Памела Сарджент - Повелитель Вселенной
Даоский мудрец повторял слова, сказанные им прежде. Тэмуджин тогда понял их с трудом и даже подозревал, а не оспаривает ли Учитель его права на власть. Теперь они подсказывали ответ на его вопросы.
Он знал так мало. Когда-то он верил в мудрость старца. Теперь он сам стал стариком и гадал, сколько стариков просто облекают свое невежество в личину мудрости.
Не успел он задать монаху вопрос, как лицо исчезло.
Когда тангутский государь прибыл с данью, Тэмуджин остался в своем шатре. Ли Сянь был поставлен на колени снаружи и говорил свои речи у входа, а процессия стражей показывала дань хану. Вскоре шатер наполнился золотыми Буддами, нитками жемчуга на серебряных подносах и блестящими кубками и чашами. Люди говорили о других дарах — о большом шелковом шатре, верблюдах и лошадях, о сотнях красивых мальчиков и девушек в одеждах из верблюжьей шерсти.
Тэмуджин разрешал государю приходить к его шатру в течение трех дней, но отказывался принять его. На третий день Тэмуджин дал знак Тулуну Черби. Крики умирающего монарха и его близких облегчили боль. Когда голову государя принесли ему на серебряном блюде, он почувствовал, как злой дух, выкручивавший его сердце, вроде бы покидает его.
Утром боль усилилась. Он поплыл в беспокойный сон и, проснувшись, увидел, что над ним склонилась Есуй.
— Твои люди пришли на пир, — сказала она.
Он попытался сесть, а она поправляла на нем халат. Ее рабыня натягивала ему на ноги сапоги. Люди устремились в шатер, а за ними — рабы с кувшинами и блюдами с едой. Сквозь дверной проем ввели какую-то женщину в красном шелковом халате и высоком золотом головном уборе и ее свиту. Он забыл, что заявил о своем праве на тангутскую государыню.
— Твоя новая жена приветствует тебя, — выкрикнул Тулун Черби. — Ее зовут Гурбелджин Гоа, и, как ты видишь, она соответствует своему имени. Государь Си Ся и его родные больше не существуют, его город теперь наш, а государыня — твоя, мой хан.
Женщина в красном халате подняла голову. Кожа у нее была золотистая, на щеках ни следа слез. Длинные глаза у нее были черные, как у Есуй. Она поклонилась — фигура у нее была изящная и хрупкая, как у китаянок.
Гурбелджин подошла к нему, снова поклонилась и села рядом с ним. Мужчины громко расхохотались.
— Ей не терпится выполнить свой долг! — крикнул один из них.
Есуй наклонилась к государыне, побледневшая, с глазами, широко раскрытыми от жалости. Тэмуджин улыбнулся и схватил кубок, который ему подала рабыня.
Тэмуджин проснулся. Голова кружилась, но боль немного утихла. Он припомнил, что встал с постели, когда люди плясали. Ему удалось проковылять наружу и облегчиться. Кто-то помог ему вернуться. Видимо, смерть его тангутского врага поможет ему выздороветь. Это было трусостью с его стороны — бояться, сомневаться, думать, что злой дух заберет его.
Они с Гурбелджин были наедине. Кто-то снял с него одежду и сапоги и укрыл одеялом. Его товарищи и женщины государыни ушли. Этой ночью Есуй не будет его тенью. Огонь в очаге горел слабо, но и в полутьме он разглядел лицо государыни. Она сняла свой головной убор, ее черные волосы были заплетены во множество косичек. Она повернула к нему голову, и он заглянул ей в глаза, черные и холодные, как у змеи. Он попытался приподняться на постели. Невидимый сокол, воспротивившись, сжал его сердце.
— Я — твоя смерть, — сказала Гурбелджин, и когти вонзились в сердце глубже. Ему послышалось, что она говорит на его родном языке, но ее губы не шевелились. Ее высокие скулы покраснели, на лбу, сверкая словно алмазы, выступили капельки пота.
Холодные пальцы погладили ему руку.
— Я — твоя смерть, — снова сказала Гурбедджин. Губы ее были сжаты, даже когда он весь погрузился в ее голос. Его опутали чарами, от которых избавиться было нельзя.
Она встала. Халат упал с плеч. На фоне света показался ее стройный тонкий силуэт. Она подошла к нему, подняла одеяло и скользнула в постель.
Боль охватила его внутренности, как пламя. Вырываясь у нее из рук, он чувствовал, что цепенеет. Он схватил ее за руки, сердце было готово вот-вот лопнуть. Ее ноги, как тисками, сжали его ребра, когда она втягивала его в себя.
Он сильно ударил ее, сбросив с постели, а потом упал на подушки. Она поднялась и наклонилась над ним.
— Пошла прочь от меня, — сказал он.
Раздался тихий звук — это смеялась она. Гурбелджин прокралась к очагу, соединила ладони и поклонилась в пояс. Он попытался крикнуть, но из горла не вырвалось ни звука. Она подошла к кровати и стала на колени рядом с блюдом, на котором лежала голова Ли Сяна. Тэмуджин услышал всхлип и понял, что она плачет.
Он попытался встать — сокол рванул его сердце. Его затянуло в водоворот и смыло в черный омут, и он не сопротивлялся, окунувшись в боль.
Когда он пришел в себя, то почувствовал, что в шатре никого нет. Он попытался сесть, в руках пульсировала боль. Золотой головной убор Гурбелджин лежал на сундуке возле постели. Сама женщина исчезла.
Тэмуджин выбрался из постели и схватил одежду. Несмотря на боль, он натягивал сапоги, когда один из ночных стражей подал голос. Тэмуджин заковылял к выходу, дежурный офицер бросился к нему. Другие люди бежали к стреноженным лошадям, стоявшим за кибитками.
— Государыня, — задыхаясь, сказал Тэмуджин.
— Это я виноват. — Офицер ударил себя кулаком в грудь. — Я видел, как госпожа вышла и завернула за шатер… я подумал… — Офицер вздрогнул. — Она не вернулась, и я приказал искать.
— Приведите коня.
— Мой хан…
— Давай коня! — заорал Тэмуджин.
Офицер пролаял приказ. Вскоре к нему подбежал мальчик, ведя гнедого мерина. Тэмуджин схватил повод и взгромоздился в седло. Внутри все горело, бешено колотилось сердце.
Его шатер и окружавшие его юрты стояли в северной части стана. Небо было пасмурное, земля вне кругов света факелов — черна. Всадники рассыпались и, наклоняясь, высматривали следы. Тэмуджин поехал на север с одним из поисковых отрядов. Женщина пешком далеко уйти не могла. Он накажет ее за попытку бежать от него, за ее злое колдовство.
Из-за тучи выплыла луна. В короткой траве блеснула матово жемчужина. В серебристом свете видны были неглубокие следы, оставленные на мягкой влажной почве. Она за это заплатит, он сломит остатки ее духа. Он будет жить столько, сколько понадобится, чтобы завоевать ее полностью, и он позаботится, чтобы она прожила остаток жизни в страхе перед ним.
Луна спряталась, а когда ее яркий диск показался снова, Тэмуджин увидел, что Гурбедджин стоит на дальнем холме над рекой. В свете луны ее красный халат казался черным, косицы — массой змеек, облепивших спину.
Он хлестнул лошадь и поскакал впереди всех. Гурбелджин повернулась к нему. Ее глаза казались черными щелками на белом лице. Когда он рванулся к ней, она повернулась и прыгнула с обрыва. Он погнал лошадь вверх, но та попятилась и едва не сбросила его.
Женщину подхватила стремнина. Серебристая вода захлестнула ее, потом вытолкнула и понесла легко, словно листочек. Река бурлила вокруг нее, поглощая темную фигурку, выталкивая на поверхность, пока он не потерял Гурбелджин из виду.
Люди позади Тэмуджина кричали. В ушах колотилась кровь, сердце сдавило. Его терзали когти, и Тэмуджин вскрикнул, прижавшись лицом к лошадиной гриве.
«Я твоя смерть», — сказала Гурбелджин, и он почувствовал, что смерть уже засела у него внутри.
После того, как тело тангутской государыни было найдено в прибрежном тростнике, стан перекочевал в прохладные предгорья у реки Вэй. Тэмуджина доставили в его шатер. Тело его горело в лихорадке.
Окружающие уже не притворялись, что верят в его выздоровление. Ханский шатер был поставлен за пределами лагерных костров, и вокруг не было кибиток. Ухаживать за ним осталась лишь Есуй, прочих женщин отослали.
Ночью ему привиделся сон — люди шли за лошадью без всадника. Перед рассветом он призвал сына Хасара Есунгэ и велел ему доставить Угэдэя и Тулуя. Когда он услышал, как снаружи рокочут бубны шаманов, то понял, что у костра воткнуто в землю копье с войлочными лентами.
Ему надо подождать со смертью до приезда сыновей. Он будет держать с ними совет, но это не простая формальность, а наказ на будущее, которым он не сможет управлять.
Его сыновьям потребовалось три дня для того, чтобы добраться до него. Желтая пыль осыпалась с их шелковых халатов, когда они вошли в шатер и уселись рядом с ним. Руки протянувшей им кубки Есуй дрожали, слезы бежали из глаз. Тэмуджин терпеть не мог, когда она плакала, что теперь она делала открыто, но он испытывал горькую радость от сознания, что она глубоко скорбит о нем.
— Папа, — сказал Тулуй, — я не верил словам Есунгэ, пока не увидел копье. Я и сейчас не могу поверить.
