Владимир Афиногенов - Аскольдова тризна
Он рванулся из невидимых объятий, споткнулся и обессиленный упал на землю. Но сразу ощутил себя сильным… Поднялся. Вой стал тогда удаляться…
Набрали ещё вербены, а по дороге в монастырь Доброслав спросил чернобородого:
— Ты теперь понял, почему я положил соты с мёдом на землю?…
— Значит, ты ублажил добрых духов земли… И они дали нам прежние силы. Злые же духи, испугавшись, отступили…
— Молодец, что догадался.
— Столько страстей на мою голову за эти несколько дней! Да ничего, авось не привыкать… — засмеялся Дубыня, вспомнив ту давнюю крымскую ночь, под покровом темноты которой пробирался на кумирню Белбога.
Рассказал, как недавно порешил легатория Медной Скотины, хотя предполагал, что получит нахлобучку от Клуда. Так оно и случилось. Но всё-таки поступок друга Доброслав расценил правильно, когда узнал, что в числе послов едет Иктинос. А вдруг Пустой Медный Бык взял бы с собой верного стража?!
Бук спокойно, как ни в чем не бывало, бежал рядом с чернобородым; повернув к псу голову, Дубыня шутливо промолвил:
— А ты, вижу, ничего…
— В отличие от нас он к злым духам давно привык… — засмеявшись, заметил Доброслав.
Делая потом снадобье из вновь принесённой травы, Клуд объявил:
— С посольством в Тефрику тебе, Дубыня, придётся сопровождать Мефодия одному… Я не смогу. У Константина открылась и чахотка. Чтобы её залечить, мне нужно ещё девять дней… Наутро я представлю тебя Мефодию. Во главе монастырской братии он выходит плотничать.
Чуть свет они проводили в обратную дорогу Светония и, войдя в ворота, увидели монахов с топорами и пилами.
— Смотри, — Клуд указал поочерёдно на каждого, — ученики Константина, а это — Мефодий, брат его, настоятель монастыря.
Мефодий показался Дубыне гигантом, хотя и сам был немалого роста. Настоятель был одет в чёрную, затянутую в талию рясу, рукава по локоть засучены, в правой держал топор. Крест и панагия с изображением апостола Павла висели на груди. Доброслав представил ему своего друга. Тот потрепал свободной рукой Дубыню по плечу, сказал слова благодарности за то, что в пути на Итиль к хазарам защищал его брата. Потом глянул в глаза чернобородого, встретил ответный прямой взгляд их, оборотившись к Клуду, молвил:
— Заместо тебя он поедет в Тефрику… Я беру его! — снова потрепал по плечу Дубыню, сказал: — С тобой Го… — уразумев, что перед ним язычник, улыбнулся: — Мир тебе, человече!
7
Во дворце думали с посольством уложиться в срок, и, как говорил Джам чернобородому, из Константинополя оно должно выехать через три дня. За это время язычник и грек уже покинут таверну…
Но Фотий вдруг почувствовал, что в определении числа послов и тех, кто должен ехать в Тефрику, вмешались какие-то неведомые и пока непонятные ему силы. Василевс с Вардой отсутствовали, и некому было своей жёсткой волей заставить сдвинуть колесницу разногласий с места, а у патриарха на то власть оставалась ограниченной. Да спасибо эпарху Никите Орифе — его ум и энергия помогли Фотию довести задуманное дело до конца… Хотя вопреки их желанию в посольство вошёл такой человек, как протасикрит Аристоген, во время бунта черни уничтоживший по пьяному приказу василевса русских купцов.
Кстати, тогда Аристогену всё сошло с рук — он не понёс никакого наказания. За протасикрита заступился Варда, заявив о его невиновности, так как тот всего лишь выполнял императорскую волю…
Фотию доносили, что у Аристогена в покоях не раз видели монахов Студийского монастыря, и патриарх мог только догадываться, что Игнатий, его заклятый враг, сидящий в глухом заточении на острове Теребинф, не дремлет и не бездействует. Доказательств этому пока у Фотия не было, но он решил их собрать, чтобы уличить кастрата в замышлении свергнуть существующую власть и казнить согласно закону. Патриарх понимал: сделать сие будет не просто, раз имеешь дело с такой ловкой бестией, каким является Игнатий…
В посольство предложили и капитана Ктесия, который на своём судне «Стрела» доставлял Константина-философа в Херсонес и по Танаису в Саркел, сопровождая его потом пешим до самого Итиля и обратно… Леонтий, помнится, высказал по окончанию путешествия к хазарам кое-какие нелестные суждения в его адрес, но Фотий не придал им особенного значения.
«По крайней мере, Ктесий — не преступник Аристоген», — подумал патриарх и эту кандидатуру утвердил.
Медная Скотина тоже стал членом посольства. За него подал голос Никита Орифа. Эпарх знал, что этим выбором станут довольны и василевс с Вардой. В их полевую ставку послы должны заехать перед тем, как отправиться к Карбеасу, предводителю павликиан…
Конечно, о посольстве в Тефрику Игнатию стало сразу же известно. Его очень интересовало, как серьёзно продвигаются дела у Константина с азбукой и переводом Библии и Священных книг с греческого на славянский… Потому бывший патриарх обрадовался, что Ктесий включён в посольство, а раз оно остановится на какое-то время в монастыре Полихрон, у его родственника будет возможность кое-что разведать… Ох, как это нужно папе Николаю I в Риме, с которым у Игнатия давно налажена переписка! Римскому папе, как кость поперёк горла, если Константин-философ и его ученики начнут насаждать православие в таких славянских странах, как Славиния, Македония, Великоморавия, Паннония да и Болгария тоже, хотя царь Борис находится на перепутье, пока не зная, какую христианскую веру принять — римскую или греческую.
Игнатию было известно, как римский папа через Зальцбургское епископство, созданное в 798 году, оказывал жёсткое давление на короля Людовика Немецкого, чтобы тот нападал на земли болгар, жёг их, разорял, убивал жителей, уводил в полон. И Людовик делал сие постоянно: пусть Борис уразумеет, что подобное прекратится только тогда, когда он примкнёт к их стану… Говорят, что царь недавно похоронил любимого племянника, которого он считал чуть ли не своим сыном, — и эта потеря страшной болью отозвалась в его сердце, так же, как убийство три года назад немцами родного брата, отца умершего юноши. Вот так! Пусть судьба колотит болгарского царя со всех сторон, авось — образумит…
Пока Болгария находилась в союзе четырёх государств, направленном против немцев и Рима, но Людовик Немецкий и папа Николай I позднее сумели разорвать соглашение между Великоморавией и Болгарией и привлечь последнюю на свою сторону. Не пройдёт и трёх лет, как Борис станет участвовать в походе совместно с немцами против Ростислава Моравского, бывшего союзника, и пошлёт папе римскому длинное письмо…
В нём он напишет, что Болгария примет веру, которую исповедует Рим, но с условием, что папа подскажет, как лучше устроить государство и, исходя из этого, Борис задал Николаю I сто вопросов[32].
Ещё доносили Игнатию, что Василий-македонянин всё сильнее и сильнее оказывает влияние на молодого василевса; Михаил доверяет ему уже больше, чем своему дяде: Василий водит полки на арабов и в некоторых стычках одерживает частичные победы, а Варду император несколько раз отстранял от проведения серьёзных военных операций…
«Надо приглядеться к шталмейстеру, у которого есть покровительница — богатая влиятельная особа по имени… Имя забыл… — огорчился Игнатий. — Старею что ли?… Да нет! Просто имя замысловатое». — Позвал верного слугу. Тот подсказал:
— Даниелида!
«Живёт на острове Патрас, в Греции… Без ума от Македонянина. И понятно — есть от кого. Ведь Василий — белокурый гигант-красавец со стальными мускулами, или, как называет его маленький Феофилиц, Кефал — Крепкая голова…»
«Даниелида… Нет, не замысловатое, а красивое имя… Говорили что и сама она очень красива, несмотря на то, что имеет уже внука… Она же Крез в женской тунике! Неимоверно богата! Наш остров с монастырём и церковью, если б захотела, перекупила несколько раз… Но уверяли меня, что македонянин испытывает к ней искреннюю привязанность, при которой деньги и её богатство не играют столь существенной роли… Что ж, поживём — увидим… А за Даниелидой нужно установить более пристальное наблюдение. Она мне пригодится», — раздумывал Игнатий.
И жизнь в дальнейшем подтвердила его правоту.
* * *Давно мы не возвращались к древлянскому шаману Чернодлаву. К тому, кто умел выпускать душу из тела и летать на священную гору Меру, с которой можно достать солнце. К тому, кто упарив в конопляной бане киевского жреца Мамуна, заставил его кинуться с ножом на архонта Дира… Но рядом оказался дружинник Кузьма, и он отрубил Мамуну голову прежде, чем тот успел нанести князю смертельный удар.
Шаман Чернодлав, уплыв незамеченным из Киева, добрался до земель своих сородичей угров и при помощи их предводителя Ошура напал на плывущие по Днепру на Византию лодьи Аскольда… Но снова потерпел неудачу. И мы оставили его скачущим по направлению к Джурджанийскому морю…
