Каирская трилогия (ЛП) - Махфуз Нагиб

Он ненадолго замолчал, словно остерегаясь, а затем спросил:

— Догадайтесь, о чём я думаю?

— Мне нет до этого никакого дела…

«Темнота, тишина, уединение. До чего же действует мне на нервы эта темнота…»

— Я думаю об общей стене, соединяющей наши крыши. А что вам внушает этот вид?

— Ничего…

— Зрелище двух влюблённых, прижавшихся друг к другу…

— Мне не нравится слушать подобные речи…

— Их объятия напоминают ещё и о том, что их ничто не разделит.

— Ха!..

Этот возглас вырвался у неё словно обольстительное запугивание. Он со смехом сказал:

— Мне словно говорят: «Перейди на ту сторону, ну же..!»

Она отступила назад на два шага, пока её спина не прижалась к развешенной на верёвке постиранной накидке. Затем она прошептала предупреждение уже серьёзным тоном:

— Я этого не позволю!

— Этого…! Чего этого?

— Этих слов.

— А дел?

— Я уйду отсюда в гневе!

«Нет, клянусь твоей драгоценной жизнью… Ты действительно намерена исполнить то, о чём говоришь? Неужели я ещё больший глупец, чем полагаю сам? Или ты хитрее, чем я себе представляю? Зачем ты заговорила о Ридване и его матери?… Или ты намекаешь на брак?.. Сильно ты её хочешь, Ясин?.. До безумия…»

Мариам внезапно сказала:

— Ох…. Что же меня держит здесь?

Она развернулась, затем наклонила голову, чтобы пройти под рядами сохшего белья, и его тревожный голос раздался за её спиной:

— Вы уходите не попрощавшись?

Она подняла голову над верёвкой с бельём и сказала:

— Входите в дома через двери [64]. Вот моё прощание…

И она быстрыми шагами направилась к двери на крышу, и исчезла за ней.

Ясин вернулся в гостиную и извинился перед Аминой за своё долгое отсутствие из-за жары в доме, затем ушёл к себе переодеться. Камаль с удивлением проследил за ним глазами, задумавшись. Когда он бросил взгляд на мать, то обнаружил, что она спокойна и уверена в себе: она закончила пить кофе и гадание на кофейной гуще. Он задался вопросом: а интересно, что будет с ней, узнай она о том, что происходило только что на крыше?… Его самого не покидала тревога с тех пор, как он случайно увидел тех двоих, что шептались там: он прошёл вслед за братом, интересуясь его долгим отсутствием. Да, Ясин сделал это. Неужели память о Фахми ничего не значила для него? У него не укладывалось такое в голове, ведь Ясин по-настоящему любил Фахми и очень скорбел по нему. Невозможно было сомневаться в его искренности, да и все эти «инциденты» случались слишком уж часто, а значит, Камалю просто не было известно о том, почему всегда Фахми связывали с Мариам. Покойный брат его знал о случае с Джулианом в то время. Затем прошло много времени, и казалось, он полностью забыл о ней и занялся другими, более серьёзными и срочными делами. Другого она и не заслуживала, и никогда не была ему ровней. На самом деле, Камалю следовало задуматься о том, можно ли забыть свою любовь. Любовь незабываема — в это он верил, но откуда было ему знать, любил ли Фахми Мариам в том же смысле этого слова, как это понимал или чувствовал сам Камаль? Может быть, это было лишь сильное желание, вроде того, что в данный момент владеет Ясином, или как то старинное желание, что испытывал Камаль к Мариам в переходном возрасте, и что тешило его мечты? Да, это тоже случилось в своё время, и Камаль испытывал из-за этого двойное мучение: и из-за желания, и из-за сожаления. Оба были одинаковыми по своей силе, и лишь замужество и последовавшее за тем исчезновение Мариам спасло его от них. Ему хотелось знать сейчас, мучился ли Ясин и терзало ли его раскаяние? А если да, то насколько? Он не представлял себе, что это так легко, несмотря на то, что считал брата животным, которому не ведомы высокие помыслы. Несмотря на попустительское и терпимое отношение ко всему этому делу, Камаль чувствовал раздражение и тревогу, как и полагается человеку, который не равнял свои идеалы ни с чем другим в этом мире.

Ясин вернулся из своей комнаты, переодевшись и приукрасившись. Он попрощался с мачехой и Камалем и ушёл. Через некоторое время они услышали стук в дверь гостиной, и Камаль пригласил войти посетителя — он был уверен, кто это мог быть. В комнату вошёл молодой человек примерно того же возраста, что и Камаль: низкорослый, привлекательной внешности, одетый в джильбаб и пиджак поверх него. Он направился к Амине и поцеловал её руку, затем пожал руку Камалю и сел рядом с ним… Несмотря на его обходительное поведение, его дружелюбие указывало на то, что он был здесь как член семьи, и даже больше: Амина стала запросто обращаться к нему, называя Фуадом и расспрашивая о здоровье отца, Джамиля Аль-Хамзави, и матери. Он отвечал ей, чувствуя радость и признательность за её гостеприимство. Камаль оставил друга с матерью и прошёл к себе в комнату надеть пиджак. Затем он вернулся и оба вышли из дома.

6

Они шли рядом до самых Красных ворот, держась в стороне от улицы Ан-Нахасин, остерегаясь пройти мимо лавки своих отцов… Камаль со своим высоким ростом и тщедушной фигурой и низкорослый Фуад привлекали своей несхожестью внимание людей. Фуад тихо спросил:

— Куда пойдёшь сегодня вечером?

Встревоженным голосом Камаль ответил ему:

— В кофейню Ахмада Абдо…

Камаль обычно определял направление, а Фуад соглашался с ним, несмотря на известную рассудительность. Камаль же был известен своими капризами и порывами, которые его товарищу казались смешными, вроде частых приглашений пойти с ним на холм Аль-Мукаттам, в цитадель или на крытый рынок, чтобы окинуть взором — по его собственному выражению — остатки истории и диковинки современности. Но на самом деле, на дружбу этих двоих не могла не оказывать влияние разница социальных классов, и то, что один из них был сыном владельца лавки, а другой — сыном его помощника. Это различие подчёркивалось ещё глубже тем, что Фуад с отроческих лет привык выполнять все поручения семьи Камаля: совершать покупки всего необходимого для дома господина Ахмада и в то же время пользоваться щедрым благоволением Амины, которая не скупилась ради него самой лучшей пищей — часто его приход к ним совпадал со временем обеда, и сама чинила ему одежду, оставшуюся от Камаля. С самого начала между ними установились отношения, где доминировал Камаль, с одной стороны, и Фуад подчинялся — с другой… И хотя со временем эти отношения перешли в дружбу, но психологическое влияние их так и не было искоренено. Обстоятельства сложились так, что Камаль не мог найти себе друга ближе, чем Фуад Аль-Хамзави, на все летние каникулы. Приятели его юности, одноквартальцы, не стали продолжать обучение до конца: среди них был один, который пошёл на службу сразу после окончания начальной школы и получения аттестата о профпригодности, был и другой, вынужденный заняться простейшей работой, вроде официанта в кафе на улице Байн аль-Касрайн или помощником у гладильщика в Хан Джафар. Оба юноши были его одноклассниками по начальной религиозной школе. Но все трое по-прежнему обменивались приветствиями как старинные приятели, всякий раз, как доводилось им встретиться: с одной стороны, приветствия их были наполнены уважением к Камалю, ибо его стремление к знаниям выделяло его, а с другой стороны, они были насыщены симпатией к нему, что брала начало в их скромных и непритязательных душах. Его же новые друзья, дружба с которыми завязалась в Аббасийи: Хасан Салим, Исмаил Латиф и Хусейн Шаддад проводили летние каникулы в Александрии и в Рас аль-Барре. Потому у него не осталось ни одного другого товарища, кроме Фуада.

Через несколько минут они уже были на пороге кофейни Ахмада Абдо и спустились в её странное помещение под землёй — она располагалась прямо под кварталом Хан аль-Халили, — направившись к свободному столику. Пока они сидели напротив друг друга за столом, Фуад смущённо пробормотал:

— Я-то полагал, что сегодня вечером ты пойдёшь в кино!

Эти слова выдали его собственное желание пойти в кино: почти наверняка оно обуревало его ещё до того, как он пришёл к Камалю домой, только он не рассказывал о том, и не потому, что не мог отговорить Камаля от его решения, а потому, что сам Камаль платил за билеты, если они ходили вместе: ему не хватало смелости намекнуть на это, пока они не уселись в кофейне, где его слова могли быть восприняты как невинное замечание.