Элизабет Чедвик - Величайший рыцарь
«Боже, пусть с ним все будет в порядке», – взмолился он и перекрестился.
Вокруг мальчика собралась толпа, здесь была и старшая королевская няня Ходиерна, которая плакала и заламывала руки.
Когда Вильгельм подъехал, Солсбери поднял голову. Генрих садился, помогая себе руками, его лицо искажала гримаса боли.
Приблизившись, Вильгельм понял, что кровь во рту собралась от прокушенной губы, а кровотечение из носа уже прекратилось.
– Я сказал бы, что будут синяки на боках, – заявил Солсбери. – Он в общем-то удачно упал. А с конем все в порядке?
– Трудно сказать, господин. На его состояние это не очень хорошо повлияло.
Вильгельм успокаивающе провел рукой по шее и груди Бланкарта и почувствовал, как конь вздрогнул от его прикосновения.
– Прекрати панику, женщина, он не умер! – рявкнул Солсбери на продолжающую выть Ходиерну, схватил Генриха на плечо и сильно сжал. – Чем ты думал? Ты понимаешь, что ты натворил?
Мальчик резко вздохнул. В глазах стояли слезы, но он не позволял себе расплакаться.
– Я хотел проехаться на настоящем боевом коне. Ричард сказал, что я не смогу, но я смог.
Он вздернул подбородок, внезапно взглянув с вызовом.
– И мог бы погибнуть. Если конь пострадал из-за твоей глупости, то ты должен будешь заплатить господину Вильгельму стоимость его лечения или замены. Наследник ты короля или нет, но ты молодой дурак!
Генрих поджал губы. Ему определенно было больно, но он поднялся на ноги, осторожно повернулся, держась за бок, и посмотрел на Вильгельма.
– Простите меня, господин Маршал. Но он такой прекрасный конь, что я не мог сдержаться.
– Значит, тебе нужно еще долго учиться самодисциплине, – проворчал Солсбери.
Вильгельм еще не отошел от случившегося, сердце у него продолжало учащенно биться, но что-то в голосе пария, в его взгляде и сжатых челюстях уменьшило ярость рыцаря. Вильгельм понимал его чувства. Ему надо было показать себя перед ровесниками и более младшими детьми. В тринадцать лет это очень серьезно, и эта потребность быть первым важнее любых суровых наставлений, резких слов и ценных лошадей.
– Из-за своей шалости лорд Генри получил болезненный урок, – сказал Вильгельм спокойным тоном. – Не думаю, что он еще раз попытается сделать что-то подобное.
Генрих взглянул на Вильгельма из-под челки и молча покачал головой.
Солсбери хмыкнул, но продолжал серьезно смотреть на принца.
– Ты легко отделался, – сказал он Генриху. – Лучше сходи к врачу, пусть он тебя осмотрит.
Он передал мальчика Ходиерне, что само по себе являлось в некотором роде унижением, поскольку Генрих теперь считал себя слишком взрослым для няни, в особенности той, которая суетилась, словно старая курица. Граф распустил толпу взмахом руки, но затем внезапно схватил Ричарда за шиворот.
– Ты видел, что случилось с твоим братом, – предупредил он, тряся мальчиком, как терьер трясет крысу. – Не вздумай повторить!
– Я не буду, – Ричард сложил ручки, как ангелочек. Однако как только Солсбери отпустил его, он дерзко добавил: – Но я бы не свалился!
В следующую секунду он увернулся от Солсбери и умчался прочь, сверкая пятками. Солсбери запустил руки в волосы.
– Маленький дьяволенок, – пробормотал он, но глаза его смеялись.
– Вы тоже позволили ему легко отделаться, – заметил Вильгельм.
– Да, – ответил Солсбери. – Но им еще предстоит встретиться с матерью, а от нее они милости не дождутся.
* * *
– Хромает, – объявил конюх тоном вечного пессимиста после подтверждения его правоты. – Я еще вчера вечером говорил, что передняя нога выглядит подозрительно.
Вильгельм положил руку на плечо Бланкарта и провел ею по больной ноге коня. Колено оказалось горячим, животное дернулось и отступило в сторону. Из его горла вырвался звук, свидетельствующий о боли.
– Точно растянул ее. Да, парень постарался, – продолжал конюх. Слово «парень» относилось к принцу Генриху, не к жеребцу. – Неделю по крайней мере не сможете на нем ездить. Я прямо сейчас поставлю припарку, но… – он щелкнул языком, покачал головой и запустил руки в волосы. – Неделю, – повторил он.
Вильгельм выругался. В конюшне и во дворе собралось много народу. Рыцари Солсбери садились на коней и готовились сопровождать королеву в соседний замок. Алиенора пока не вышла, но, как только она появится, отряд тронется в путь, и Солсбери отругает отстающих.
Вильгельм подозвал оруженосца, взял седло и упряжь из небольшой комнатки, примыкающей к конюшне, и начал седлать второго боевого коня. К счастью, Фаувел был сонным, как мерин, и процедура заняла в два раза меньше времени, чем с Бланкартом. Вильгельм занимался уздой и наконец закрепил ее на груди животного. Оруженосец надевал седло и подтягивал подпруги. К тому времени, как Вильгельм вывел Фаувела из конюшни, чтобы присоединиться к эскорту, королева как раз появилась во дворе в сопровождении двух женщин. На Алиеноре был наряд для верховой езды из голубой шерсти и легкий зеленый плащ, отделанный серебристой тесьмой. Он крепился под шеей великолепной брошью из перегородчатой эмали. На каблуках блестели серебряные шпоры. Взгляд ее ясных глаз, на мгновение остановился на Вильгельме и Фаувеле, потом она кивнула Солсбери.
– Принцы не будут вас сопровождать, госпожа? – спросил граф, помогая ей сесть на серую в яблоках кобылу.
– Нет, не будут, – ответила она. – Хотя, возможно, мне следовало бы заставить Генриха поехать с нами и помучиться в седле за вчерашнее. Но я нашла своим сыновьям другое удовольствие – день дополнительных занятий по латыни. Им предстоит изучить вопрос ответственности королей.
Солсбери слегка улыбнулся.
– Я уверен, что это пойдет им на пользу, госпожа.
– А вот их мать в этом сомневается, – с отчаянием в голосе ответила Алиенора.
Они выехали ясным весенним утром. Сначала Вильгельм был мрачен, оттого что приходилось путешествовать на втором боевом коне, но прекрасная погода и праздничная атмосфера вскоре улучшили его настроение. Он оказался единственным человеком в кольчуге. Другие рыцари взяли кольчуги и оружие с собой, но привязали их к вьючным лошадям или позади седел. Сам Вильгельм сделал бы то же самое, если бы не требовалось проверить, как сидит кольчуга после ремонта.
– Если ваш жеребец пострадал из-за проделки моего сына, то я заставлю его компенсировать вам потери, – сказала Алиенора, присоединяясь к Вильгельму.
В это время отряд ехал по дороге, изрезанной колесами телег. Солнце пробивалось сквозь свежую листву, цвел боярышник, дул теплый ветерок, нежный, как дыхание любовника. Среди деревьев куковала кукушка – искала себе пару.
– На самом деле, госпожа, я считаю, что он заплатил свой долг, – ответил Вильгельм. – Сомневаюсь, что он повторит подобное. Мой конюх сказал, что Бланкарту придется с неделю отдохнуть, но все пройдет.
– Вы великодушны, – у Алиеноры поднялись вверх уголки губ, и от этого у Вильгельма перехватило дыхание.
После рождественского пира в Аржантане прошло три месяца, и он уже в какой-то мере привык к мощной сексуальности Алиеноры, но ее флирт до сих пор его беспокоил. Правда, это было восхитительное ощущение.
– Госпожа, если бы вы обратились ко мне раньше, я мог бы оказаться менее дружелюбен, – признался он печально.
– Но вы, Вильгельм, недолго держите обиду в сердце?
– Не из-за мелочей, госпожа, – покачал он головой.
Она склонила голову набок и смотрела на него так, словно оценивала приз.
– Вероятно, вы самый дружелюбный и добрый человек, которого я когда-либо встречала. Обещайте мне, что со временем ваш характер не испортится. Постарайтесь этого не допустить.
Вильгельм улыбнулся.
– Все зависит от того, что принесет завтра. Но я обещаю.
Алиенора откинула голову назад и рассмеялась.
– О-о, очень дипломатично, сэр! – она склонилась в его сторону и легко похлопала его по руке. – Вы далеко пойдете.
– Я искренне надеюсь на это, госпожа.
Вильгельм поклонился в седле, радуясь шутливой беседе с ней. Однако под шутками скрывались серьезные вопросы. Римляне говорили, что истина в вине: мужчины и женщины выдают свои истинные, скрытые чувства, когда виноград развяжет им языки. Но истина заключалась и в том, что вроде бы беззаботно и непринужденно вставлялось в разговор. Это напоминало легкую паутину, которую надо было хватать, пока она пролетала мимо, а потом рассматривать на раскрытой ладони.
Отряд остановился у ручья, протекавшего перед обнесенным живой изгородью полем; надо было напоить лошадей и самим выпить вина. Некоторые, включая дядю Вильгельма, спешились, но юноша оставался на коне, только отпустил поводья, чтобы жеребец мог легко опустить голову в быстро бегущую воду. Сам Вильгельм пил из походной кожаной фляжки с ушками для подвешивания к поясу.
