Валентин Пикуль - Нечистая сила
Звонком по телефону Штюрмер объявил Протопопову, что сегодня вагон будет подан – можно ехать. Протопопов накануне не выспался, так как всю ночь провел в салоне госпожи Рубинштейн, страстной спиритки, и сообща они вызывали могучий дух Столыпина, который под утро явился к ним и произнес в утешение одно коротенькое слово из трех букв, на что банкирша сказала:
«Это он… Как же я сразу не догадалась?» Александр Дмитриевич, изможденный, заснул на плюшевых диванах купе, разбудил его визг тормозов.
– Ставка! – объявили ему…
Протопопов не стал умываться, а сразу нацепил пенсне. Могилев встречал его клубами паровозного дыма из распахнутых ворот депо, серыми досками перрона, рыхлыми заколоченными дачами на огородных окраинах… Вот первый вопрос императора:
– Вы видели английского короля Георга Пятого? Скажите, так ли я похож на него лицом, как это все говорят мне?
– Ваше величество, – отвечал Протопопов, – это не вы похожи на него, это он старается походить на вас…
Царю такая лесть показалась приличной (хотя Протопопов украл остроту у Виктора Гюго). Позже он дал показания: «У меня был довольно долгий разговор с государем… после обеда он мне сказал. „А теперь мы поговорим“. Я ему подробно говорил о еврейском вопросе… потому что я его довольно широко поставил»! Конечно, если бы Протопопов заострил не еврейский, а половой вопрос, царь все равно, как человек воспитанный, и этот вопрос выслушал бы с пониманием общей суш дела. Сейчас его больше волновало свидание Протопопова с Варбургом, но коли уж завели разговор о евреях, Николай II поддержал эту тему, не догадываясь, что в данном случае он, император, оплачивает те самые векселя, которые были учтены Аароном Симановичем и его компанией…
Протопопов сумел произвести на государя приятное впечатление, ибо помнил слова Курлова о козырях, которые попадают в руки игрока не так уж часто. На прощание государь сложил руку дощечкой и протянул ее:
– Александр Дмитриевич, благодарю вас от души. А вы уже посетили госпиталь моей супруги? Как он вам показался?
Тут Протопопов понял, что хоть сам без штанов оставайся, но сто тысяч рублей надобно подарить государыне, а это значило, что предстоит и дальше залезать в долги к Симановичу…
1 июня Штюрмер был назначен диктатором! Указ об этом ордонансе русской истории царь уже заготовил, но опубликовать его не решился. Выжидал. А генералы в Ставке выковывали свою диктатуру – военную, замышляя свержение Николая II и заточение его жены, чтобы передать власть русской буржуазии.
Самодержавие еще существовало, но в преисподней царизма уже вызревали будущие режимы корниловщины, деникинщины и колчаковщины… Лето 1916 года – жаркое, удушливое, бурные теплые ливни не освежали земли.
* * *
Люди, близко знавшие Николая II, писали, что царь вообще никого (кроме сына) не любил. Он имел собутыльников, но друзей – никогда! Вокруг него было много убежденных монархистов, но мало кто из них уважал самого монарха. Двор, как это ни странно, стоял в глухой оппозиции к царскому семейству. А родственный клан Романовых, великие князья и княгини, с показной нарочитостью подчеркивал свою обособленность от Царского Села.
Престолонаследник, мальчик Алексей, однажды спрашивал у матери:
– Почему у всех есть бабушки, а у меня нету?
– Не болтай глупостей, – отвечала императрица. – Твоя бабушка не любит нас, и ты ей не нужен…
Алиса обладала особым талантом – она умела вызывать к себе ненависть людей, даже любящих ее. Великая княгиня Елизавета Федоровна (Элла Гессенская) навестила как-то Царское Село и сказала сестре, что ее, императрицу, очень не любит вся Россия.
– Я тоже так думала, – отвечала Алиса. – Но теперь убедилась в обратном. Вот целая пачка писем от простых русских людей, которые видят лишь свет моих очей, уповая на одну лишь меня… А ненависть я испытываю только от столичного общества!
Правда, она не знала, что Штюрмер сам писал такие восторженные письма, якобы от имени простонародья, и через охранку рассылал их по почте на имя царицы, а она взахлеб читала: «О, мудрейшая мать Отечества… о, наша богиняхранительница…»
– Лучше б я не приезжала, – сказала Элла.
– И уезжай с первым же поездом, – ответила ей сестра…
В этом году с треском проваливалась монархическая кинопропаганда, затеянная Хвостовым. Едва лишь на экране показывалось царское семейство, как в зале раздавались смешки:
– Царь – с Георгием, а царица – с Григорием… Сначала на кинозрителей напустили полицию. В зале вспыхивал свет и следовал грозный окрик:
– Кто посмел отзываться неуважительно? Молчание. Гас свет. На экране снова возникали фигуры царя и царицы. И темноту опять оживлял людской говор:
– Царь-то – с Георгием, а царица – с Григорием…
Кинохронику пришлось зарезать! Лето 1916 года было для царя временем вялым, пассивным, пьянственным. Лето 1916 года было для его жены периодом активным, деятельным, настырным. Словно челнок в ткацкой машине, Алиса ерзала между Царским Селом и Ставкою в Могилеве, интригуя отчаянно (шла сортировка людей на «наших» и «не наших»). Распутин утешал императрицу, что на случай революции у них есть верное средство: «Откроем фронт перед немцами, и пущай кайзер сюды придет и порядок учинит. Немцы, они люди строгие… не балуют!» Спасти могло и заключение мира. «Сазонов мне надоел, надоел, надоел!» – восклицала царица. Николай II вполне разумно доказывал ей, что отставку Сазонова трудно объяснить союзникам по коалиции. Министр иностранных дел сейчас столкнулся со Штюрмером! Штюрмер был против автономии Польши, а Сазонов стоял на том, что после войны Польша должна стать самостоятельным государством, и он все-таки вырвал у царя манифест о «братских чувствах русского народа к народу польскому». Торжествуя, Сазонов отъехал в Финляндию, чтобы послушать шум водопадов и успокоить свои нервы.
«Я хочу выспаться», – говорил он…
Друг российских фармазонов, Проклиная Петроград, Удалился лорд Сазонов На финляндский водопад.
Нас спасает от кошмаров, Болтовни и лишних нот Ныне Бурхард Вольдемаров Штюрмер – русский патриот…
А Распутин все бубнил и бубнил о Сухомлинове:
– Старикашка-то за што клопов кормить обязан? Ежели всех стариков сажать, так кудыть придем?
Алиса призвала к себе министра юстиции Александра Александровича Хвостова, который был родным дядей бывшего министра внутренних дел («убивца»!). Два часа подряд она размусоливала ему о невинности Сухомлинова, потом, возвысив до предела свой голос, требовала: «le veux, j'exiga quit soit libere» (Я хочу, я требую, чтобы он был освобожден).
Хвостов не соглашался: суд был, суд приговор вынес, а он не может освободить преступника.
– Почему не можете? – кричала царица. – Вы не хотите освободить, ибо об этом прошу вас я! Вы просто не любите меня.
– Но ведь у меня тоже есть моральные убеждения.
– Не нуждаюсь в них. Вы освободите Сухомлинова?
– Нет.
– Ох! Я устала от всех вас…
На место нового министра юстиции она подсадила А.А.Макарова, что был министром внутренних дел сразу после убийства Столыпина. Макарову о его назначении сообщил Побирушка, которому анекдотическая ссылка в Рязань пошла на пользу: он еще больше растолстел.
– Вы вот спите, – упрекнул его Побирушка, – а я коегде словечко замолвил, и – пожалуйста: правосудие России спасено!
– Удивляюсь, – отвечал Макаров. – Ведь я знаю, что в самом грязном хлеву империи уже откармливают на сало хорошего порося – Добровольского, и он во сне уже видит перед собой обширное корыто с невыносимым пойлом… Как ошиблась императрица! А куда смотрел Распутин, которого я ненавижу всеми фибрами души?
– Распутин, кажется, проморгал…
Узнав о назначении Макарова в министры юстиции, Гришка заревел, как бык, которого хватили обухом между рогами:
– Какая же стерва обошла здесь меня?
Макарова провели в юстицию Штюрмер с царицею, словно забыв, что этот человек – враг Распутина! Гришка слег в постель, велел Нюрке набулькать в кухонный таз мадеры и стал пить, пить, пить… Один таз опорожнил – велел наполнить второй.
– Да вить лопнешь, дядя! – сказала племянница.
– Лей… дура. Много ты понимаешь!
До себя он допустил только Сухомлинову.
– Вишь, как стряслось! – сказал, лежа на кровати в новой рубахе и разглядывая яркие носки сапог. – Я бы твоего старичка из крепости выдернул.
Да тута Макаров, анахтема, влез в юстицку, быдто червь в яблоко, а я, глупый, Добровольского-то уже намылил, штобы проскочил без задержки…
Эхма, сорвалось!
Между Царским Селом и царскою Ставкой шло как бы негласное состязание – кто кого пересилит? Императрица свергла из юстиции А.А.Хвостова и провела в юстицию А.А.Макарова.
Тогда генералы взяли уволенного ААХвостова и сделали его министром внутренних дел. Игра шла, как в шашки: «Ах, ты сюда сходила? Ну, так мы сюда пойдем…» Распутин в эти дни сказал:
