Валерий Замыслов - Ярослав Мудрый. Историческая дилогия
Дабы попасть с левого берега Днепра к Киеву, печенегам необходимо было перейти реку вброд под Витечевом и далее одолевать долину Стугны. Но именно по берегам Стугны Владимир и поставил свои крепости.
Витечев стоял на высокой горе, опоясанный мощными дубовыми стенами, имея сигнальную башню на вершине горы. При первой же опасности на башне зажигали огромный костер, и так как оттуда простым глазом был виден Киев, то в столице немедля по пламени костра узнавали о появлении печенегов на Витичевском броде.
Стугинская линия окаймляла «бор велик», окружавший Киев с юга. Это было уже последнее оборонительное прикрытие, состоявшее из городов Треполя, Тумаша и Василева и соединявших их валов. В глубине его, между Стугной и Киевом, Владимир построил в 991 году огромный город-лагерь, ставший резервом всех киевских сил — Белгород.[48]
Князь Владимир испытывал большую надобность в крупном войске и охотно брал в свою дружину добрых молодцев из смердов.
Победы над печенегами праздновались всенародно и пышно. Князь с боярами и дружиной пировал на «сенях» (на высокой галерее дворца), а на дворе ставились столы для народа. На пиры съезжались посадники и старейшины из всех городов и множество иных людей.
Знаменитые пиры Владимира, являвшиеся самобытным способом вовлечь в дружину, воспеты летописцами:
Во стольном городе во Киеве,
У ласково князя у Владимира
Было пированьице почестен пир
На многих на князей на бояров,
На могучих на богатырей,
На всех купцов на торговых
На всех мужиков деревенских.
Народ создал много былин о князе Владимире «Красном Солнышке», о Добрыне Никитиче, об Илье Муромце, о борьбе с Соловьем-Разбойником, о походах в далекие земли, и о крепких заставах богатырских, охранявших Киевскую Русь от «силушки поганой».[49]
Глава 21
ОТЧАЯННЫЙ ШАГ
Когда отец победно воевал и возводил крепости, душа Ярослава заметно оттаивала. Родитель-то, оказывается, не только «распутник», как заявляет мать, но и доблестный воин. Ишь, как Русское государство укрепил и приумножил!
Ярославу хотелось облачиться в доспехи, вскочить на боевого коня и во весь опор мчаться на неприятеля. Он выбегал во двор и, размахивая мечом, задорно кричал:
— Князь начинает! Дружина лети на врага!
Рогнеда, поглядывая на сына из окна, думала:
«Быть Ярославу и добрым книжником и великим воином».
Киевский князь заехал к Рогнеде совсем неожиданно. Она давно уже не лицезрела мужа, и боль ее всё еще не улеглась. Она никак не могла забыть убийство Владимиром отца и братьев, но не могла простить и измены в любви, и когда великий князь задремал, Рогнеда решилась на отчаянный шаг, но прежде чем его выполнить, она вошла в горницу спящего сына и положила возле него меч.
Затем Рогнеда вернулась к мужу с кинжалом в руке. Перед ней размеренно вздымалась широкая грудь Владимира, обтянутая тонкой шелковой рубахой.
— Умри, злодей! — воскликнула Рогнеда, но князь тотчас очнулся и успел отвести удар.
— Сучка! Как ты посмела поднять на меня руку?! Я убью тебя! — в бешенстве закричал Владимир.
— Тебе не привыкать! — в запале отвечала Рогнеда. — Ты зверски убил моего отца и братьев, а теперь ты не любишь ни меня, ни детей. Ты — гнусный распутник! Злодей и распутник! Теперь можешь убить меня!
Рогнеда кричала громко, весьма громко.
— Я с удовольствием это сделаю. Задушу тебя своими руками!
Владимир, словно разъяренный бык, двинулся на жену.
Но в эту минуту из соседней горницы, дверь коей была приоткрытой, вышел Ярослав и протянул Владимиру обнаженный меч.
— Ты здесь не один, отец. Твой сын будет очевидцем. Убивай!
Ярославу было уже двенадцать лет, и свои слова он произнес как взрослый человек. Именно с этой жуткой минуты кончилось его детство.
Владимир в упор глянул сыну в глаза. В них не было ни малейшей робости, напротив, они были дерзкими и осуждающими. И эти глаза остудили Владимира.
Великий князь круто повернулся и вышел из покоев Рогнеды.
Приехав в Киев, он собрал бояр и спросил их совета, на что княжьи мужи ответили:
— Государь, прости Рогнеду и отошли ее в бывший удел отца Рогволода. Сим поступком ты покажешь мудрость своему народу.
Великий князь прислушался к совету бояр.
Глава 22
МЕЧОМ И ЯДОМ
Еще при князе Игоре, более чем за полвека до 988 года, в Киеве уже была церковь во имя Ильи, обслуживавшая ту часть дружины Игоря, коя, по словам летописи, исповедовала христианство и при заключении договора с греками, клялась именем христианского бога, в то время как прочие дружинники клялись Перуном.
К периоду княжения Владимира число христиан в княжеской дружине заметно возросло, а посему давление со стороны дружины, с одной стороны, и греческих царей, на сестре коих Владимир намеревался жениться, с другой, понудило Владимира задуматься о принятии новой веры. Но он не спешил, помыслив допрежь приглядеться к разным религиям.
В 986 году пришли к Владимиру Святославичу булгары магометанской веры и сказали:
— Ты, князь, известен многими победами в Европе и Азии. Мы ж — твои ближние соседи. Так исповедай одного бога с нами, прими наш закон и поклоняйся Магомету.
— Каков же ваш закон?
— Веровать в бога, совершать обрезание, не есть свинины, не пить вина.
— А по смерти?
— Сплошные загробные радости. Можно творить блуд с женами. Даст Магомет каждому по семидесяти красивых жен…
Описание рая и цветущих гурий пленило воображение сластолюбивого князя, но обрезание казалось ему ненавистным обрядом, а запрещение пить вино — уставом безрассудным.
— Вино, — сказал он, — есть веселье для русских людей. Мы не можем без него. Не по нутру мне ваша вера.
Затем пришли послы немецких католиков и говорили Владимиру о величии невидимого вседержителя и ничтожности идолов.
— Пост, — заявили они — по силе. — И тут же пояснили:
— Пить и есть можно во славу Божию.
Их слова показались Владимиру довольно странными. Туманная заповедь. То ли пост есть, то ли его нет. И князь молвил:
— Идите, откуда пришли, ибо отцы наши не принимали веры от папы.
Вслед за католиками пришли к Владимиру иудеи.
— А где земля ваша? — спросил великий князь.
— В Иерусалиме.
— Да точно ли она там? — усомнился Владимир.
Иудеи на некоторое время замялись, и всё же ответили:
— Бог разгневался на иудеев и рассеял нас за грехи по землям чуждым.
Владимир Святославич строго, с долей назидания произнес:
— И вы дерзнули прийти ко мне, дабы я принял ваши иудейские законы? Тем, кого за грехи покарал бог, нельзя учить других своей вере. Если бы бог любил вас, то не были бы вы рассеяны по чуждым землям. Или и нам того же алчете, дабы мы лишились своего Отечества?
Последним пришел к Владимиру Святославичу греческий богослов. Опровергнув другие веры, он рассказал князю содержание Библии, Ветхого и Нового Завета: историю творения рая, греха, первых людей, потопа, народа избранного, искупления, христианства с изображением праведников, идущих в рай, и грешников, осужденных на вечную муку.
Богослов без обиняков заявил, что ислам оскверняет небо и землю. Ритуальные омовения грек-византиец описал с такими омерзительными подробностями, что Владимир Святославич сплюнул:
— Нечисто это дело.
Отпустив богослова, великий князь собрал в гриднице бояр.
— Со многими я повидался и многих выслушал, но религия греков мне больше всего пришлась по душе. Мудро богослов изрекал.
Князю бояре резонно ответили:
— Своего никто не бранит, но хвалит. Надо бы, князь, отправить по разным странам здравых послов, дабы те на месте познали каждую веру, а после уж и решать, что делать.
Князь не воспротивился. Принять новую веру — весьма важное дело для всей Руси. Тут поспешать возбраняется.
Владимир Святославич отобрал десять благоразумных мужей, и те пошли в разные земли.
Послы увидели в стране болгар скудные храмы, унылое моление и печальные лица. В земле немецких католиков — богослужения с обрядами, но без всякого величия и красоты.
Наконец, послы прибыли в Константинополь.
— Да созерцают они славу бога нашего! — воскликнул император и, зная, что варвары пленяются более наружным блеском, нежели внутренним содержанием, приказал вести послов в Софийский храм, где сам патриарх, облаченный в святительские ризы, совершал литургию.
Великолепие храма, присутствие всего знаменитого греческого духовенства, богатые одежды, убранство алтарей, красота живописи, благоухание фимиама, сладостное пение клироса, безмолвие народа, священная важность и таинственность обрядов изумили россиян. Им казалось, что сам всевышний обитает в сем храме и непосредственно с людьми сочетается.