Анатолий Брусникин - Беллона
Меня отшвырнуло на поручень. Я оглох от немыслимого грохота, а секунду спустя еще и ослеп: почти остановившийся фрегат заволокло серым дымом. Он окутал верхнюю палубу, густо повалил снизу.
Кашляя и сглатывая, чтобы прочистить пробки в ушах, я кинулся к вантам. Ужасно хотелось посмотреть на результат нашего залпа, а Степаныч в этом чаду разглядеть меня не смог бы.
Стремительно взлетел я по веревчатым перекладинам - будто птица, пронесшаяся сквозь облако.
Ух ты!
Турецкий флагман тоже был окутан дымом, но не серым, а черным. Трубу снесло, грот покосился, на палубе что-то горело. Я увидел суетящиеся, мечущиеся взад и вперед фигурки матросов, а когда прищурился - то и черную дыру пробоины прямо под бушпритом.
- Всех наве-ерх! Парусов прибавля-ять! - донеслась протяжная, да еще и растянутая рупором команда невидимого сквозь пелену Платона Платоновича.
Над моей головой, словно сами по себе, раскрылись и наполнились ветром огромные белые полотнища. Фрегат накренился, меняя курс, - и я по-обезьяньи повис на одних руках, сорвавшись ногами с перекладин, но тут же зацепился носком за канат и выправился.
«Беллона» выползла из порохового облака. Я увидел под собой палубу, расчеты подле орудий, неподвижного Иноземцова, замотанного в одеяло Джанко, который, кажется, продолжал дремать. Еще я увидел боцмана. Он погрозил мне кулаком и сбежал вниз по трапу. За линьком, догадался я и начал быстро спускаться. В сложившейся ситуации было предпочтительно держаться поближе к капитану. При нем Степаныч дать воли рукам не осмелится, а после отмякнет, забудет.
- Разве это баталия? Так, пустяки-с, - говорил Платон Платонович штурману, когда я скромно, тихой мышью, пристроился под мостиком. - Остальным двум пароходам не до нас, надобно адмирала на буксир брать.
Стрельба еще не стихла. Палили два наших кормовых орудия, и турки тоже постреливали, но вставшая под ветер «Белллона» быстро уходила в сторону далекого берега.
- Юнга? Поднимись-ка.
Капитан обращался ко мне.
Я вскочил, оправил блузу и чеканно, не по-каютному, приблизился.
- Вот кого благодарить надо, господа. - Платон Платонович обернулся к Дреккену и штурману. - Это он турок заметил и корабль спас. Молодец, юнга. Помнишь, я тебе рассказывал, как раньше посвящали в рыцари? Так вот, посвящаю тебя в моряки.
Он улыбнулся и легонько щелкнул меня по носу. Ни на какую награду не променял бы я этот щелчок!
Однако это было еще не всё.
Когда, всхлипывая от счастья, я спустился на шканцы, меня поджидал Степаныч. Правую руку он держал за спиной.
Я мог бы дунуть от него к ахтер-люку, но не стал. Рыцарю драпать не к лицу, а удар линьком для настоящего матроса не страшней щекотки.
Боцману я улыбнулся, подошел бестрепетно.
Сказал:
- Лупи, Степаныч. Капитан не увидит, он в бинокль смотрит.
Но в правой руке у боцмана оказался не линек.
- На-ко вот, обчество порешило, - торжественно произнес Степаныч. - Заслужил. Как ты теперь есть полный матрос - носи. Башку-то наклони…
И он обвязал мою пустую, голую бескозырку черножелтой ленточкой.
Я поймал полосатый хвостик пальцами и тайком поцеловал его.
Да уж, всем воспоминаниям воспоминание…
Следующее - иного рода…
И сразу затем память - сама, без спросу - тычет меня носом в самую мучительную страницу жизни. Куда же ее денешь? Желал бы вырвать из прошлого, скомкать, да выкинуть. Но так не бывает. Что в твоей книге уже написано, не сотрешь и не сожжешь.
Капитан был прав, когда назвал сшибку у кавказского берега пустяками. Настоящая баталия ждала нас в го роде Синопе, где собрался весь турецкий флот под защитой мощных береговых батарей. 18 ноября наш фрегат, влившийся в эскадру адмирала Нахимова, подошел к месту грядущего сражения. Передохнуть в порту перед походом «Беллоне» так и не довелось.
Из-за чего у нас с турками приключилась война, в команде толком не знали. Ждали-то новой драки с басурманами давно. Для того и Черноморский флот создан, для того и Севастополь построен - турок воевать. Не то чтобы матросы сильно задумывались, почему сызнова с султаном ссора (да и начальство не поощряло в нижних чинах особой задумчивости), но всё же было любопытно.
Я сходил, послушал, как на нижней палубе перед отбоем отец Варнава растолковывает людям смысл нынешнего похода.
- Град сей, Синопом рекомый, славен именем Андрея Первозванного. Отсель принес он на святую Русь слово Божее, - объяснял батюшка. - Потому не может того быть, чтобы сей покровитель нашего морского флага не пособил христолюбивому воинству в таком месте.
- Отче, а заради чего мы с туркою бьемся? - спросил молодой матрос.
- За веру Христову. За братьев единоверных, турецким игом томимых. За ключи Храма Ерусалимского.
Про ключи я не понял, хоть про них и в царском манифесте говорилось.
- За ключи так за ключи, - веско молвил Степаныч. - Начальству видней. Наше дело военное.
А я навострил уши, потому что сзади Соловейко излагал дело собравшимся вкруг него товарищам по-другому:
- Наш царь у ихнего салтана салтаншу увел. Ну а тот, знамо, обиделся.
- Брешешь! - воскликнул кто-то. - В указе царском о том не было.
- Так тебе всё и напишут, в указе.
- Красивая салтанша-то?
- Навроде Смолки, - ответил Соловейко, гладя сидящую на плече мартышку.
Под гогот я отошел, так и не поняв, врал Соловейко или нет.
Вечером осмелился спросить у Платона Платоновича. Он объяснил, что России в Черном море тесно, поскольку оно и не море, а вроде пруда, запертого проливами, как плотиной. Мы хотим выйти на океанский простор, турки же нас не пускают. Из-за этого мы с ними сто пятьдесят лет воюем и будем воевать до тех пор, пока они нам цареградскую калитку не откроют. Глупо и опасно со стороны султана великую державу, будто собаку, на короткой цепи держать.
Я остался этим объяснением разочарован, потому что успел вообразить себе султаншу невиданной красы, вроде моей Девы - за такую и повоевать не жалко.
Турецкая эскадра стояла в просторной бухте, выстроившись дугою. Семь фрегатов, три корвета и два парохода под прикрытием шести батарей и бастионов.
Я знал из подслушанного разговора меж капитаном и Дреккеном, что план у нашего адмирала очень простой: выстроиться двумя кильватерными колоннами и встать напротив турок на якорь, после чего палить по врагу с места, пока турки не сдадутся. Каждому из наших кораблей - а их насчитывалось восемь - был назначен точный пункт для остановки. Платон Платонович сказал, что диспозиция правильная. Осман-пашу из-под защиты береговых орудий все равно не выманишь, стало быть нужно использовать всю мощь бортового огня, положиться на наше преимущество в подготовке канониров и на русское упорство. А также на отчаянность нашего положения. Отступать
с прямой линии огня нам будет некуда - потрепанным кораблям без починки бурное ноябрьское море не пересечь; у турок же за спиной берег и город, а это всегда плохо действует на боевой дух, ибо есть куда бежать.
Погода с утра была паршивая. Налетал шквалами неудобный для нашей эскадры зюйд-ост, лил холодный дождь, тучи висели низко. В недобром свете этого плаксивого дня многочисленные минареты Синопа казались стальными иглами - город словно ощетинился. Круглые купола мечетей блестели, как рассыпанные по берегу железные ядра.
Я после своего триумфа двухнедельной давности почитал себя стреляным воробьем. Волноваться волновался, но эта щекотка нервов была скорее приятной. Как в прошлый раз, я пристроился на шканцах, под мостиком, стараясь никому не попадаться на глаза, и ждал момента, когда вновь смогу отличиться, обратить на себя внимание Платона Платоновича, удостоиться его похвалы. Не может того быть, чтобы в большущем сражении мне не представилось случая блеснуть храбростью и смекалкой!
Офицеры стояли надо мной, блестя брезентовыми зюйд-вестками - их на «Беллоне» завел капитан Иноземцов на случай штормовой погоды. Однако, когда наша колонна двинулась к месту якорной стоянки (ее еще ночью разметила буйками особо посланная команда на гребных катерах), все скинули дождевики и остались в сюртуках с золотыми эполетами. На груди сверкали ордена, у пояса - парадные сабли. Платон Платонович распорядился, чтобы к бою готовились, как к празднику. Даже индеец засунул в волосы желтое перо какой-то невиданной птицы, а на шею повесил огромный медвежий коготь на шнурке.
- …Стоять будем на шпрингах, в совершенной неподвижности, - доносился сверху тихий, сосредоточенный голос. - Поскольку огонь будем вести с фиксиро ванной точки, а ветер за мысом ослабнет, после первого же залпа видимость из-за дыма станет нулевая. Вы, Орест Иванович, будете корректировать огонь батарей с грот-мачты…
