Михаил Филиппов - Великий раскол
— Что, узнать захотелось? — лукаво подмигнув глазом, снова сказал князь. — Изволь, скажу. Пронского, князя Ивана Петровича, дочку Аксинью, чай, видел когда?
Молодой человек покраснел.
— Видал раз-другой в церкви, — застенчиво проговорил он.
— Аль, по душе она тебе пришлась, что покраснел, как красная девица? Ну, говори!
— Пришлася по душе, — еле слышно прошептал Морозов.
— Вот молодец, давно-бы так сказал, а то все ноешь о матери да о тетке… Так я потолкую с князем Иваном.
Урусов понимал, что сейчас, когда Морозова находится под опалою государя и даже взята под стражу, едва ли можно надеяться, что такие люди, как князья Пронские, согласятся выдать свою дочь за сына опальной вдовы.
Но его уловка удалась: Морозов поверил и ушел успокоенный.
Урусов задумчиво поглядел ему вслед…
В тот же день к заключенным явился думный дьяк Илларион Иванов.
Заслыша его грубый голос, Морозова истово перекрестилась и спокойно заметила сестре:
— Приближаются наши мучители.
— Ну, матушка-боярыня, — насмешливо спросил дьяк Морозову, — прошел ли твой недуг? На ногах стоять поди теперь можешь?
Морозова молчала.
— Спокойно у вас здесь: ни забот, ни шума, безо всякого лекаря поправиться можно, — продолжал Иванов.
— Эй, вы, — крикнул он стрельцам, — распутайте ножки боярские.
Стрельцы поспешили снять с ног Морозовой цепи.
— Вставай, вдова честная! Отдохнула, пойдем с нами!
Морозова безучастно взглянула на говорившего и промолвила:
— Не могу идти, ноги болят.
— За старую песню принялась, боярыня! Что ж, потешим твою милость, снесем.
И дьяк велел подать «сукна», то есть носилки.
Прислуга подала их.
— Ну, сажайте честную боярыню и в путь! Морозова быстро была посажена, и ее понесли.
— Ну, а ты, княгиня, — обратился он к Урусовой, — не передумала? Како веруешь?
Авдотья Прокопьевна отрицательно покачнула головой.
— Ин, будет так, а то про тебя вышел приказ: пустить тебя на волю, коли ты от ереси своей откажешься.
— От своей веры никогда не откажусь, — решительно проговорила Урусова.
— Как знаешь, пойдем тогда вместе.
Княгиня готова была уклониться идти пешком, говоря, что у ней также болят ноги, но Иванов не обратил на это никакого внимания и, сняв с нее цепи, велел ей идти за Морозовой пешком.
Путь был неблизок.
Сестер вели в Чудов монастырь.
Сопровождаемые вооруженными стрельцами и толпою зевак, Урусова и Морозова добрались, наконец, до монастыря.
Узниц ввели в одну из соборных палат монастырских.
В глубине палаты, за длинным столом сидел ряд духовенства, думный дьяк и кое-кто из бояр.
Председателем был митрополит Крутицкий Павел. Рядом с ним сидел Чудовский архимандрит Иоаким.
Внесенная в палату, Морозова перекрестилась большим староверским крестом на образ Спаса, помещавшийся в одном из углов, и затем, слегка наклонив голову, отдала почет сидевшим.
Среди последних послышались недовольные восклицания.
— Негоже боярыня, что сотворила ты властям малое поклонение, — заметил думный дьяк вдове.
Она ничего не ответила и, сойдя с трудом с носилок, села на приготовленное ей место.
Митрополит начал допрос.
— Встань, боярыня, — сказал он ей.
— Не могу стоять, — сухо ответила Морозова, — больна ногами.
Ответ этот не удовлетворил митрополита, и он что-то сказал своему соседу Иоакиму.
Последний повторил приказание митрополита вдове, но она снова отказалась.
Митрополит Павел пожал плечами.
— Ну, коли так, буду вопрошать тебя сидящую. Скажи мне, дочь моя, почто ты отринулась от православной церкви?
Голос вопрошавшего звучал тихо, кротко.
— Не удалилась я от православной церкви, а напротив того, пребываю в ее истинном лоне.
Павел пристально взглянул на вдову.
— Омрачилися очи твои, боярыня, что ты не можешь отличить истины. Все это натворили тебе старцы и старицы, тебя прельстившие, с которыми ты водилась.
— Неправда, отец святой, — горячо возразила Морозова, — не прельщали меня ни старцы, ни старицы, я сама истину познала.
Задумчиво взглянул на нее митрополит и покачал головой.
— Пленена ты, боярыня, лестью Аввакума! Вспомни, какого ты рода! Вспомни про супруга твоего достойного, Глеба Иваныча, про деверя Бориса Ивановича: они оба были верными служителями царя и церкви Христовой, а ты дерзишь государю, противишься обычаям церковным и других совращаешь в раскол.
Морозова хотела что-то ответить митрополиту, но, взглянув на сестру, промолчала.
Павел продолжал:
— Вспомни, боярыня, красоту сына твоего единого. Зачем ты на его имя бесчестие накладываешь своими поступками! Пожалей его и своим прекословием не причиняй разорения его дому.
Недовольно посмотрела боярыня на митрополита и воскликнула:
— О сыне перестаньте мне говорить. Обещалась Христу моему — Свету и не хочу обещания изменить до последнего вздоха, ибо Христу живу, а не сыну.
— Немилосердна же ты к чаду своему, боярыня, — покачав головой, сказал митрополит и повторил: — ох, эти старцы и старицы, много беды навлекли они на тебя!..
Морозова гордо посмотрела на Павла.
Архимандрит Иоаким, подойдя к ней ближе и глядя в лицо, твердо промолвил.
— Коротко тебя спрашиваем: по тем служебникам, по которым государь-царь причащается и благоверная царица и царевич, ты причащаешься ли?
Морозова откинула голову.
— Нет, не причащаюсь, потому что знаю, что царь по развращенным Никонова издания служебникам причащается!
— Дерзка же ты, боярыня! — снова заметил митрополит.
Судьи начали совещаться.
Спустя немного, архимандрит Чудовской снова спросил ее:
— Как же ты об нас обо всех думаешь: стало быть, мы все еретики?
— Ясно, что вы все подобны Никону, врагу Божьему!..
Диакон Иоасаф, подойдя к архимандриту, сказал:
— Благослови, владыко, наказанию ее сейчас подвергнуть, ибо поносит всех нас православных нестерпимо.
Иоаким уже было решился на что-то и хотел отдать приказание принесшим боярыню стрельцам, но митрополит Крутицкий остановил его.
— Пожди мало, отец Иоаким, — заметил он архимандриту.
И с этими словами он снова приступил к допросу боярыни.
— На тебя свидетельствуют, — обратился к Морозовой митрополит, — что ты смутила немало народа.
— Никого не смущала я, а кто к истинной православной церкви присовокупиться хотел, — те, правда, все шли ко мне в дом.
— Какая гордыня у тебя, боярыня! — печально заметил Павел.
Допрашивать начали обеих служанок Морозовой — Ксению Иванову и Анну Соболеву.
Обе женщины отвечали так же убежденно, как и их хозяйка. Понятия Аввакума сильно вкоренились в слабые умы женщин и они, уверенные в правоте своего учителя, твердо стояли за все то, что было невежественно и мало объяснимо.
Допрос Ксении Ивановой и Анны Соболевой также окончился неудачей.
Княгиню Урусову допрашивали меньше, чем ее сестру: ее решили допросить после.
Поздно ночью обвиняемых отправили обратно в дом Морозовой.
Морозову несли опять на носилках стрельцы. Княгиня Урусова шла пешком в сопровождении стражи.
Когда носилки поровнялись с идущею княгинею, Федосья Прокопьевна громко сказала ей:
— Если нас разлучат и заточат, молю тебя: поминай меня убогую в своих молитвах.
В доме их снова заперли в подклеть.
Молодой Морозов знал, что его мать и тетку отправили на допрос, но надеялся, что князь Петр, его дядя, поможет. Юноша отправился в дом князя.
Усмешка пробежала по губам Урусова.
— Сколько ты, племянник, захотел! Пожди, царь строго наказует, но и милует. Сегодня о них у царя в «верху» рассуждение будет. Коль удастся, замолвлю слово. Садись, племянник, что ж стоишь?
И, сев сам у стены, устало потянулся и заметил:
— Замучили нас совсем; каждый вечер собирается дума, немало понакопилось дел-то!
Иван Глебыч решился напомнить дяде о сватовстве его, Морозова, у княжны Аксиньи Пронской.
— Говорил ли ты, дядюшка, с князем Пронским, Иван Петровичем?
— О чем? — изумленно спросил начавший дремать Урусов.
Он уже успел забыть о фантастическом проекте сватовства, которое сам же предложил племяннику.
— А помнишь, ты меня женить на княжне надумал? — робко проговорил юноша.
— Совсем из памяти вон, племянник! Забот не мало было за это время. Но поговорю, сегодня же скажу ему.
— Уж удосужься, князь, — просил его молодой Морозов.
— Раз сказал — исполню! Не проси!
В его голове снова, действительно, мелькнула теперь мысль, нельзя ли, в самом деле, привести этот план в исполнение.
— Что это тебе вдруг вспомнилось, племянник, — шутливо проговорил Урусов, — али княжна тебе в самом деле зазнобила сердце?
