Роберт Юнг - Лучи из пепла.
Только небольшая часть сирот нашла в первое время после атомной катастрофы поддержку и приют. Все остальные подростки были зачислены в особую «касту», обосновавшуюся в разрушенной Хиросиме, — в «касту» гангстеров. Бездомные сироты образовали низшую прослойку этой касты. Они добывали себе пропитание разными путями: некоторые стали карманными воришками или грабителями, другие — грузчиками, переносившими «черный рис», «черную рыбу», «черное масло». Подростки узнавали места, где можно было нелегально раздобыть спирт, попрошайничали, продавали сигареты, занимались сводничеством, толкая на проституцию малолетних, служили посредниками между покупателями и продавцами и находили не только все новые и новые «запасы сырья», но и новые «рынки сбыта».
Их хозяевами, повелителями и командирами были главари преступного мира. В те смутные времена они заняли место блюстителей закона. Не менее полугода вся власть в Хиросиме была в их руках.
Об этом господстве гангстеров в городе, перенесшем атомную бомбардировку, мне впервые рассказал доктор Хатия. Несмотря на то что Хатия очень резко отзывался о всеобщем разложении нравов, охватившем Хиросиму после «пикадона», он говорил о гангстерах, пожалуй, даже доброжелательно, так как они, по его мнению, некоторым образом заботились о порядке и принимали меры как против «случайных» воров, так и против матерых головорезов.
С одним из предводителей гангстеров доктора Хатия даже связывала, по его словам, своего рода дружба. Врач познакомился с Корэёси Дз. в кабаке, принадлежавшем его другу Кацутани, в рыбачьей деревушке Дзигодзен. За стаканом сакэ Дз. с гордостью поведал о своем высоком положении в преступном мире, хвастаясь тем, что он нахватал после «пикадона» уйму денег. Дело в том, что он регулярно взимал с бараков в привокзальном квартале своего рода «покровительственные пошлины».
Дз. уверял, что он отпрыск жрецов буддистской секты нитирэн и родился в храме. Он считал себя образованным человеком и действительно обладал даром речи. Во всяком случае, этот преступник умел весьма увлекательно рассказывать о «подвигах», совершенных им во время гангстерских междоусобиц. Его коронным номером, который запомнился доктору Хатия, был рассказ о том, как он победил когда-то целую свору конкурентов, гнавшихся за ним, потому что он пристрелил их предводителя. Дз. заманил своих преследователей в палатку цирка Яно, в котором он в то время «работал», и в конце концов спасся от них, выпустив из клеток всех львов.
Этот «большой начальник» неутомимо ковылял на своей деревяшке по «своим районам» в Хиросиме и ее окрестностях или трясся на мотоцикле по разбитым дорогам. Его деревянная нога так визгливо скрипела, что он получил прозвище «Дзи-дзи». Волосы Дз. стриг в соответствии с тогдашней модой. Как и другие гангстеры, он подражал американским солдатам. В то время все преступники в Хиросиме стригли себе волосы на американский манер и шили куртки по образцу тесно облегающих «эйзенхауэровских пиджаков», которые носили победители. Свою речь гангстеры сдабривали сленгом, усвоенным из кинокартин.
Дз. гордился тем, что он якобы не простой преступник, а преемник «кёкаку» — «рыцарей-разбойников» из народных преданий, которые помогали беднякам и грабили богачей. В один прекрасный день доктор Хатия поймал его на слове.
— Послушайте, — начал он, — вот уже несколько дней, как в наших краях орудуют воры. Они отнимают последние крохи у людей, и без того потерявших из-за атомной бомбы почти все. Это ведь ваши «ко-бун» (приятели), не так ли? Неужели вы не можете прекратить это безобразие?
Дз. ответил:
— Хорошо, что вы меня не стесняетесь, господин доктор. Со мной не пропадете! Если у вас что-нибудь стащат, сразу говорите мне. Вам немедленно вернут вашу вещь, а если я не смогу ее сразу разыскать, вы получите взамен что-нибудь еще получше.
Доктор Хатия считает, что гангстеры не только более или менее открыто сотрудничали с полицией, но и поддерживали связь с представителями оккупационных властей. В особенности когда дело касалось так называемых «третьих национальностей», под которыми подразумевались корейские и китайские эмигранты. Десятки лет японцы обращались с ними как с неполноценными людьми. Теперь же, борясь против них, полиция сговаривалась с фактически легализованными ею преступными шайками. Это объяснялось тем, что корейцы и китайцы были объявлены «освобожденными национальными меньшинствами», и немногочисленные японские блюстители порядка официально не могли против них ничего предпринять. Поэтому они использовали гангстеров как своего рода «заградительный» отряд. В районе вокзала нередко вспыхивали форменные сражения между преступными элементами Хиросимы и проезжими корейцами, пытавшимися наскоро, пересаживаясь с одного поезда на другой, поживиться чем-нибудь в лавчонках на «черном рынке».
Впрочем, гангстерам уже несколько сот лет жилось в Хиросиме весьма привольно. Испокон веку «ока-гуми» (слово «гуми» означает «шайка») верховодила на стройках, в особенности на строительстве дорог. Она вербовала рабочую силу среди уголовных элементов, число которых никогда не убывало. В руках «ока-гуми» до атомной бомбардировки был сосредоточен также контроль над весьма процветавшими увеселительными кварталами с их домами терпимости, барами, кабаре и игорными домами.
В послевоенное время еще одна группа гангстеров обеспечила себе власть и влияние в Хиросиме. То была «мураками-гуми» — шайка, в число главарей которой входил уже упомянутый выше «Дзи-дзи». «Мураками-гуми» взяла под свой контроль «черный рынок». Ее «боссы» стали, таким образом, «защитниками» спекулянтов и организаторами всех «побочных заработков», как, например, карманных краж, попрошайничества, торговли наркотиками и, наконец, проституции, особенно процветавшей в привокзальном квартале.
«Босс» Дз. принимал также участие в различных темных делах, связанных с восстановлением города. Характерно, что «почетным предводителем» «мураками-гуми» был назначен владелец завода торпед Исида, который стал во время войны миллионером. Предводителей гангстеров и разбогатевших на войне спекулянтов нельзя было обвинить в скупости. Когда им удавалось сорвать порядочный куш, они устраивали банкет для всех жителей близлежащей деревни, в которой до поры до времени скрывался господин Исида.
На этих пиршествах рисовая водка лилась рекой и каждый приглашенный находил в особой деревянной шкатулке лакомства, стоившие баснословно дорого, так как их почти невозможно было достать.
Выпив, Дз. начинал возмущаться тем, что мелкие карманники и случайные воришки, лишь после войны приобщившиеся к «почтенному ремеслу воровства», нарушали «кодекс чести» воровской «гильдии», который запрещал обкрадывать бедняков. При этом Дз. не допускал возможности, что «новички» подражали именно ему, популярному «боссу» и «герою», считая, что честным путем ничего не добьешься. Их преклонение перед ним вызывало у него отвращение, в лучшем случае презрительную усмешку.
ДОСКА УСОПШИХ
Как ни деморализовала «бомба» большинство населения Хиросимы, все же нашлись люди, в душе которых пережитые ужасы вызвали какие-то новые, сильные чувства. Таким человеком оказался Итиро Кавамото.
Я познакомился с ним лишь через двенадцать лет после «того дня». Кавамото был тогда «лягушкой»: незадолго перед этим он начал работать «сэндвичменом»[15], обслуживая одну из гостиниц Хиросимы, и ему в качестве спецодежды дали маску «каппа» — легендарного существа, наподобие лягушки, которое якобы пошаливает в прудах японских храмов, а на самом деле живет только в воображении специалистов по части рекламы.
— Вначале я думал, что недолго вынесу это занятие, — рассказывал он. — Когда я проходил по оживленным улицам центральной части города с плакатом на спине, который уже через час становился невыносимо тяжелым, мне казалось, что все люди смотрят только на меня, а не на текст рекламы. Сначала меня заставляли носить короткий желтый плащ и повязку на одном глазу. Словно я пират. Вид у меня был очень смешной, и мне было стыдно. Но в один прекрасный день ко мне подбежала девочка лет одиннадцати. Некоторое время она шла рядом со мной, мурлыча песенку о «сэндвичмене», которую Рё Икэбэ напевает в одном фильме. В песенке есть слова: «Сэндвичмен, сэндвичмен, ты действительно известен всем». Я погладил ее по головке и сказал: «Спасибо тебе! Спасибо!» С тех пор меня не смущало, что на меня все глазели, и я выполнял свою работу даже с охотой. Трачу я на нее всего четыре часа в день — по вторникам, четвергам, субботам и воскресеньям от шести часов пополудни до десяти вечера. Так что остается достаточно времени на все прочие дела.
Чтобы узнать подробнее о «прочих делах» Кавамото, мне захотелось встретиться с ним еще раз. Почти каждый человек в Хиросиме, которого я расспрашивал о последствиях атомной катастрофы и об истории восстановления города, обязательно упоминал этого простого поденщика. Его знают фактически все жители Хиросимы, и не потому, что четыре раза в неделю он пешком или на старом, покореженном велосипеде проносит по городу плакаты, а потому, что Кавамото дарит людям то, что в наши дни никто не отдает бесплатно, — свое время.
