Евгений Салиас - Филозоф
XVI
Галкин растерялся совершенно и молча с минуту оглядывал незнакомца с головы до ног.
– Ну, баста… А то сглазишь еще, любезнейший… встречный-поперечный, – рассмеялся Орлов добродушно.
– Извините меня, ваше сиятельство, – выговорил Галкин и взялся за мешок. – Я, право, был так расстроен. И не догадался даже спросить… Извините…
– Куда же вы… Нет, голубчик, садись и сиди. Это судьба! Начертано было в книге небес. Вот что! И пальба ваша – судьба! Я, как турки, верю в звезду человека. Вас судьба на меня натолкнула затем, чтобы я в ваше дело впутался… Ну, сказывай теперь графу Орлову, какое такое стряслось горе. Может быть, оно и поправимое. Коли тяжба из-за ябеды – правый суд найдем.
– Нет-с. Какая ябеда. Это дело сердечное…
– Тем лучше. Проще. Садись, стрелок, и рассказывай всю подноготную.
Офицер снова сел за стол. И, вглядевшись внимательнее в лицо Орлова, вспомнил, что он действительно встречал его не раз в Петербурге, но не знал и не любопытствовал узнать, кто этот богатырь.
Галкин был теперь более всего поражен тем веселым добродушием, которое было характерною особенностью лица Орлова, и той простотой, которая была в его манере говорить и держаться.
Совсем не такими воображал он себе знаменитых любимцев царицы.
После двух-трех бутылок выпитого вина и на повторенные усиленные просьбы Орлова поведать свое горе – офицер решился и рассказал подробно все… Свое пребывание в Москве, любовь, сватовство и гордый отказ князя Телепнева. Офицер рассказал даже невероятный «афронт» князя, выславшего к его тетке своего камердинера.
Орлов слушал все внимательно и только изредка качал головой. Когда Галкин кончил, он вымолвил:
– Слыхал я про этого Телепнева… В прошлом году слыхал… На него есть узда, но взнуздать-то… мне не в силу. Только одна царица это может. Ну, а я, голубчик, государыню беспокоить просьбой о твоем счастье не могу и не стану… Надо нам будет самим как-нибудь… Съезжу я к нему сам. Буду ломать. Может, и уломаю. Почто его Филозофом-то зовут?
– Уж не знаю, ваше сиятельство. За его удивительный образ действий, что ли. Или за нелюдимство.
– Нелюдим – мизантроп, говорится. А филозоф – это, стало быть, человек, не обращающий должного внимания на все, что другим людям важно. Инако я объяснить не могу сего прозвища.
– Должно быть, оно именно так и есть, – заметил Галкин.
– Но выходит, друг любезный, противоречие. Выходит на мой рассудок, что князь Аникита – просто комедиант, глаза отводит добрым людям, прикидывается.
– В чем же, собственно? – удивился Галкин.
Орлов подумал, потом налил два стакана верхом, себе и офицеру, из вновь откупоренной уже второй бутылки кипрского вина.
– Ну-тка! Сразу и враз! – весело произнес он. – Хлопнем за успех того, что мне в голову вдруг полезло. Диковинное! Выпьем, чтобы не опростоволоситься.
Оба выпили вино залпом.
– Эдак я, пожалуй, ваше сиятельство, – заметил Галкин, показывая на бутылки, – пожалуй, нальюсь и из благоприличий выйду.
– И палить опять захочешь, по мне или по моим людям, – рассмеялся Орлов.
– Бог с вами! И поминать не надо. Такое на меня с горя затмение пришло.
– Ты как в вине – умнее или глупее?
– Ей-Богу, не знаю…
– Ну, слушай теперь меня… Коли не поймешь – завтра я еще поясню тебе натощак. Слушай. Коли твой Аникита Телепнев воистину самородный, а не самодельный филозоф, то он не должен был отказывать тебе в руке своей дочери. Ведь он тебя в глаза не видал, говоришь ты, никогда!
– Ни единого разу.
– Какой-сякой ты молодец – не знает…
– Нет-с…
– Большой ли, махонький, умный ли, глупый, добрый ли, злющий – ничего он не знает.
– Ничего-с.
– Понравиться ты ему лично не мог. И опостылеть тоже не мог. Ни медом, ни горькою редькой стать ему не мог. Так ведь?
– Вестимо. Коли никогда не видались… Да он черт и свинья! Вот что он! – вскрикнул офицер, пьянея, и стукнул кулаком по столу.
– Этого не делай, братец, – усмехнулся Орлов. – Стол, поди, худ, подломится, и все на полу будет, а я без десерта и без вина. Слушай.
– Простите… Я это… Я пьян…
– Слушай в оба. Аникита Телепнев знает про тебя только две вещи. Первое, что у тебя нет ни алтына за душой, а второе, что ты прозываешься по птице галке. Так?
– Да-с… Должно быть… Кружится у меня…
– Ну, вот, стало быть, ему как истинному филозофу след был иметь свой собственный суд и рассудить противно тому, как все люди судят. Для московских родителей, у коих дочь невеста, – ты бедный жених с глупою фамилией. Поэтому для Аникиты ты жених отличный, коего лучше не найти.
– Как же так?.. Я пьян! Ни черта… Я ничего, ваше сиятельство, не понимаю… – пробормотал офицер.
– А ты помалкивай да слушай, тезка! – вскрикнул Орлов. – Для филозофа деньги – трын-трава, сор презренный и дурацкий предмет. А прозвище человека – един лишь звук. Пойми! Звук, а не обстоятельство… Стало быть, кому другому, а Аниките, князю Телепневу, филозофу, бедняга Галкин, коего любит его дочь и кой сам врезался в нее, есть совсем подходящий жених, против коего у него ничего быть не может, по той причине, что он его никогда не видал и судить не может, а будет он по-филозофски рассуждать, то его рассудок долженствует ему… якобы филозофу… Стой!.. Уехало!.. Мой тоже рассудок, что долженствует… то по дороге растерял… Да и ты, вижу, ничего, ни бельмеса не смекаешь… Оба мы подгуляли!
– Н-нет… Я все… – глупо отозвался Галкин, хлопая глазами. – Я все… Только ни черта не могу понимать…
– Ну, стало быть, обоим спать пора, – рассмеялся Орлов. – Ты пьянее вина, а я сравнялся с ним. Спать! А завтра я тебе расскажу, как я тебя женю на Телепневой княжне.
Галкин вытаращил глаза. Несмотря на то что голова его кружилась – слова Орлова поразили его.
– Вы что это?.. Как вы жените?.. Вы это, ваше сиятельство… с вина. И я с вина…
– Ладно. Завтра приедешь в Москву – ты сразу поймешь, как увидишь мои подходы к Аниките-филозофу…
– Я ведь в полк…
– В Москву, а не в полк! В полк после, с молодой женой… Эй! Ванька! Эй! Родные мои! Не погубите. Раздевайте барина! – закричал Орлов на всю избу.
Люди тотчас же явились гурьбой, одни втащили несколько охапок сена, белье постельное, подушки… Другие принялись быстро убирать все со стола.
– Господину стрелку рядом со мной постилай. Мы с ним тезки и приятели, – смеялся Орлов, раздеваясь.
XVII
На следующий день, около полудня, поезд графа Алексея Григорьевича въезжал в Москву чрез Тверской вал и, миновав заставу, повернул на Никитскую.
Здесь, невдалеке от маленькой приходской церкви Вознесенья, близ урочища, именуемого Всполье, весь поезд завернул в ворота и въехал в обширный двор.
Еще не так давно здесь стоял небольшой деревянный дом дворянина Григория Ивановича Орлова, исконного москвича. С той поры прошло лет пятнадцать и много воды утекло… Дворянин Орлов был на том свете, а его сыновья были уже графами Орловыми, и старший из них, граф Иван Григорьевич, никогда не служивший и не выезжавший из Москвы в Питер, жил на том же месте, где он и братья его жили еще детьми… Но теперь о маленьком деревянном домике и помину не было.
На Никитской, в глубине двора, с большим садом кругом, высились каменные боярские палаты с флигелями и службами. И здесь останавливались всегда братья Орловы, когда гостили в Москве.
Сам же граф Иван Григорьевич сделался чуть не первым сановником в Москве, силой, человеком властным, разумеется чрез своих братьев. И хотя он и не имел крупного чина, тем не менее начальствующие лица часто приезжали к нему с поклоном, постоянно прося при случае «засвидетельствовать их всенижайшее почтение братцу графу Григорию Григорьевичу».
Едва только Москва, чиновная и дворянская, узнала, что граф Алексей Орлов прибыл, как начался нескончаемый ежедневный съезд и разъезд в палатах на Никитской.
Сам Алексей Григорьевич тоже сделал несколько визитов. Всех москвичей, которых он видел, граф озадачил сообщением, что хотя он и приехал в первопрестольную по случаю ожидаемого в ней пребывания монархини, но главным образом явился с благою целью, давно уже содержимою на душе, – жениться на девице-москвичке.
– Кто же эта счастливица? – спрашивали все, озадаченные, что еще ничего не слыхали о невесте и о предполагаемом браке графа.
– Сам еще не знаю! – отвечал и изумлял всех Орлов. – Поищу, посмотрю… Времени-то у меня мало. Да авось, Бог даст, успею.
Братья Орловы были давно известны своими затеями, «финтами и коленами» и, казалось, ничем уже никого удивить бы не могли. Поэтому подобная диковинная новость хотя и озадачила всех, но показалась совершенно «орловскою».
– В два дня разыщет невесту, а на третий и обвенчается, – говорили москвичи. – На то он и Орлов.
Разумеется, приезд графа Алексея Григорьевича с намерением жениться – стал происшествием, ибо совсем смутил много московских семей, где были налицо девицы-невесты. На всякого отца семейства напала таинственная тоска днем и бессонница ночью.
