Александр Солженицын - Красное колесо. Узел IV. Апрель Семнадцатого
Нужна диктатура.
Всероссийская.
Да откуда её теперь взять?
78
А голод Колю раздирал среди дня когтями: не позавтракал дома как следует, а потом уже ни домой, ни к друзьям сбегать, и французской булки теперь так просто нигде не купишь. Но погорячило в желудке, пожгло – утихло. И даже весело: так – и надо сегодня. Легко!
В этот многолюдный многосолнечный день – где только с приятелями не побывали, потолкались, поспорили всыть, – а вот к стрельбе на Невский не попали, даже и ко второй. По слуху – кинулись сюда, бежали, насилу отпыхались.
Дохнуло грозным, какого не было утром.
Весь Невский – кипение. Промелькнули два санитарных автомобиля. Пробегал какой-то студент без пальто и фуражки и кричал-умолял, что нужна ещё карета скорой помощи: в вестибюле Волжско-Камского банка лежат ещё раненые. Начинали идти и трамваи, но с трудом, сильно звоня, потому что возбуждённые кучки собирались и на трамвайных путях. Затолпило извозчиков.
И все друг другу с живостью передавали, кто что видел, кто чего не видел, но верно слышал. Это была „рабочая милиция”. Нет, они называли „красная гвардия”. Просто – ленинцы. На Михайловской ещё сейчас лежит труп. Это был – завод Парвиайнен. Солдаты голыми руками геройски разоружили вооружённую чернь. Всего только 5 раненых, но есть и штатские. Нет, человек пятнадцать. Шашкой ранена в голову женщина. Другой студент, истерически рыдая:
– Мало нас фараоны расстреливали! Теперь будем друг друга расстреливать!
– Вооружённые против безоружной толпы! По старому пути идут!
С сигарой в зубах, с менторским видом:
– А почему с ними не расправились судом Линча?
Говорят, пули попадали и в верхние этажи. Но сейчас все балконы переполнены любопытными.
Грузин в тонкорунной завитой козьей папахе:
– Никаких убитых не было.
– Ну как же так, если вот люди видели?!
Говорят: не умея стрелять, сами же своего рабочего подстрелили сзади.
Негодуют:
– Когда в манифестациях самые страшные – Винавер и гимназисты, кто смеет брать в руки оружие?!
– А что ж новая теперешняя милиция – что ж они не остановят? Куда они попрятались?
А вот солдаты задержали штатского, рабочего вида, – обыскивают, нет ли оружия.
Матрос, сплёвывая:
– Да Петроград полон шпиёнов! Они тут как головастики в луже.
– Обратите внимание: все военные – за Временное правительство!
– Долой Ленина! Это из-за него стреляли! Арестовать его!
Но уже и снова высовываются, шныряют:
– Это тёмные силы стреляли, чтобы поссорить рабочих с солдатами! Это буржуазия подстрекала стрелять в безоружную толпу!
– Вон этих! Долой! Не хотим слушать!
Безногий солдат: – Вот я готов костылём бить провокаторов!
Ещё матрос: – Мутят одни смутьяны. Родины они не любят, не слушайте их, гоните прочь!
Говорят: были не только с Выборгской стороны, но ещё с Полюстровской, и с Васильевского острова. Говорят: многие совсем нехотя шли… Женщин спросили: „А почему долой?” – „А мы почём знаем? Мы работали, к нам пришли, сказали – бросайте, идите на Невский! Мы и пошли.”
– А по номерам отобранных винтовок – нельзя узнать, кто стрелял?
– Винтовки – все незарегистрированные, расхватаны в первые дни революции.
У Коли с друзьями просто ноги-руки вытягивает: куда бежать? кого найти? чем помочь?
На верхушке думских ступеней – городской голова с коллегами. Стоят в бессилии – разве они управляют городом? Тут же, против этих ступеней, была и первая стрельба 25 февраля. Тут же и сегодня.
Что будет дальше с правительством? И с нами всеми?
Но стрельба – всех объяла и объединила. Солдат с георгиевскими крестами объясняет „котелкам” и „шляпкам”:
– Я пять раз ранен врагом и не могу помириться, чтобы здесь, в Питере, стреляли в наших солдат. Власть должна быть крепкой в руках Временного правительства.
А прибыли от дворца Кшесинской свидетели, что ленинцы там открыто раздают пятирублёвки хулиганью и сброду – чтобы только шли по городу, кричали „долой Милюкова”, „долой правительство”.
Митинги перемешиваются друг с другом, перетекают, уже, кажется, все на улице, никто нигде не работает. Стрельба показала всем, что надо что-то делать.
А вот что! – снимали со стен первомайские флаги, из Гостиного Двора вынесли ведёрки чёрного лака и белой краски, кисти. Распластали флаги и плакаты под аркадами Гостиного, и Коля, лучший в классе шрифтовик, выписывал: „Доверие А.И. Гучкову и П.Н. Милюкову!”, а Дима Сабуров попроще: „Долой анархию!” И ещё люди писали: „Авторитет Временного правительства – залог спасения родины!” – „Сепаратному миру не быть!” – „Долой германский милитаризм!” – „Берегите Временное Правительство!”
Дали подсохнуть, флаги с надписями поднялись – и под них стекались люди. Сговаривались: теперь всем как есть – шагать. Кричали:
– Идите к Казанскому, там назначено!
– Идите на Мариинскую, там назначено!
Со стороны от Знаменской подошла уже состроившаяся манифестация служащих Управления Николаевской железной дороги – и Невский расступался, и кричали им:
– Да здравствует Милюков!
– Долой Ленина, наёмника кайзера!
А те несут: „Арестовать Ленина и его приспешников!” И: „Только согласие Временного правительства с Советом рабочих депутатов спасёт родину”.
Да уже не напуганы тут, – все рады, все в победу верят!
И постепенно – двинулись. Толпа необозримо росла. Толпяное шествие, и ещё большие толпы с тротуаров, с аплодисментами. И со всех балконов рукоплеск, кричат с энтузиазмом, и „ура”.
– Расправьтесь с Лениным и всё пойдёт как следует!
– В Германию его!
А навстречу шёл, его охотно пропускали, – открытый легковой автомобиль, в нём стоял пригорбый Алексинский, размахивал шляпой – и кричал согласное с толпой, и против Ленина.
Восторг толпы всё рос. Сейчас, кажется, и стрелять бы начали – так просто бы не разогнали.
– Ура-а-а, за нами!
– К Мариинскому!
79
Утренних часа два, после ухода Алексеева, Корнилов спокойно занимался.
Спокойно!… Спокойно он в этом городе ни одного дня не провёл, от самого назначения. Но – не случилось за два часа ничего нового. И он пока работал за своего отсутствующего начальника штаба (Рубца-Масальского нельзя было дальше держать из-за Совета, и нового ему не давали назначить, какого он хотел).
А как глупо трусит правительство арестовать ленинскую шайку, всех там, у Кшесинской. Да послать ночью пару грузовиков с вооружёнными командами, да с парой пулемётов. И всё.
Верные команды были у него. А ещё – надёжны и все училища. Собрать силу он мог. Но правительство – манная каша.
Сидел, занимался. Тут стали докладывать о телефонных звонках из воинских частей. Снова какие-то агитаторы мутят солдат выходить на улицу, идти в центр. И только потому ещё никто не вышел, что вчера вечером Исполнительный Комитет приказал частям оставаться в казармах. Но из заводов рабочие – вываливают. И – вооружённые! И направляются в центр.
Так!
Но и тут бы не поехал ещё в правительство, если б не стрельба и убитые на Невском.
Рванулся к ним на заседание. Отказали. Посоветовали: обратиться в Исполнительный Комитет.
В Исполнительный Комитет? Надо себя презирать, чтобы к ним за помощью. Они-то – и есть главные разлагатели армии.
Да чёрт возьми, командующий ты или нет? И что тут терять, на этой собачьей службе? Он ещё три недели назад просил Гучкова отчислить его на фронт.
Неужели ждать, когда придут ворованными винтовками махать под эти окна?
Все училища – послушны. Но есть одно, своё родное, Михайловское, кого и вызвать, как не их. Распорядился передать телефонограммой: две училищных батареи с боевым комплектом выслать немедленно на Дворцовую площадь.
Посмотри, городская сволочь, на наши пушки.
Сегодня Корнилов решил действовать, ни на кого уже не оглядываясь. Напомнить, что всё-таки в этой стране и в этом городе есть военная власть.
А по телефонам доносили: рабочие пошли, впереди – отряды с винтовками. И с Выборгской. И с Васильевского. И от Московской заставы.
Хорошо, хорошо, идите.
Послал распоряжение ещё в Гренадерский батальон (мимо Кшесинской невредно протопать): выслать на Дворцовую площадь крупную роту, с боекомплектом.
Однако пушки что-то не шли (уже и в окно на площадь выглядывал). Так – с горшками на базар ездят. Протелефонировать – почему не идут.
Оттуда – глухой ответ: распоряжение командующего пришло во время общеюнкерского собрания, в присутствии офицеров и подсобных солдат. Нельзя было исполнить, не объявив на собрании. И началось общее обсуждение – высылать ли батареи.
Это - своё училище!
