос о голоде в городах – это был тот каверзный оселок, на котором царское правительство наглядно оттачивало свое бюрократическое бессилие…
Время испытания массам надоело, Дело пропитания – внутреннее дело.
Сытно кто обедает или голодает – Про то Попка ведает, про то Попка знает.
Стихи требуют комментариев: Протопопов заверил царя, что разрешение продовольственного кризиса он берет на себя, как частное дело своего министерства. Не в меру словоточащий министр бросил в публику, словно камень в нищего, страшное откровенное признание: лозунг «Все для войны!» обратился в лозунг «Ничего для тыла!». Протопопов замышлял величественную схему продовольственной диктатуры – иллюзию, каких у него было немало, но высшую власть империи уже охватывал паралич… Власть! Она отвергла Протопопова, как выскочку. С осени 1916 года министры начали саботаж, и все решения Протопопова (пусть даже разумные) погибали в закорючках возражений, пунктов, циркуляров и объяснительных записок. Новоявленный диктатор оказался трусливым зайцем, а министры скоро почуяли, что этот суконный фабрикант боится их громоздких кабинетов, он готов встать навытяжку перед тайным советником в позлащенном мундире гофмаршала. Протопопов уже не вылезал из-под жестокого обстрела печати, он превратился в удобную мишень для насмешек. Наконец, в думских кругах извлекли на свет божий и свидание Протопопова с Варбургом в Стокгольме; имя министра внутренних дел отныне ставилось в один ряд с именами Распутина, Манасевича-Мануйлова, Питирима и Штюрмера… До царя дошли слухи о недовольстве в Думе назначением Протопопова; Николай II заметил вполне резонно:
– Вот пойми их! Сами же выдвигали Протопопова, он был товарищем председателя Родзянки, который прочил его на пост министра торговли и промышленности. А теперь, когда я возвысил Протопопова, они от него воротятся… Эти господа во фраках сами не ведают, кого им нужно на свою шею!
Протопопов горько плакал перед царем в Ставке:
– Государь, я оплеван уже с ног до головы… За кулисами правительства он выработал каверзный ход, одобренный в домике Вырубовой, и явился к Родзянке:
– По секрету скажу: есть предположение сделать вас министром иностранных дел и… премьером государства. Эх, чудить так чудить! Родзянко на это согласился.
– Но, – сказал, – передайте государю, что, став премьером, я прошу его не вмешиваться в назначения мною министров. Каждого я назначу сроком не меньше трех лет, чтобы не было больше чехарды. Императрица не должна касаться государственных дел. Я сошлю ее в Ливадию, где до конца войны стану ее держать под надзором полиции. А всех великих князей я разгоню…
Задобрить Думу не удалось, и тогда Протопопов решил ее напугать. Он появился в Таврическом дворце, с вызовом бравируя перед депутатами новенькой жандармской формой, узкой в талии.
– Зачем вам этот цирк? – спросил его Родзянко.
– Как шеф жандармов, я имею право на ношение формы.
– Но, помимо права, существует еще и мораль… Потом, наедине с Родзянкой, министр сказал:
– Вы бы знали, какая у нас императрица красивая, энергичная, умная и самостоятельная… Почему вы не можете подружиться?
Родзянко тронул октябриста-жандарма за пульс.
– А где вы вчера обедали?
Протопопов сознался, что гостил у Вырубовой.
– А ужинали у Штюрмера?
– Откуда вы это узнали? – вырвалось у Протопопова.
– В ближайшие дни Дума потребует у вас объяснений…
Публичное оплевывание диктатора состоялось 19 октября на квартире Родзянки… Протопопов, как токующий глухарь, часто закатывал глаза к потолку и бормотал:
– Поверьте, товарищи, что я способен спасти Россию, я чувствую, что только я (!) еще могу спасти ее, матушку…
Думский депутат Шингарев, врач по профессии, толкнул хозяина в бок и шепнул:
– Начинается… прогрессивный паралич.
– Вы думаете, это не транс?
– Нет, сифилитический приступ… Потом это пройдет, но сейчас общение с ним затруднено. Я таких уже встречал…
Стенограмма беседы рисует картину того, как торжественно происходило оплевывание. Милюков начал повышенным тоном:
– Вы просите нас говорить как товарищей. Но человек, который вошел в кабинет Штюрмера, при котором освобождены Сухомлинов и Манасевич-Мануйлов, человек, преследующий свободу печати и дружащий с Распутиным, нашим товарищем быть не может!
– О Распутине я хотел бы ответить, но это секрет, – шепнул Протопопов. – Я хотел столковаться с Думой, но вижу ваше враждебное отношение… Что ж, пойду своим путем!
– Вы заняли место старика Хвостова (Это А.А.Хвостов, родной дядя А. Н.
Хвостова, о котором мною говорилось.), – заметил Шингарев, – место человека, который при всей его реакционности не пожелал освобождать Сухомлинова… Вы явились к нам не в скромном сюртуке, как того требует приличие, а в мундире жандарма. К товарищам так не ходят! Вы хотите, чтобы мы испугались вас?
– Я личный кандидат государя, которого я узнал и полюбил. Но я не могу рассказывать об интимной стороне этого дела…
Не забыли и Курлова! Протопопову напомнили о его роли в убийстве Столыпина, на что министр огрызнулся – Курлов никого не убивал. Тогда в разговор вклинился националист Шульгин:
– Я доставлю вам несколько тяжелых минут. Мы не знали, как думать: вы или мученик, пошедший туда (Шульгин показал на потолок пальцем), чтобы сделать что-либо для страны нужное, или просто честолюбец? Ваш кредит очень низко пал…
Протопопов – в раздражении:
– Если здесь говорят, что меня больше не уважают, то на это может быть дан ответ с пистолетом в руках… Туда (он тоже показал пальцем на потолок) приходит масса обездоленных, и никто еще от меня не уходил, не облегчив души и сердца… Я исполняю желания моего государя. Я всегда считал себя монархистом. Вы хотите потрясений? Но этого вы не добьетесь. Зато вот я на посту министра внутренних дел могу кое-что для России сделать!
