Андрей Посняков - Московский упырь
– Отойди, простофиля.
– Ой, Проша, уйдем, – уцепилась за руку Маша.
– Ого, какая красуля! – Один из парней ущипнул девушку за щеку. – Пойдем с нами, краса, пряниками угостим!
Вся троица обидно захохотала.
– Постой-ка, Маша. – Прохор осторожно отодвинул девушку в сторону и обернулся к нахалам. – Эй, гниды! Это кто тут простофиля?
– Как-как ты нас обозвал?! – Парни явно не ждали подобного, по всему чувствовалось, что здесь они были свои, а здешний народец их откровенно побаивался.
– А ну, отойдем поговорим! – Один из парней вытащил из-за голенища длинный засапожный нож.
Народ испуганно подался в разные стороны.
– А чего отходить-то? – Пожав плечами, Прохор сделал шаг вперед и, не замахиваясь, профессионально ударил того, что с ножом, в скулу левой рукой, а ребром правой ладони нанес удар по руке.
Вскрикнув, нахалюга отлетел в одну сторону, нож – в другую. А Прохор, как и полагается давнему кулачному бойцу, быстро оценив ситуацию, молнией метнулся к оставшимся.
Р-раз! – с ходу заехал правой, да так, что парнище кувырком полетел в сугроб.
Два! – треснул третьему ладонями по ушам.
Тот аж присел, заскулил:
– Ой, дядька, бо-о-ольно!
Стукнув нахала кулаком в лоб – так, чтоб повалился наземь, Прохор подскочил к выбиравшемуся из сугроба. Тот, дурачок, еще бормотал какие-то угрозы. Пару раз намахнув по сусалам, молотобоец схватил обмякшего парня в охапку и под злорадный хохот присутствующих забросил за первый попавшийся забор.
– От молодец, паря! – крикнул кто-то в толпе. – Осадил посадскую теребень!
– Счас! – Прохор вытер руки о полы кафтана. – Остатних тоже заброшу.
Он поискал глазами нахалов… ага, сыщешь их, как же – давно уже и след простыл. Да и черт с ними!
– Прошенька! – кинулась на грудь Маша. – А вдруг они бы тебя – ножиками?
– Не сделан еще тот ножик… – Прохор усмехнулся и весело подмигнул девушке. – Ну что? Идем дальше гулять? Ой, сбитню-то так и не попили. Эй, сбитенщик!
– Да ну его, этот сбитень, – отмахнулась девушка. – Потом попьем. Пошли-ка лучше к реке.
– Пошли.
Дивный по красоте вид открывался с южного берега Москвы-реки! Заснеженная пристань с вмерзшими в лед судами, людное торжище – торговали прямо на льду! – красно-кирпичные башни Кремля, зубчатые стены, сияющие купола соборов, высоченная громадина Ивана Великого.
– Да-а, – восхищенно протянул Прохор. – Красив город Париж, и Тихвинский посад ничего себе, но Москва, пожалуй, всех краше!
– То верно, – Марьюшка вдруг зарделась, будто Прохор не Москву, а ее похвалил, помолчала немного. – Как ловко ты их раскидал!
– Я ж кулачным бойцом был, Маша!
Прохор все думал, как бы перевести разговор на Ефима… Но вокруг было так красиво – пушистый, искрящийся на солнце снег, гуляющие люди, светлая лазурь неба над красными башнями Кремля – и сердце билось так радостно, что совсем ни о чем не хотелось думать. Прохор почесал бороду, помолчал да спросил напрямик:
– Говорят, ты с княжичем каким-то дружилась?
– Кто говорит? – Глаза девушки посмотрели с вызовом, зло. – Врут! Да, приходил в гости один парень… Не знаю, может, и княжич… Ефимом звать. Но он мне не по нраву пришелся – пухлощекий, жирный, да и по возрасту – совсем еще дите. Я ведь ему так и сказала – вот ворота, а вот поворот, – так он, представляешь, на Чертолье поперся, за приворотным зельем. С тех пор вот не приходил еще, видать, зелье на ком-то пробует.
– За приворотным зельем, говоришь? – задумчиво переспросил Прохор. – А откуда ты про то знаешь?
– Сам сказал, когда прощался. Иду, говорит, за Черторый, к колдуньям, – все одно, мол, ты моей будешь! Ну, как там у него все вышло, не знаю – еще не приходил.
– И не придет, Маша, – Прохор вздохнул и понизил голос. – Убили его на Черторые во прошлую пятницу.
– У-убили? – Марьюшка всхлипнула. – Как убили, кто?
– Какие-то лиходеи.
А у девчонки уже дрожали плечи.
– Ефи-им… Хоть и не люб ты мне был, а все же…
– Ну, не плачь, не плачь, Машенька, – попытался утешить Прохор. – Чего уж теперь.
– Господи-и-и, Господи-и-и… – плача, причитала девушка. – Да за что же мне такое наказание… Сначала – один, потом – второй… Не хочу! Не хочу, чтобы был третий!
– Один, второй, третий… – Молотобоец покачал головой. – Загадками говоришь, Маша.
– Лучше тебе разгадок не знать! – Марья сверкнула очами. – Идем! Проводишь меня на подворье.
Возвращались молча, Марьюшка всю дорогу всхлипывала, и Прохор корил себе – ну, черт его дернул сказать про княжича! Похоже, сюда еще не дошли чертольские слухи.
Остановились у ворот, прощаться. Марья подняла заплаканные глаза:
– Ты меня прости, Прохор… За то, что вот так… погуляли.
– Что ты говоришь такое, Машенька?! Ты уж не плачь больше… Уж не вернешь княжича-то.
– То-то, что не вернешь… Ну, прощевай, Проша. Завтра увидимся.
– Может, сходим куда?
– Ежели батюшка к вечеру не вернется, – может, и сходим.
Прохору вдруг захотелось прижать к себе хрупкую девичью фигурку, вытереть ладонью заплаканное лицо, поцеловать в губы…
«Спокойно! – сам себе сказал парень. – Спокойно! Успеется еще все, успеется, не последний день на свете живем. А для расспросов – еще завтра день будет».
А назавтра не привелось Прохору возвратиться на кузню: всех троих вызвал к себе боярин Семен Годунов.
В обширной сводчатой зале ярко горели свечи, пахло воском, ладаном, еще чем-то церковным, может быть лампадным маслом. За покрытым зеленой бархатной тканью столом, в резном деревянном кресле с высокой, украшенной двуглавым орлом спинкой хмурился думный боярин Семен Никитич Годунов – «правое ухо царево».
– Ну вот. – Осмотрев стоявших на вытяжку подчиненных, Семен Никитич положил ладонь на кипу бумаг. – Прочел я ваши отчеты… М-да-а… писать вы горазды, а вот думать… Эх, молодость, молодость… Ты что, Иван, Леонтьев сын, не заметил, что у тебя один и тот же человек два раза упомянут?
Иван пожал плечами:
– Да как-то…
– Молчать! – Боярин ударил ладонью по столу. – Говорить будешь, когда дозволю.
– Слушаюсь, господине.
– Вот так-то! Что бы вы все без меня делали? В общем, так, Иван, Леонтьев сын. Человечка, тобой два раза упомянутого, я велел имать да в узилище приказное бросить. Как его… – Боярин покопался в бумагах. – Ага… вот… Михайло Пахомов… Из детей боярских, разорен, постоянных доходов не имеет… Неоднократно одобрительно высказывался за Самозванца, гнусно критиковал действия Боярской думы и самого государя Бориса Федоровича… Что глазами хлопаете? Думаете, кроме вас, у меня больше соглядатаев нет? Мигнул – эвон чего на Михайлу Пахомова надыбали! Говорят, и прелестные от Самозванца грамоты он распространял, да за руку не был пойман. Ну, ничего, ужо, завтра велю пытать… Так вот! – Семен Никитич обвел глазами притихшую троицу. – Сдается мне, этот Михайла как раз жир у покойников и вырезал! С цыганами одно время водился, а у цыган, сами знаете, медведей полно.
– Но… – Иван попытался было возразить, но снова безуспешно, боярин не дал ему молвить и слова.
– Цыть! И слушать ничего не желаю! Там, у вас в отчетах, парнищи какие-то есть мелкие – тяните-ка их сюда. Ужо, покажу вам, как розыск вести! Да… Ртищев где?
Ребята переглянулись:
– Еще не приходил.
– Что-то он припозднился сегодня. – Семен Никитич покривил толстые губы. – Ин, ладно… Заданье получили? Чего ждете? Чтоб к обеду мне парнищ предоставили! Живо! Да, и к Ртищеву заедьте – с обеда его государь видеть желает!
Словно пришибленные собаки, трое друзей покинули палаты боярина Годунова. Почему-то не радовало их ни яркое утреннее солнышко, ни пушистый снежок, ни веселое чириканье воробьев.
Иван в бессильной злобе сжимал кулаки – ну, надо же, как вышло с отчетами! Не ожидал от Годунова такого коварства. Хотя, конечно, можно было ожидать: что боярин злобен и деспотичен – ни для кого в Москве не тайна. Эх, Михайло, Михайло! Что ж теперь с тобой делать, что? А ребятишки? Ну, что они такого знают-то? Что знали – давно уже рассказали. И зачем тащить их в приказ? А может, боярин и на них что-то повесить хочет да потом доложить царю и думе? Иван покрутил головой, словно отгонял нехорошие мысли. Нет! Вряд ли даже Семен Никитич, при всем его коварстве, сможет выставить мальчишек пособниками убийцы… или убийц. Впрочем, предполагаемый убийца у него уже есть – Михайла Пахомов. Ох, Господи… выходит, и он, Иван, к этому гнусному аресту причастен… Выходит так… Но кто ж знал? Ребята… что с ребятами делать?
– Боюсь, боярин ребятишек пытать велит, – нагнал шедшего впереди Ивана Митрий.
Юноша вдохнул:
– Вот и я про то мыслю. Может…
Иван ничего не сказал больше, а Митька, похоже, все понял, кивнул, ухмыльнулся – и в самом деле, зачем отдавать мальчишек боярину? Грех брать на душу. Тут иное придумать надобно…
