Мария Фагиаш - Сестры-близнецы, или Суд чести
Николас был четвертым из тех, кого кайзер удостоил своим вниманием. Несколько секунд он молча и пристально вглядывался в него своими голубыми глазами. Уж не ищет ли он признаков моего еврейского происхождения, хладнокровно подумал Николас. Он стоял навытяжку и ждал, когда к нему обратится монарх.
На многочисленных портретах — а они были всюду: на стенах, на пепельницах, пивных кружках, барельефах, почтовых марках, на серебряных и золотых монетах — кайзер всегда изображался юным и представительным. На самом деле вблизи было видно, что время оставило на нем свои следы.
— Добро пожаловать в Потсдам, капитан Каради, — сказал он. — Мы надеемся, что вы чувствуете себя здесь у нас как дома. Мы товарищи по оружию, окруженные целым сонмом врагов, но наш союз несокрушим. Никого в целом свете я не чту так высоко, как вашего великого государя. Со времени конференции в Альхесирасе я еще более, чем прежде, убедился в том, какого верного союзника я имею в лице Австрии.
Франц Фердинанд, стоя на шаг позади кайзера, кивнул в знак согласия, рот его скривился в улыбке, глаза же оставались безучастными. В Николасе вдруг проснулись чувства венгра.
— И в лице Венгрии также, Ваше Величество, — дополнил он.
Лицо кайзера омрачилось. Он допустил оплошность и был в ней уличен. Его союзником была не Австрия, а, разумеется, Австро-Венгрия. Каради почувствовал, как на него повеяло холодом. Полуулыбка на лице эрцгерцога исчезла. Каждый знал, что будущий император не жаловал ни евреев, ни венгров, а Николас был тем и другим.
— Желаю приятного пребывания в Германии, — резче, чем обычно, закончил разговор кайзер, при этом своей здоровой рукой якобы по-приятельски хлопнув его по плечу. Это был сильный хлопок, слишком сильный, чтобы считать его знаком благосклонности монарха. — Веселитесь, но не увлекайтесь слишком сильно, — добавил он, подмигнув, и последовал дальше.
Когда Николас позднее шел через Овальный зал, он увидел Алексу, окруженную офицерами, которые, и это было очевидно, были от нее в восхищении, и, что не подлежало сомнению, казалось, все были в нее влюблены. Она увидала Николаса, извинилась и подошла к нему.
— Я на вас сержусь, — без обиняков объявила она. — Вы уже довольно давно в Берлине и ни разу даже не показались. Приходится довольствоваться только слухами. Я, в конце концов, ваша свояченица. Или это уже не так?
Она говорила голосом Беаты и смотрела глазами Беаты.
— Вы слишком похожи на нее, — непроизвольно вырвалось у него.
— Я считаю, что это чудесно. Для меня, я имею в виду. Я смотрю в зеркало и говорю себе: «Вот, смотри, это Беата. Она живет — во мне — мы будем вместе стареть, и умрем вместе». — Она как-то растерянно рассмеялась. — Ах, чепуха. Поговорим о чем-нибудь другом. Что нужно было Его Величеству от вас? Он не удержался от своего пресловутого хлопка по плечу. Я боялась, как бы вы не умерли от благоговения. — Она потрогала его плечо. — Смотрите-ка, не сломано.
Значит, она видела его встречу с Вильгельмом, подумал он с удовлетворением.
Лакеи разносили шампанское. Алекса взяла один бокал и протянула другой Николасу.
— Давайте подыщем местечко, где нам никто не помешал бы поговорить, — сказала она, неожиданно перейдя на венгерский. — Мне нужно у Вас многое спросить.
Она уверенно провела его через несколько комнат в маленький салон; без сомнения, он был ей известен. За исключением трех штатских, с орденами на груди, которые вели оживленную беседу на голландском, в салоне никого больше не было. Они уселись в уголке, в стороне от голландцев.
— Здесь уютно, не правда ли? — спросила она. — Как будто местечко было для нас зарезервировано. По крайней мере, здесь можно посидеть. Везде все вынуждены стоять. Стоять и ждать — вот и вся жизнь при дворе. Я часто спрашиваю себя, как это пожилые дамы и господа выдерживают. Наверное, им удается, как лошадям, спать стоя. Я сама видела, как такое проделывала старая графиня Келлер. Но не об этом мне хотелось бы поговорить. Как поживают мои дедушка с бабушкой? Когда вы видели их в последний раз? У меня кошки скребут на душе — с самого Рождества я им не писала. Они наверняка обижаются. Они вам не намекали ничего по этому поводу?
Алекса говорила быстро и казалась гораздо более нервной и взволнованной, чем два года назад в Шаркани. Она поднесла бокал с шампанским к губам и тут же поставила его, даже не пригубив.
— Я видел их в январе, они выглядели вполне здоровыми и…
— Вы говорили им о вашем назначении в Берлин?
— Нет, тогда я и сам не знал об этом.
— Вам нравится в Берлине?
— Да, все-таки какое-то разнообразие.
Она испытующе взглянула на него.
— Ну, счастливым вы уж точно не выглядите.
— А почему я должен? — Он пожал плечами.
— О вас кое-что можно было услышать. Сплетни не знают границ, как вы понимаете. И они быстро разлетаются. Могут остаться незамеченными результаты последних выборов в Австрии, но не то, кто с кем перес… — Она засмеялась, заметив, что он в какой-то степени был поражен ее словами. — Пожалуйста, не будьте так строги! Жена кавалерийского офицера проводит столько времени в конюшнях, что от девичьей стыдливости не остается и следа. В казарме лейб-гвардии называют все вещи своими именами. Но вернемся к вам. Что поделывает та маленькая актрисочка из Венского театра? Это не было чем-то серьезным?
— Это что, маленький допрос?
— И все-таки?
Любому другому он бы ответил, что это его личное дело.
— Давно забыто, — сказал он.
— А крашеная блондинка-графиня, которая затем помирилась со своим мужем? Не могу припомнить ее имя.
— Я тоже. Кстати, волосы у нее не крашеные. Есть еще кто-нибудь в вашем списке?
— Ах, оставим это. Простите меня, я была назойлива. Только — я наблюдала за вами во время обеда и…
— …и мне показалось, что вы меня не видели.
— Ну что вы! Вы сидели между двумя очаровательными дамами, а казалось, что вам было скучно. Или вы были чем-то опечалены. Что-то одно из двух.
— Ни то и ни другое. Мне хотелось только осмотреться.
— Если вы на самом деле хотите здесь осмотреться, обращайтесь ко мне. Мой муж, правда, считает, что я часто отношусь к людям с предубеждением. — Она понизила голос. — Он пруссак до мозга костей. Я имею в виду внутренние убеждения. Конечно, он это отрицает, но на самом деле патриотизм — это его религия, а кайзер — Бог на земле. Он пойдет босыми ногами по раскаленным углям, как это делают индийские факиры, если Его Величество это ему прикажет. Кайзер для него непогрешим. Социалисты и рейхстаг — это корни всех зол. Его бы воля, он бы их всех поставил к стенке.
— О, да вы, кажется, интересуетесь политикой. Для немецких женщин это редкость.
— Немецкие женщины! Это те, с которыми вы пришли! Могу себе представить, о чем вы с ними говорите!
— Так вы до сих пор не считаете себя немецкой женщиной?
— Боже упаси! Меня зовут здесь маленькой мадьяркой, и это ни в коем случае нельзя считать комплиментом. — Она вдруг стала серьезной. — И на вас здесь наверняка будут смотреть косо. Здесь вам не Вена, и люди вам здесь будут попадаться просто мерзкие.
Ни разу за всю их совместную жизнь Беата не коснулась вопроса его еврейского происхождения. Несколько раз он был близок к тому, чтобы поговорить с ней об этом. Это была единственная тема, которую она сознательно или бессознательно избегала.
Алекса вернула его из его размышлений.
— Я слишком много болтаю. Обычно все наоборот, я чаще всего слушаю. Наверное, это потому, что мы говорим по-венгерски. По-немецки я не могу быть такой откровенной. И кроме того, мы все же родственники. — И после короткого молчания: — Сама мысль, что вас могли бы оскорбить, для меня невыносима.
Ее голос был настолько похож на голос Беаты, что у него подступили слезы к глазам.
— Пожалуйста, не беспокойтесь обо мне. — Он надеялся, что она не заметила его минутной слабости. — Я смогу себя защитить, я больше не новичок. Но ваше участие мне очень приятно.
— Вот ты где! Я тебя повсюду ищу! — С этими словами в салон вошел Годенхаузен. Он подошел и подал Николасу руку. — Надеюсь, вы чувствуете себя у нас хорошо, Каради. Берлин, конечно, не может сравниться с Веной. Империя еще слишком молода, поэтому не судите нас строго. — Он говорил дружеским тоном, но не так сердечно, как тогда, в Шаркани.
Николас вновь удивился его лицу без малейших признаков возраста, гладкой, загорелой, без единой морщинки коже и ясной синеве глаз. Светлые волосы были пострижены, но не слишком коротко — одна прядка падала ему на лоб. Благодаря своей осанке он казался выше Николаса, хотя это было и не так. Несомненно, среди собравшихся мужчин он был один из самых представительных.
