Штефан Хейм - Хроники царя Давида
8
Благословенно будь имя ГОспода БОга нашего, который открывает истину пророкам и поэтам в их сновидениях, остальных же подвигает на кропотливые исследования и многотрудные поиски.
Беглый предводитель шайки разбойников и головорезов заметает следы, а не оставляет глиняные таблички с перечислением своих подвигов и списками трофеев. Он избегает столкновений со стражами закона, и сведения о нем из этого источника посему скудны и сомнительны. Какая-то баллада, несколько песен могут дать нам намек, а может, отыщется живой свидетель его разбойничьих вылазок — член его банды или одна из жертв.
Авигея мертва. Вопросы, которые я хотел бы ей задать, останутся без ответа. Она умерла в Хевроне, когда Давид был царем Иудеи, после того как родила ему сына, названного Далуей, — бедного идиота с деформированным от рождения черепом. Судя по всему, что мы о ней знаем, Авигея была женщиной незаурядной; должно быть, она оказывала большое влияние на Давида во времена его изгнания, предводительства шайкой разбойников и недолгого его царствования в Хевроне.
Я беседовал об Авигее с некоей Деборой. Эта бодрая старушка содержит постоялый двор для мастеров из Сидона и Тира, работающих на строительстве Храма. Дебора была одной из пяти служанок, которые сопровождали Авигею в день ее свадьбы с Давидом и которых она взяла с собой. Таким образом, она слышала и видела кое-что, происходившее между ее госпожой и Давидом. Кроме того, слуги Ванеи, сына Иодаи, привели ко мне некоего Мивсама, сына Мишмы, одноногого старого попрошайку, побиравшегося у городских ворот. Он заявил, что потерял ногу, когда скрывался с Давидом в глухих краях. Мивсам, если верить его словам, был поставлен во главе десяти молодцев, которых Давид послал к Навалу, первому супругу Авигеи, чтобы предложить тому мир и просить его о щедрых подаяниях.
Были еще и другие, с которыми я беседовал, отыскались также кое-какие документы. В результате мне удалось, как мозаику, сложить из отдельных камешков пусть и не полную, но все же картину.
Вот что я узнал от Мидманы, сына Иерахмеила, выборного старшины из рода Халева:
Навал — из нашего рода
живет в Маоне, но луга у него в Кармиле
овец у него три тысячи
коз — одна тысяча
Мивсам, сын Мишмы, сообщил мне следующее:
— Давид — скотокрад? Да никогда! Для этого он был слишком уж хитер. «Люди, — часто говорил он нам, — если я замечу, что кто-то из вас тронул хотя бы овечий хвост, тому не поздоровится. Пусть БОг сотворит со мной все, что ему угодно, если я не прикажу сечь этого негодяя до тех пор, пока шкура не отделится от тела». Пораскиньте своим умишком, к чему приведет кража овец? Уже после первого же набега пастухи будут избегать нас и прятать свои отары или, еще того хуже, соберутся вместе и прижмут нас своими пращами к стенке. Ведь ловкий пастух с хорошей пращей сравнится с любым воином. Вам, должно быть, известна история про мою схватку с Голиафом? Или, упаси БОг, пожалуются царю Саулу, и тот пошлет против нас пару тысяч людей из своего войска, и что же тогда? Нет, ребята, это не тот путь, чтобы выжить в диких краях. Мне вот явился во сне ГОсподь и сказал: «Давид, за то, что ты следуешь закону, который я дал твоим праотцам, я укажу тебе верный путь, на котором тебе и людям твоим будет хорошо. Не трогайте пастухов, не обижайте их, а водите с ними дружбу, защищайте от разбойников и кочевников, от тех, кто уводит скот. Когда же наступит время и пастухи погонят стада к хозяевам на стрижку, когда они будут праздновать, пировать и веселиться, тогда вы и потребуете своей части от даров БОжьих за то, что защищали пастухов и их стада». Вот что сказал мне ГОсподь во сне моем. Мы послушаем его совета и всегда будем иметь звонкую монету и всякое добро — мясо, и сушеные зерна, и вино. Весь Израиль будет нас славить и будет к нам дружелюбен. Если же какой-нибудь хозяин заартачится: дескать, знать вас не знаю, я не просил вас защищать мое имущество, тогда мы ему скажем: «Слушай ты, чертов сын! Пусть сделает с нами БОг все что ему угодно, если Давид, сын Иессея, оставит хоть у одного из твоих близких то, чем он мочится на стену».
Мивсам, сын Мишмы, почесал культю, которая покраснела, воспалилась и страшно зудела; в его гноящихся глазах засветился отблеск былой славы Давида. И говорил он далее следующее:
— Ну, а у этого Навала были тысячи овец, все жирные, и шерсть их была тончайшей, и козы наилучшие, тоже тысячи голов; так что у нас изо рта слюнки текли, стоило подумать о том времени, когда начнется стрижка. И сказал мне Давид: «Мивсам, я знаю, что ты парень не промах и язык у тебя хорошо подвешен. Возьми-ка ты могучих молодцев, вроде тебя, и скачи к Навалу, пожелай мира дому его и всякое такое, а потом напомни, что живет он во благе, в то время как мы в седлах сидим в пустыне, защищая его добро, а теперь, мол, в этот добрый день, пришли мы за милостью, пусть найдет он что-нибудь для друга твоего Давида, сына Иессея». Навал же жирен был, как бочка, брюхо до самых колен, а под подбородком — жирный мешок. Рассвирепел он, разорался: «Кто таков этот Давид, сын Иессея? Много тут развелось всяких, скрывающихся от своих хозяев и пытающихся урвать у честных людей. И я должен отдать свой хлеб, свое вино и мясо, приготовленное для стригалей, и свои кровные деньги этим разбойникам, о которых не известно, кто они и откуда?!» Я испугался, что его удар хватит: лицо его побагровело, а потом стало сизым, словно слива; я вспомнил, что говорил мне Давид: «Всегда будь вежлив, Мивсам», и сказал спокойно: «Не волнуйся так, добрый господин, а о сыне Иессееве ты еще услышишь».
Мивсам, сын Мишмы, почесал под мышкой, нащупал то, за чем охотился, попробовал на зуб и сплюнул. А затем продолжал:
— А та женщина все время наблюдала за нами. Была она стройной и носила красивые одежды, на пальцах — кольца, на ногах — браслеты. Я заметил, что положила она на меня глаз, ведь я был широк в плечах, узок в бедрах и в седле сидел ловко. А когда хотел я уже поскакать обратно после разговора с Навалом, она подошла ко мне и спрашивает: «Этот Давид, сын Иессея, твой предводитель, похож ли он на тебя?» Я говорю: «Коль ты меня приметила, красавица, то Давид зажжет в сердце твоем пламень, ибо он стоит десятерых таких, как я. Но кто ты такая?» «Я Авигея, жена Навала», — говорит она, и по голосу ее сразу можно было понять, что этот муж нужен ей, как прыщ на заднице. Дух ГОсподень шепнул мне, что жену Навала мы еще увидим, и ударил я своего мула кулаком между ушей так, что помчался он, уподобившись орлу. Когда добрались мы до условленного места, которое указал Давид, он нас там уже дожидался со всеми своими людьми. Я передал ему речи Навала. Тогда сказал Давид: «Пусть каждый опояшется мечом своим». И сам он тоже опоясался своим мечом и поклялся, что до утра Навал и все его близкие лишатся того, чем они мочатся на стену. Мне же он велел: «Мивсам, останься с двумя сотнями людей у поклажи и повозок и охраняйте их». С ним отправились четыре сотни, что там было дальше, я не знаю, утром привез он с собой много чего и выглядел очень довольным, словно лягушка, проглотившая муху.
Среди вещей, оставшихся после смерти Авигеи, жены Давида и вдовы Навала, которые хранились в одной из комнат царского гарема, обнаружили осколки глиняных табличек. Аменхотеп, главный царский евнух, передал мне их со своим слугой. На одном из осколков был список, написанный неловкой рукой, со множеством ошибок. Вот этот список:
Для Давида сына Иесы дадено
2 сотней хилебов
2 михов лудшива вина
5 авце жариных
5 мер сушеного зирна
1 сотна мишков узюма
2 сотней мишков финекав
8 аслоф шобы визти
— Попробуй этого вина, господин, — говорила Дебора, служанка Авигеи. — Да сделает со мной БОг все, что ему угодно, если это та бурда, что подаю я постояльцам, которые не могут отличить уксуса от козьей мочи. Мое вино получше царского, из виноградников Ваал-Гамона, и все годы хранилось в этом кувшине. Оно из тех особых погребов Навала, первого супруга госпожи моей, которого хватил удар. Госпожа моя, да будет ГОсподь милостив к душе ее, подарила его мне и сказала: «Дебора, сохрани его до того дня, пока не встретишь мужчину, который пленит тебя так, как пленил меня Давид; тогда откроешь ты сей кувшин и выпьешь вино с этим мужчиной». Ну, пришел один мужчина, милостивый господин, потом другой и третий, а я все не знала, пленил ли кто-нибудь меня так, как Давид, сын Иессея, мою госпожу, или нет; так кувшин и остался нераспечатанным. Мужчины приходили и уходили, я стала старой, морщинистой и порой говорю себе: «Видать жизнь твоя, Дебора, подобна этому запечатанному сосуду: самого сладкого вина ты так и не попробуешь».
Так что открою я его теперь, господин, и давай помянем Авигею, мою госпожу. Не потому, что она столь быстро и с такой готовностью раскрылась мужчине. Но ведь не была она уже овечкой юной, когда повстречала сына Иессеева. Авигея была на шесть или восемь лет старше его, но тело ее было упруго, а груди торчали, подобно стенобитным таранам. Она и домом управляла, и слугам приказывала, и вела счета, в то время как Навал, супруг ее, обжирался да пьянствовал, превращаясь в кучу набитых кишок, отвратную для любой женщины, а уж такой, как эта, тем более. Ходили слухи, что госпожа моя принимала то погонщика ослов, то странствующего гончара, конюшего, сказителя и сборщика налогов; но на самом деле была она женщиной благонравной и предпочитала общество пятерых своих служанок, одной из которых была я. Мы должны были лелеять ее и холить, целовать и ласкать до тех пор, пока она облегченно не вздыхала и слезы не наворачивались ей на глаза.
